Неудобин тек сплошным потоком, словно сосна при подсочке. Как из надрезанного ствола, из него по наклонной зарубке выходила вязкой струей смолистая живица негодования.

— Газету стряпают случайные в журналистике люди! — продолжал он. Жеребятьева вообще перестала ходить на работу. Я пахал один. То ей голову проломят бокалом, то обострение язвы. Лошадь такая! Разве у нее может быть язва? Она силос переварит! Я понял, что массовкой руководит Асбест. А если выгнать меня, то у всех — повышение по службе.

Под животный эпос Неудобина быстренько сбегали за «Хванчкарой» и чуть не приняли квалифицированным большинством решение не сотрудничать с Шимингуэем — такой серпентарий эта его редакция! Но уж больно рассказ Неудобина смахивал на тайный план литературного террориста, у которого «посыпался винт». Вспотевшему декламатору пообещали помочь — сходить на очередное заседание суда и освистать ответчиков. Встреча получилась исчерпывающей. Неудобин полез в карман за визиткой, но не нашел. Визиток не оказалось и у слушателей. Мелькнула надежда, что есть возможность расстаться навсегда и бесповоротно.

Воспользовавшись подсказкой Неудобина, команда выпасла Шимингуэя по баяну.

Когда вошли в приемную, секретарша нырнула в кабинет Шимингуэя и долго не выходила. Наконец за двойной дверью в последний раз вздохнули меха, инструмент стих, и делегацию попросили войти.

Шимингуэй даже и не пытался вникнуть в суть предложения. Единственное, что он спросил, как компьютерный комплекс будет стыковаться с линотипом.

— Никак, — огорчил его Прорехов.

— Вот видите, возникнут проблемы! — просипел Шимингуэй с придыханием, как дырявые меха.

— Дело в том, что в случае компьютерной верстки линотип вообще не нужен, — пояснил Прорехов.

— Вот как? Занятно… — не понял технологического юмора Шимингуэй.

— По нашей технологии исключается вредный этап — отливка букв из металла, — раскрыл смысл технического сотрудничества Артамонов. — Бич высокой печати — злокачественные опухоли. Почти каждый работник, выходя на пенсию, заболевает раком.

— Но ведь мы не типография, — заметил Шимингуэй. — У нас нет никакого литья букв.

— Для вас главное — скорость верстки, — нашел другую точку соприкосновения Артамонов. — В газету будут успевать последние новости. Вы станете свежее.

— И этот ваш казус с лотереей, — с трудом выдавил Асбест Валерьянович. Одышка доставала его, даже если он никуда не поднимался.

— Мы могли бы с вами посотрудничать пока что на общественных началах, предложил Артамонов.

— Эти излишне, — отказался Шимингуэй…

— Упустите время, — предупредил Прорехов. — Наступит момент, когда будет поздно.

— Успеем, — сказал Асбест Валерьянович, похрустывая «раковыми шейками», хорошо отбивающими запах спиртного. — Впрочем, я пришлю к вам компетентную комиссию.

Общий смысл сказанного Шимингуэем легко укладывался в формулировку: «Будете рядом — проходите мимо!»

Комиссия от Шимингуэя действительно через некоторое время появилась. Ее члены смотрелись однородной мазеобразной массой. Галка продемонстрировала им электронную верстку полос. Сотрудники закивали головами, как умные лошади, и, продолжая кивать, ушли.

— Здорово! — подытожил Прорехов. — Кажется, им понравилось. Есть контакт!

— Да, похоже, их это поразило, — согласился Артамонов. — Лица, по крайней мере, окаменели.

— Значит, можно будет столковаться! — обрадовался Варшавский.

На следующий день в гости к «ренталловцам» пришла одна только Ужакова.

— Плотное сотрудничество вряд ли удастся, — передала она промежуточное решение Асбеста Валерьяновича, — но наметить швы можно. Чтобы перенять опыт.

Одна из точек, по соображению Шимингуэя, трактовалась следующим образом: «Ренталл» выгоняет пленку со шрифтами от малого кегля до великого, а монтажница «Губернской правды» вырезает ножницами понравившиеся буквы и составляет заголовки на свой вкус.

