Не удалось сдать только лифт, шахта которого представляла стеклянный придел к «унитазу» с тыльной стороны. По форме он напоминал карандашный огрызок, а по высоте доходил до середины здания.

— Я предлагаю сделать в шахте курилку, — объявил Ренгач.

— Согласен, — сказал Макарон. — Курилку-батут. Закуриваешь, и с любого этажа прыгаешь в шахту без всякого страха. Подлетел вверх, соснул сигаретку и опять вниз. Ведешь перекрестные беседы с коллегами, даешь прикурить на ходу, можешь попутно отчехвостить пару-тройку нерадивых работников. В частности, очень ловко заворачивать авторам недоработанные материалы. Кинул бумаги в воздух, а тяга в шахте ого-го какая, их вытянет вместе с дымом. Покурил, оттолкнулся и, взвившись на нужный этаж, снова — к работе!

— Неплохо придумано, сынок, — одобрил идею Прорехов. — Делайте батут! В жизни все пригодится!

Ренгач так и поступил — сплел воедино десяток батутных сеток и дюбелями пристрелял их концы к нулевой отметке лифтовой шахты.

…Блюсти галерею «Белый свет» упросили Давликана. Теперь это был уже не тюбик, не тот затертый и занюханный художник, который пугался польского таможенника и дико метался между кусками плоти. Поездка в Амстердам в корне изменила его философию. Ныне это был не Давликан, а мэтр с кепкой. Подвинутый на штопаных картинах, он быстро окуклился и вырос в мастера. Сегодня перед ним стояли более серьезные проблемы — не как подать объект, а где прорвать и зашить холст. Здесь ему не было равных. Основным его инструментом стало лапотное шило, подаренное Макароном. Картины, шитые белыми нитками, шли влет. Давликан обрел известность далеко за пределами мастерской. Основным его достижением было то, что он избавился от порочной практики называть свои творения именами известных фильмов, книг, скульптур и других произведений искусства. Завершив произведение, Давликан давал ему простое, но глубокое название типа «Путь к филе» или «Мясо криля». А если позволяло настроение, он подписывал картину просто: «Холст. Масло. Дратва». Хотя на самом деле вместо масляных красок он для пущей экономии использовал серебрянку, которой красят ограды на кладбище. Дальше — больше. Он увлекся схемами разделки свиных туш, на которых грубыми шпагатами сшивал холщовые телеса по линии рубки. Или иллюстрировал руководство по чистке королевских креветок, вынутых из пришитого к картине кукана. А натюрморты у Давликана получались просто божественными. Потому что прежде, чем приступить к очередному, он делал самую серьезную разблюдовку картины. Если изображал брыжейку, то обвязывал ее натуральной копченой леской. А чтобы придать этому складчатому отростку брюшины больше выразительности, он грунтовал холст до состояния полного альбедо. И только потом упаковывал объект так, чтобы тот аппетитно виднелся из надорванного мешка. Художник Давликан сумел перейти с галопа на рысь и заполнить культурный просвет между основными жанрами, поскольку умел удачно соединять несоединимое — своим творчеством ему удалось скрестить меж собою пост-модернизм и соцреализм, на стыке которых у него в мастерской появилось новое художественное течение — поц-реализм, приведший все его творчество к новому жанру — жанру социальной мистики.

Правда, за Давликаном продолжала водиться одна страсть из прежней сиротской жизни. Временами, вымыв голову «Head and shoulders», он накупал маринованного чесноку, морской капусты и целую неделю чего-то ждал. А потом отправлялся в интимный магазин оценивать специальные принадлежности. Но не покупал, а только занимался садомазохизмом по переписке. Накачавшись таким образом, он рисовал забредших к нему в мастерскую моделей.

— Нарисуйте меня в обнаженном виде, — просили те.

— Сейчас разденусь, — говорил он.

В один из таких бзиков он позвонил графику Фетрову и поведал ему о принципах перспективной галереи «Белый свет». Фетров вошел в положение, и они на пару с Давликаном занялись отделкой.

Когда работы закончились, никто не верил, что все эти чудеса с лепными подвесными потолками, с белой штопаной мешковиной стен и задымленными окнами сотворили полтора человека — Давликан и Фетров. Первая частная галерея могла стать гордостью города, но пожелала остаться гордостью «Ренталла».

