Симбиозников затмил человек с рондолевыми зубами.

— Петрунев, — представился он и присел на корточки. — После вступительных экзаменов — строгий режим, потом труд на воле по приобретенной в зоне специальности. Сейчас работаю генеральным авторитетом в одной из организованных компаний. Держу под контролем территорию, равную Швейцарии. На праздник Петрунев привез с собою два мешка свежих белых носков и велел всем раздавать на входе по три пары — он не выносил запаха рокфора. Петрунев жил по понятиям и работал тоже по понятиям. Случись нужда заплатить кому-то по безналу, в платежке он прямо так и писал: не по договору такому-то и согласно счета такому-то, а по понятию такому-то, от такого-то числа, включая НДС и налог с продаж. Или, ничего не включая, в зависимости от того, кто его куда, насколько и по какому поводу наклонял. В быту Петрунев ничем не отличался от своих собратьев. За годы труда он обзавелся лбом, переходящим в затылок, и шеей, едва прикрытой удавкой от Кардена. Петрунев имел в собственности коттедж на 1500 квадратов, но жил в бане на краю участка. По привычке. Из-за боязни высоких потолков. Везде и всюду на самых высоких собраниях сидел на корточках. Самое мягкое слово, которое он употреблял, было — «беспредел». Как и все новые, он поутру стукал жену по голове ложечкой, а затем целовал яйцо. Петрунев со своей командой подмял достаточно обширную сферу и теперь потихоньку легализовывался. Поэтому День грусти для него был самым что ни на есть праздником души. Можно было столько знакомств приобрести, сколько и возобновить. На пальцах, уставших от руля «мерса», висела голда. Владелец ее в малиновом пиджаке всем своим видом как бы говорил о себе с излишней скромностью: я погашенный лотерейный билет. Петрунев был женат. Его жена, будучи в прошлом одинокой и страстной женщиной, любила переписываться с каким-нибудь заключенным. Уже в третьем письме вместо дорогой номер 1213435, под которым сиживал Петрунев, она назвала ласково-уменьшительным — 121. А он как раз в это время гадал, срывая колючки с проволоки: любит — не любит. Прочитав письмо, он вышел на волю с чистой совестью и упал в объятия жены и новой жизни.

Петрунева сменил Решетов.

— Тринадцать лет Тюмень, Надым, пять лет в полной алкогольной блокаде, черный пояс карате, четвертый дан. Третьего пока не дано. Женат, дочка, ру. Работаю сам. Над собой.

Как когда-то в старину, Реша легко поднимал людей на портвейн, и теперь так же легко занимался оргвопросами по принятию гостей, как самый деловой из тех, кто в конце концов остался жить по месту учебы. Он привлек к устройству Дня грусти очень серьезную поддержку, потому как гости были один другого выпуклей.

— Сафенок, — представился очередной мужичок. Его не сразу узнали. А это всего-навсего был Софочка. Бумажку, выданную ему Рудиком, он сразу скомкал и рассказал, как однажды попросил сожителя не ходить ни на какую дискотеку, а просто посидеть с ним попить, и начал так отчаянно метать ножи в дверь, что сожитель на всякий случай остался. Потом была белая горячка, и вот теперь работа на складе горюче-смазочных материалов. — Работаю товароведом, признался он. — Потому что все наши сердечно-сосудистые дела стали больше сосудистыми, чем сердечными.

— Годится, — поблагодарила его публика за доклад.

Было заметно даже со стороны, что слой выпуска, представленный Софочкой, активно вымывается из социума современным поколением икс, поскольку в прошлом был склонен к употреблению лакокрасочных изделий, а в последнее время пристрастился к препаратам антигистаминного ряда — димедрол, тавигил.

— Голова долго болела, а потом прошла, — сказал он в заключение.

— Соколов, — встал белобрысый дядя, махнул рукой и больше ничего говорить не стал. Он отошел в сторону, чтобы промакнуть неожиданно выползшую слезу.

