— Логично, — согласился Макарон. — Грамотно себя ведете в предлагаемых обстоятельствах. И все-таки, почему я?

— Сказать начистоту? — встал Артамонов.

— Да, говори, — изготовился на самое неприятное Макарон.

— Да потому что абсолютный возраст Шарлотты Марковны уже не определить без изотопов, — пояснил Артамонов. — Как раз твой профиль.

— С чего вы взяли!? Если ее помыть да приодеть как следует, ей сносу не будет! — опять попытался спрыгнуть с партийного задания Макарон. — Так что любой из вас вполне может разобраться с предметом…

— В принципе, да, не спорю — для своих неполных ста она отлично выглядит! — согласился с ним Прорехов. — Ведь сметливая дама, уменьшая свои годы, должна оставлять разницу в девять месяцев между своим возрастом и возрастом дочери.

— Но пойми и ты нас — задача тут

не из простых, — принялся уговаривать Макарона Артамонов, — не каждый потянет. Всем известно, что Шарлотта Марковна принципиально отреклась от мужчин. Тут пройдут только нешаблонные позывы и позы.

— Не распыляйтесь на риторику! — отменил реплики с места Прорехов. — У нас просто нет выхода. Надо пойти к Шарлотте Марковне и сбить цену на «унитаз». Никто, кроме басмача, этого не сделает. И хорош чикаться, пора к делу!

— Так бы сразу и сказали! — взял под козырек Макарон.

Два дня Макарон устраивал вечера-портреты, накачивая себя перед зеркалом. Манеры, которые он пытался себе привить, могли деморализовать даже ночных бабочек из вокзального буфета. Репетируя, он совершал такие сложные рейды в тылы воображаемой жертвы, что друзья засомневались, вернется ли он после выполнения задания назад.

— Я поднимаю эту речь… — перевоплощался Макарон в процессе дефиле. Он протягивал зеркалу блок сигарет с ментолом, а потом наливал фужер ликера и чокался с гладью. Гладь отражала, как он примеривался к дивану и затихал, словно континентальный шельф, полный полезных и любвеобильных ископаемых.

Перед тем как основательно улечься на лежку, Макарон, словно заяц, выделывал петлю за петлей, не переставая репетировать:

— А потом мы просто поужинаем! — кривлялся он сам с собой. — Никаких условностей, никаких специальных терминов! — откатывал он произвольную программу, как мазурку, и восклицал, объевшись яблочным пирогом: — Шарлотта, я полон тобою!

Под занавес моноспектакля он запевал на мотив любимой Артамоновым песни «Я в пенал засунул чирик» сочиненный собственноручно куплет:

I kiss you, i miss you! Ла-ла-ла, ла-ла-ла!

Ай сись ю и пись ю! Ай-я-яй, ай-я-яй!

— Ну, все, родимый, пора! — торопили его друзья. — На жлоба с раздевающим взглядом ты уже похож!

— Нет-нет, — старался быть предельно собранным Макарон, — еще немного шлифанусь и пойду.

— Давай, вперед! — гнали его на работу коллеги. — Бомжи уже на теплую одежду перешли. А нам, кровь из носу, в новый офис к зиме переехать надо.

— Зачем торопиться? — входил во вкус Макарон. — Step by step кругом.

— С ней надо договориться насчет ленд-лиза, — напомнил о цели похода Артамонов. — Усек, селадон?

— А вот это увольте! — заупрямился Макарон. — Мы не в том возрасте! Никакого лизинга!

— Тогда навяжи аренду здания с правом выкупа, — подсказал более щадящее решение Артамонов.

— Вот это совсем другое дело, — расслабился Макарон. — Это по мне.

— И не забудь зачехлиться, — напомнил ему Прорехов. — Чтобы никаких следов.

— Что? — не понял аксакал.

— Дождевик не забудь набросить, — сказал Прорехов, протягивая Макарону пачку резинок «Юнисекс», пригодных для всех полов. — И смотри не забудь про методику поцелуев. Давай на всякий случай повторим. — Прорехов открыл недавно приобретенную книгу «Камасутра для начинающих политиков и бизнесменов». — Итак, сколько и каких мышц участвует в поверхностном и корректном поцелуе при входе в контакт?

— На практике при таком поцелуе участвуют двенадцать губных мышц, ответил Макарон, подглядывая в шпаргалку.

— А при глубоком поцелуе? — погнал его Прорехов по учебнику жизни.