Первым приобретением галереи стала копия нашумевшей в Амстердаме работы «Целенаправленное движение свиней», на которой стадо цветных чушек в фрейдистском экстазе неслась навстречу мило заштопанной заднице. Работу поместили в хранилище. Таким образом, галерея овладела первой единицей хранения, положившей начало корпоративной коллекции.

Давликана стали величать «директор картины».

Наступил день презентации. Она сопровождалась выставкой настолько неангажированной живописи, что Давликан всерьез опасался, как бы кто-нибудь из отцов города не приехал на нее на бульдозере.

Народу собралось достаточно — Шарлотта Марковна, Маргарита Павловна, подиумная дива Дитяткина. Они хорошо дополнили общество Изнанкиной и Флегмановой, которые работали теперь в разных заводских многотиражках и жили душа в душу. Как бы на шумок заскочил Капитон Иванович, и объявился без всякого приглашения Неудобин. Он продолжал судиться с «Губернской правдой» и был принят как родной.

Все мероприятия подобного рода было положено открывать просвещенному человеку Гладкову. Он по поручению Беломырина пускал в строй родильные дома, разбивал шампанское о вагоны. В сутках не хватало часов — настолько плотным был его график. По нему он опережал реальное время года на три, но о будущем говорил только выпив и со слезой.

На пуск первой очереди «унитаза» Гладков прибыл сразу после открытия элитной бани по прозвищу «живое мыло», потому что по задумке устроителей клиентов там должны были мыть девушки под хоровое пение.

— Уважаемые друзья, дети мои, — выдохнул Гладков квасные пары. — Мне посчастливилось жить… Мы пережили небывало трудный девяносто второй год гайдаровских реформ. Впереди нас ждет не менее сложный девяносто третий год расстрела парламента. И там, где у других горит и рушится, мы возводим, строим, закладываем… Пользуясь случаем, — проделал он излюбленный вираж, мне хотелось бы поздравить вас…

Все дружно встали.

— Пользоваться надо не случаем, а презервативами, — вполголоса посоветовал ему Прорехов. — Вон Макарон не послушал младших и чуть не влетел!

Услышав складный шепот, Гладков прервал пассаж и принялся внутримышечно всматриваться в собрание. Не обнаружив ничего такого, он схватил бокал и бросился чокаться со всеми подряд.

Чтобы запутать его окончательно, Нидворай громко чихнул.

— Тебя бы под Кушку, враз бы вылечился! — сказал Макарон Нидвораю, оттирая его от Капитона Ивановича, внимательно рассматривающего живопись. Ты же можешь заразить нашу золотую жилу! — И, обратившись к банкиру, предложил: — А хотите, Капитон Иванович, мы будем брать вас за рубеж? Сведем вас с западными воротилами. На наши выставки такие черепа хаживают! Прямо мицубиси! Перезнакомитесь с кем надо и не надо. Верхние слои являются в галереи купить лучшие картины. Вот в Амстердаме, например…

Стоявшие за спиной Прорехов с Артамоновым поперхнулись. Макарону пришлось на секунду прервать свое повествование.

— Спасибо, — бросился отнекиваться Мошнак. — Я и без того из-за границ не вылезаю.

— Когда едешь на выставку, — снова воспарил Макарон, — вроде бы и не по делу, но косвенно получается, что больше чем по делу. Занятие картинами делает человека многозначительным. А вот с «шедеврами» у вас в банке надо поработать. Такой срач устроили вы, извините за выражение, из закупленных произведений, что непонятно, почему художники до сих пор не отходили вас как следует по бокам. Так с картинами обходиться нельзя. Если к вам в угодья попадут эксперты из банка реконструкции и развития, вам не получить даже коротких денег.

— Почему? — удивился Мошнак.

— Дело в том, — бросился объяснять тонкости Макарон, — что ваша экспозиция раскрывает вас как любителя. А это может стать причиной краха вашего заведения. С живописью, как и с деньгами, нужно работать аккуратно и круглосуточно. Не говоря о том, что надо работать еще и профессионально.