— Действительно, — поддакнул Пунктус. — Разве что на спирт прихватить пару мешков.

Хозяйки всех на свете помещений — обыкновенные серые крысы, — как болиды, сверкали тут и там своими люминесцентными глазами. По складу от них не было никакого прохода. Их плотность, исчислявшаяся двумя-тремя стадами на квадратный метр, вызвала к жизни множество крысиных историй, которые потекли на свет словно из уст Уолта Марковича Диснея.

— В Париже эти твари скоро будут заседать в муниципалитете, — заметил Гриншпон. — Недавно прочитал, как эти животные перегрызли пополам десятитысячевольтовый кабель в парижском метро, и хоть бы одну ионизировало или там распылило как-нибудь!

В пику этому сомнительному анекдоту из светской жизни парижской популяции крыс Артамонов поведал, как при виде грызунов на мелькомбинате у себя на родине, в Орле, ему довелось испытать самые волнующие минуты в жизни. Парижские крысы, как ни крути, все же боятся людей, а мелькомбинатовские — те ни грамма не стесняются. Ратициды ими употребляются запросто, на десерт. А ходят они по территории, как свиньи, — споткнуться можно. Голубей едят, как кур. Голуби нажираются дармового зерна — благо на плохо положенное у всех нас клюв помпой — и становятся не способными к полету. Крысы подходят к ним как к готовому блюду или полуфабрикату, устраиваются поудобнее и, разве что не повязав салфетку, начинают кушать: хряп-хряп, с косточками, а потом — спать в сушилку. Цепляй этой крысе за уши ошейник и веди, куда хочешь. Например, в столовую. Там большая очередь. Женщины через секунду освобождают раздачу. Бери первое, второе, третье.

Доклад Артамонова о колонии мелькомбинатовских крыс сработал как дезодорант. Грузчики добили протухший вагон, почти не морщась.

Город просыпался. Нежился, зевал безлюдными провалами подземных переходов. Потом потихоньку начал потягиваться ранними троллейбусными маршрутами и, наконец, вскочил, обдав себя снегом, клубящимся за очистительными машинами, и распахнул хлебные магазины.

Ночь отработана, а завтра снова стайерская прогулка пешком на базу. И Нинкин опять будет талдычить о каком-то своем особом зимнем солнцестоянии, при котором даже Фельдман не соблюдает рукоблудия, потому что ночь, как известно, в этот момент года максимальна, а если не спать — то и вообще бесконечна.

Потом были вагоны со стекловатой. Овощебаза приняла решение утепляться и пригнала себе стройматериалов. Студенты были вынуждены расплачиваться за это неистребимой чесоткой.

Татьяна ежедневно заскакивала в 535-ю комнату. Она вынимала больного Решу из кипящей розовой воды стеганого лоскутного одеяла, подаренного ему друзьями в честь болезни, и по-матерински потрепывала по накрахмаленному загривку. Таким образом она как бы подталкивала его к скорейшему выздоровлению.

Но, невзирая на избыток женской ласки, Реша впадал в тоску и хандрил. Как только Татьяна открывала дверь, ему сразу слышались позывные: «Таймыр, вас вызывает Таймыр!» Срабатывало тайное радиоустройство Рудика. Таймыр по-общежитски — туалет. Рудик записал на пленку самодельный позывной, который включался при каждом открывании двери, чтобы больному чаще приходили мысли о мочеиспускание. А то залежится. Закодированный Реша, опираясь на костыли и опустив голову, был вынужден без конца совершать мелководный каботаж от койки до туалета в конце коридора и клялся, что больше никогда не падет так низко. А Татьяну, поминутно открывавшую дверь, он уже просто не мог видеть.

Меж тем в туалете произвели срочный ремонт, после которого обнаружилось, что кабин больше нет, а все очки открыты и стоят в ряд без всяких перегородок. Ну ничего, население быстро свыклось с такой социалистической открытостью. Оно усаживалось с газетками и под сигареты пукало и общалось на доступные темы.

Всякий раз Реше по дороге на Таймыр попадался загарпуненный Фельдманом Мат со скруткой троса через плечо. Отсеченный от шабашки, Мат понуро влачил по этажам свою четверть ставки сантехника. И если Решетов жил высокими понятиями — кино, вино и домино, то Матвеев имел более упрощенную триаду преференций — жорево, порево и сериво.