— При глубоком и любвеобильном поцелуе к ним добавляются еще семнадцать мышц языка и несколько поперечно-полосатых, — ответил Макарон.

— Отлично! Молодец! — поздравил его Прорехов. — И помни, перед употреблением Шарлотту Марковну необходимо взболтнуть, а то ее мякоть уже давно на дно осела. И постарайся не забыть, что все, что у мужика выше колена, — грудь, а все, что ниже колена, — понятно.

— Да уж… — продемонстрировал свою полную готовность Макарон.

— И перед тем как залечь, не забудь разобраться, — воспользовался правом последнего напутственного слова Артамонов.

— В смысле? — начал рыться в словаре аксакал.

— Раздеться, — пояснил Артамонов. — В постель, между прочим, в кепочке не ложатся…

— Ну уж… это да, конечно.

Макарон попшикал себя под мышками и в паху пчелиным дымарём, в котором для запаха в комнате постоянно тлели гнилушки, расцеловался с друзьями и отправился на дело.

Воротился он под диким шофе и помятый, как лох, или, иными словами, как выжатый лосось в известном положении. Чувствовалось, что «унитаз» был взят приступом. Макарон не пожелал ни с кем делиться деталями операции. Он был краток, как полет нейтрино.

— Это не Шарлотта Марковна, а восторженный конь! — сказал он. — Но теперь, как человек честный, я должен на ней жениться.

— Был случайно контужен при установлении случайной связи, прокомментировал событие Артамонов.

— А как же Света? — спросили друзья.

— Я серьезно, — сказал Макарон. — Это не женщина, а лава! Век таких не видывал и вряд ли больше встречу! Нет, не зря японцы поднимаются на Фудзияму только раз в жизни! Любовь, господа, это не шутка, это — ошибка. А на ошибках — женятся.

— Но это будет брак не по любви и даже не по расчету, — удерживал Макарона Прорехов. — Это будет какой-то обстоятельственный брак.

— И все же давайте сначала к Мошнаку, а потом свадьбы и все остальное, — призвал работать без простоев Артамонов. — А с браком надо порновить. Мне так ка-а-этся.

— Наоборот, надо спешить, — возразил ему Макарон, — а то она, того и гляди, успеет создать партию соблазненных и покинутых.

Как больная собака, Макарон долго отлеживался в специально оборудованном номере (сало, батон) и вышел к людям только в День Святого Валентина.

— Ну что, теперь уже точно пора к Мошнаку?! — попытался сразу включить его в дело Артамонов. — Чует мое сердце — даст он деньжат, даст!

— Так тебе Мошнак прямо и дал, — вставил Варшавский. — Это тебе не заблудшая фрау Шарлотта. Держи гаман шире!

— Но сходить-то все равно надо, — уговаривал всех Артамонов.

— Я не в матерьяле, — устало повел головой Макарон. — Предлагаю упасть в «Старый чикен», завести пластиночку Хампердинка, заказать кильки-классик два раза, кофе-гляссе, взять бутылочку «Хванчкары»…

— Действительно, нельзя же так резко, раз — и на Мадрас! поприветствовал правильный расклад Прорехов.

— А если все-таки «СКиТ» не даст? — впустую беспокоился Варшавский. Ну, просто на этот момент в банке не окажется свободных кредитных ресурсов. Да мало ли что?!

— Понимаешь, пятачок, главное — хотеть. И деньги найдутся, — проводил летучку Артамонов. — Город настолько невелик, что кажется, будто все здесь или одноклассники, или однонарники — своеобразный товарищеский инцест. А мы здесь не учились ни с кем и не сидели. И все эти наработанные связи нам сможет заменить только одно — желание подмять информационное пространство. Так что финансовое желание Мошнака мы сформируем как положено.

— Ну, хорошо, допустим, Мошнак даст, — пытал Артамонова Варшавский. — А возвращать из чего?

— Главное — взять, а как возвращать — придумаем, — уверил его Артамонов. — Не боись. Если ты должен банку сто рублей — это твои проблемы, а если сто миллионов — это проблемы банка.

— И все же, если не даст? — старался достать до луковиц сам-Артур.

— Тогда пойдем на Сбербанк, — сказал Артамонов.

— На Сбербанк с одной рогатиной не попрешь, — высказал сомнения Варшавский. — Там попросят такие документы предоставить, каких у нас отродясь не было.