— Усов. Рост усох. Дочь — самое главное приобретение на этом свете. Мы научились справлять юбилеи, — прочитал он по бумажке, спохватившись, и сразу попер в свою обычную сторону — подводить итоги. — Когда-то мы легко представляли все пороки и добродетели молодежной части общества в координатах черноикорного периода нашего отечества. Теперь мы так же легко представляем все пороки среднего возраста текущего момента. Я посматриваю на нас со стороны и вижу, что фактически мы проникли во все сферы общественной жизни. Все более-менее командные высоты в газовой промышленности и нефтяной отрасли — наши, «Газпром» — наш, «Лукойл» — наш, «РАО ЕЭС» — наше, таможня наша. Огромные куски науки и культуры — наши! Даже часть военно-промышленного комплекса — наша! Братва — наша! Восточные и прочие единоборства — наши! Духовенство — наше! Все меньшинства — наши! Мы были сутью общества тех лет, а теперь стали сутью нынешнего времени! Нами пронизана жизнь! Из этого может получится крутой замес!

В старину Усов пророчествовал, что однокурсники завалят всю энергетику страны. На поверку выяснилось, что единая энергетическая система социализма настолько сильна, что завалить ее оказалось не по зубам даже серьезным товарищам. И культуру не смогли уничтожить! И вообще, все молодцы, потому что обошлись вполне корректно с остальными сферами жизни!

— Мы обзавелись тонкой духовной конституцией, — проговорил обязаловку по слогам следующий за Усовым Фельдман. — После Чернобыля уехал из Киева на родину в Шостку, сейчас добиваю последние вопросы по акционированию завода «Свема». — Фельдман так и остался человеком, который меняет цвет лица в зависимости от курса доллара. Говоря текст, он прикидывал, насколько выгодно будет втюхать кому-то по дружбе акции Шосткинского завода «Свема».

— То есть, по пленке договоримся, — пометил для себя Забелин, очень внимательно его заслушивающий.

— Нема делов, — обрадовался Фельдман единственному покупателю своего товара. — Продам любую партию с личными скидками.

— Мы обзавелись накладными ногтями, — заговорила Татьяна, дождавшись своей очереди, и заблагоухала, как апельсиновая кучка с непроставленным ценником. Она по-прежнему оставалась красавицей: глазищи — во! губищи — во! Остальное — сервелат, упакованный в комбез от Готье. К празднику она сотворила себе прическу — этакую лонговую челку, напоминающую макет канализационной системы Лондона с видом на океан и обратно. Ведь причесон это диалектика, которую мы носим на голове! Диалектика меняется с погодой и со взмахом наших ресниц.

Теперь от Татьяны не пахло карболкой, как в старину, — она разносила самые последние стили запахов. Желание быть неразрезанной страницей в книге любви совка сделало ее нержавейкой, представляющей собой образчик бизнес-леди. Прибыла она на встречу на серьезной тачке с водителем. Черемис, она же Кострова, она же Жемчужникова, она же Самохина. Мужья ей доставались все больше секонд-хенд, и она уже стала посматривать за кордон, подумывая о человека без пробега по российским дорогам. Таков был ее жизненный цикл с зависаловом на каждой остановке. Она успела поработать в бойлерной, а сейчас владела сетью кафе и ресторанов в Москве.

— Кто у меня уже побывал, знают, что это такое, — зазвала она всех к себе в гости и на работу. — Кто еще не удосужился, милости прошу. Детей нет.

Кстати сказать, Татьяна была и вправду не замужем, особенно в данный момент. Недавно она получила на телевизионном конкурсе «Мисс SIS» приз в номинации «SIS SOS!» или, иными словами, — «Грудь выживаемость!» У нее был загиб матки, и никто из ее поклонников по жизни так и не смог достать ее. Первые ее мужья-черновички, в которых она долгое время находила попеременно то понарошковость, то всеравношность, то вверх-тормашность, не оставили на ней отпечатков — ни моральных, ни физических. А вот последний — умудрился. При нем в ее задачу, как жены, входило только одно — успевать подставлять под окурки, которые муж гасил, не задумываясь, где придется — о подушки, о ковры, — какую-нибудь пепельницу. И однажды она не успела. Он загасил окурок на ее лице. Так их пути разошлись. Она навсегда запомнила, как в глазах шипят бычки.