— Ты что здесь торчишь? — спросил как-то Реша.

— Дежурю, мля, — ответил Мат.

— Я вижу, что дежуришь, — уплотнил интерес Реша. — Я спрашиваю, зачем ты здесь постоянно бродишь?

— Пасу, мля, одного Сивку-Бурку, — признался Мат. — Вот такое, мля, показал он руками огромный размер чего-то.

— Что та-ко-е? — не понял Реша.

— Говно, что же еще?!

Частично словами, а больше намеками и знаками Мат объяснил свою озабоченность. Оказалось, что в коллективе появился скрытый лидер, который в одном и том же унитазе время от времени откладывает личинку такого неимоверного диаметра, что поршень дизеля ДКРН-18 просто отдыхает. Смысл жалобы состоял в том, что из-за слабости туалетной струи неправдоподобных размеров конструкция всегда остается лежать несмываемым позором в сознании Мата.

Реша тоже созналсяя, что, да, действительно, и он несколько раз, не имея альтернативы, был вынужден, заткнув нос, усесться поверх этой рептильной кладки. Сговорившись, друзья вместе отправился на Таймыр. По свежему следу они попытались повторно спустить воду, но вялая струя ржавого бачка вновь обошла препятствие.

— Вот видишь, — сказал Мат. — А я все, дурак, бачок чиню! А дело-то, мля, совсем не в бачке!

— Вижу, — согласился Реша. — Не в бачке.

— Честно говоря, я думал, мля, что, ну, это ты, еп-тать, — выдавил из себя Мат. — Потому и следил. Прости.

— Бывает, — хотел развести руками Реша, но вспомнил о костылях, которые уже начинали выпадать из-под мышек.

Решетов, как личность сильная, свыкся с наличием рядом столь великого мастера отложений, а Мат, наоборот, стал до упора задумываться, кто бы мог быть этим человеком, который после заседания большого совнаркома оставляет такие количества. Мат по пальцам перебирал друзей, за всеми следил и всех по очереди отметал. Единственное, чему он был рад, что к этому издевательству над его психикой не причастен Реша. Но кто же тогда? Может, Мукин? Нет, слабоват, тем более сейчас, после влета с одной дамочкой, он на овощной диете. Мурат? Не может быть. Хотя и спортсмен, все равно кишка явно тонка. Рудик? Фельдман? А может, к нам на этаж заходит кто-то с промышленного факультета? Или вообще со стороны? Тут столько проходного люду! Что, если это беглый какой? Военных гарнизонов вокруг полно! Туалеты там на улице, а у нас теплые. Может, кто-то ушлый и пробирается втихаря погреться… Курсант, например в гости заходит к кому ни то… Мало ли их тут таких с навороченной или, точнее сказать, с развороченной задницей!

Казус не прояснялся довольно долго и вообще так и не проявился до конца учебы. Он страшно угнетал мнительного Мата, который никак не мог свыкнуться с мыслью, что буквально в двух шагах существует человек с такими возможностями. И при этом не хочет засвечиваться. Тайно и без всякого бахвальства он производит свои грязные делишки. Угнетению Мата не было предела. Откройся он, этот мастер, Мат успокоился бы и забыл о его существовании, а так приходилось задумываться по два дня на неделе, что подливало масла в огонь перелома. Раньше Мат, возвращаясь из очередного рейда, с чувством большого удовлетворения цитировал Пушкина: «Вновь я посетил тот уголок — приют спокойствия, труда и вдохновенья…» А теперь, в результате осложнения, он был вынужден подбирать к ситуации совершенно другие строки. Типа «свежо питание, а верится с трудом». Или что-то в этом роде. Понимаете, какая потеха.

В отличие от Мата Решетов каждый вечер, проводив друзей на работу, пробирался на цыпочках не в туалет, а в свою душу и копался там до утра. Ведь когда есть возможность поспать сколько хочешь, сон, как назло, не идет. Он много думал о своей судьбе. Устроившись на подоконнике, Реша рассматривал снеговика и все больше понимал, кем стали для него Рудик, Мурат, Миша Гриншпон, Мат со своими полуночными слежками и этот неизвестный, которого Мат пытает вычислить… Кто он, сударь Решетов, без них? Так себе человечинка. А с ними — парень хоть куда.