— Видите ли, Ольга Робертовна, — обратился к ней сам-Артур. У него по ошибке вместо Ольга Робертовна чуть не вырвалось — пятачок. Видите ли, пятачок. — Видите ли, Ольга Робертовна, в памяти компьютера сидит миллион шрифтов и кеглей. Чтобы их выгнать вам напоказ, нужно сидеть месяц. Само по себе это занятие из серии бестолковых.

— Ну, тогда я пошла, — откланялась Ужакова…

— Идите, Ольга Робертовна, — сказал ей на прощание Варшавский, добитый бесповоротной тоской по прошлому.

Никакого родственного скрещивания с «Губернской правдой» не получилось. Компьютерная верстка была освистана и опущена, как поц.

— Следует отметить, что инбридинг идет тяжело, — признался Артамонов. Реакция пациентов неадекватная. Явная клиника.

— Я шкурой чувствовал, что не поймут, — признался Варшавский.

— Один процент интеллигенции, — потряс словарем Прорехов. — Это тебе не хухры-мухры.

— Н-да, налицо полное неотражение действительности, — сказал Артамонов. — Асбест Валерианович путает «раковые шейки» с раком шейки матки.

— Бардак, как в коммандитном товариществе! — подытожил диалог Прорехов. — Придется делать над аэродромом еще один круг.

Газета «Сестра» в «ренталловских» планах захвата не значилась. Обе ее редактрисы — идеолог издания госпожа Изнанкина и суррогатная мать госпожа Флегманова — пришли на поклон сами и незвано. Они прознали, что по городу рыщут частные издатели, скупающие на корню все СМИ, и в первую очередь те, которые дышат на ладан.

Редактрисы пробились в офис «Ренталла», как два нарыва, объединенные одним мозолистым телом.

— Спасите нас! — выпалили они прямо с порога и строго предупредили: Если вы не приберете «Сестру» к рукам, нас надолго не хватит!

— Здесь вам не тут, — сбил им пыл Прорехов.

— Здесь не хоспис, — пояснил Артамонов.

— Неужели мы так сильно смахиваем на погост, что именно сюда, к нам, вы пришли умирать? — спросил Прорехов и уселся поудобнее выслушивать ответ.

Обе дамы имели форму восточных полушарий и топорщились не стыкующимися частями. Как лбами, упирались они друг в друга Африками, рассеченными нулевым меридианом, а с обратной стороны кололи себя в зады иззубренными островами Фиджи. Будучи равноправными хозяйками общественной газеты, Изнанкина и Флегманова безбожно воевали меж собой на страницах. Ведомственные читатели, которым приходилось просматривать «Сестру» по нужде, советовали перед употреблением разрезать газету пополам — иначе текст не познать. Отчасти поэтому цельная «Сестра» не имела никаких перспектив. Проблемы, которые в разной мере мучили повзрослевших за работой редактрис, вообще не трогали остальных женщин региона.

При ознакомительном контакте с Изнанкиной и Флегмой — так Флегманову звали близкие — дальше обмена мнениями на бытовую тематику у «Ренталла» дело не пошло.

— Посулов давать не будем, — сказал в результате Артамонов. — Покупать вашу редакцию нам нет мотива. Вы не стоите ни гроша. У вас нет ни помещений, ничего.

— Зато есть торговая марка! — не постеснялась Изнанкина.

— Она не раскручена, — сказал Прорехов. — С ней придется работать, как с нулевой.

— И еще есть мы! — воззвала Флегма.

— Вас уже не раскрутить, — справедливо отметил Артамонов.

— Неужели с нас вообще ничего нельзя заполучить? — спросила Изнанкина.

— Разве что шанс изрядно потратиться, — сказал Варшавский.

Через некоторое время вышел в свет поминальный номер «Сестры», и больше женские краски в регионе никто не сгущал. Молодые издатели были у редактрис последней надеждой.

Прекрасная половина области легко пережила крах феминистской газеты, хотя во время переговоров обе барышни — кормило и забрало «Сестры» убедительно доказывали, что если единственное в городе женское издание не спасти, то все дамы региона запутаются в жизни, побросают семьи, станут поголовно лесбиянками, уйдут в монастыри, поотпускают усы и баки, переполнят дома терпимости, попадут в женские колонии, поскольку, кроме как на страницах «Сестры», им больше негде познакомиться с партнером, поделиться своими переживаниями, достижениями, мужьями, счастьем, муками и адюльтером.