Пока Аламан говорил, Делапос то и дело одобрительно кивал. Он понимал его как мексиканец мексиканца. Чайдцресс слушал с непроницаемым лицом: он знал, что яблоко созрело и вот-вот упадет. Лефлер, которому, как и Чайдцрессу, не терпелось услы­шать, что же скажет Аламан, изображал полное отсутствие ин­тереса. Когда Аламан снова замолчал, все трое переглянулись, потом уставились на хозяина. Как старший из них и человек, наиболее преданный Аламану, начальник охраны задал вопрос, который был на уме у каждого:

—    

И что же, сеньор Аламан, мы, по-вашему, должны для это­го сделать?

Лицо Аламана озарилось улыбкой, и он прошептал проник­новенным голосом, будто творя молитву в главном городском соборе:

—    

Американцы, друзья мои, за нас все сделают американцы. В них наше спасение.

До Чайлдресса и Лефлера смысл сказанного Аламаном до­шел, но они приготовились услышать что-то более захватываю­щее: план убийства или подкупа. И только мексиканец мигом понял все. Он стремительно вскочил на ноги и обнял Аламана:

—    

Блестяще, сеньор! Просто блестяще!

Сохранить себя и уничтожить противника — вот первейший закон войны.

Мао Цзэдун

В это утро все пребывали в состоянии апатии. Даже вентиля­торам, которые лениво, вполсилы вращались под потолком, ка­залось, не хватало энергии.

Монотонное бормотание очередного свидетеля, дающего за­ранее подготовленные показания, напоминало Эду Льюису неис­правную люминесцентную лампу, надоедливей гул которой быс­тро начинает действовать на нервы. Свидетель, мелкая сошка из аппарата ЦРУ, казался не более выразительным, чем белая оштукатуренная стена. На нем были

темно-ісиний костюм-тройка, белая сорочка и узкий красный галстук с дурацким узором, на­поминавшим мелкие груши. Узкий лоб, украшенный залысина­ми, круглые очки в роговой оправе... Его лицо не отличалось от лиц бюрократов, которых каждый день можно встретить на ули­цах столицы. Эд сразу понял: этот свидетель будет одинаково удобен для аудиторской проверки Международного Красного Кре­ста, бракоразводного процесса или заседания, рассматривающе­го уголовное дело. На миг ему захотелось, чтобы ЦРУ, из уваже­ния к приличиям, послало для чтения подготовленных показа­ний какую-нибудь хорошенькую женщину, как это делали более современные конторы. Со вкусом одетая красивая женщина, по крайней мере, дала бы возможность отвлечься от нудной, изну­рительной обязанности терпеливо слушать эту околесицу, что­бы, в свою очередь, вопросами буквально разорвать свидетеля на куски. "Но, — сетовал про себя Льюис, — сегодня мне не повезло, поэтому остается одно — с тоской наблюдать, как этот клоун из ЦРУ все бубнит и бубнит свое"

Как и большинство других, заранее подготовленных показа­ний, эти излагались с "жаром", который прекрасно сочетался

медленным, монотонным кружением вентиляторов под потол­ком. Они были напичканы ненужными подробностями, нашпи­гованы преувеличениями — словом, на девяносто процентов яв­ляли собой первосортную, одобренную правительством чушь собачью. Тем не менее, Эд Льюис внимательно слушал, потому что знал: стопроцентной собачьей чуши не бывает. Где-то среди обилия произносимых свидетелем слов скрывается идея, зерно истины, правдивая и содержательная мысль. И задача Льюиса и других членов Комитета Палаты представителей по делам раз­ведки в том и заключалась, чтобы поймать несколько таких дра­гоценных мыслей, пока они жужжат, кружат по залу, а потом, во время допроса, пригвоздить свидетеля намертво.

Но вероятность того, что это случится сегодня, казалась весь­ма сомнительной, и свидетель, похоже, это знал. И уж, конечно, знало его начальство; вот почему на встречу с Комитетом Кон­гресса был отправлен сравнительно мелкий чиновник. Сейчас, когда ожидался летний перерыв в слушаниях, Эду, настаивавше­му на немедленном обсуждении кризиса в Мексике, приходи­лось бороться с явным стремлением конгрессменов свернуть или отложить все дела, которые могли вынудить их задержаться в Вашингтоне. Сопротивление со всех сторон, включая и жалобы его собственных сотрудников, грозило тем, что дело будет отло­жено до октября, когда Конгресс соберется снова. И только угрозами и тщательно сформулированными ответами прессе Льюису удалось убедить своих коллег по Комитету провести пред­варительные слушания на тему: "Почему американской разведке не удалрсь предсказать недавние события в Мексике". В пред­выборный год, когда все поставлено на карту, для человека, ко­торый дорожит своим постом, было бы последним делом произ­вести впечатление, что он пренебрегает своими обязанностями, особенно если речь идет о текущем кризисе.

Убаюканные бесцветным изложением подготовленных пока­заний, конгрессмены слушали невнимательно, и им потребова­лось несколько секунд, чтобы понять: представитель ЦРУ закон­чил свою речь. В зале раздался скрип кресел и шорох бумаг: члены Палаты внутренне собирались, готовясь приступить к ра­боте. Когда председатель Комитета наконец поднялся и загово­рил, его голос и слова свидетельствовали об отсутствии интере­са и сосредоточенности. Даже вопросы его были поверхностны.

Свидетель, сидя перед членами Комитета, смотрел на них сквозь большие круглые очки в роговой оправе. Сложив руки на столе, он отвечал на каждый вопрос председателя шаблонной фразой, которая была столь же бессодержательна и уклончива, сколь предсказуема. Порой Эд с трудом улавливал суть того, что

сказано в ответ на конкретно поставленный вопрос. Однако ник­то, похоже, не возражал. Все шло своим чередом. Как винтики, колесики и зубчатые передачи сложного механизма, слушания Конгресса шли медленно, но верно.

Когда пришла очередь Льюиса задавать вопросы, он не спе­шил начинать. Оглядев своих коллег, потом свидетеля, он не­сколько секунд обдумывал, как поступить. С одной стороны, он мог, следуя примеру остальных, ограничиться тривиальными вопросами, и слушания закончатся вовремя, гладко и ко всеоб­щему удовольствию. Или же он мог, как подсказывал ему ин­стинкт, взять свидетеля за горло. Выбрав второй вариант, он обеспечит себе внимание средств массовой информации, но на­влечет на себя гнев коллег — членов Комитета, которые хотели бы поскорее уйти с заседания и, как знать, быть может, даст понять кое-кому в разведывательных кругах, что, проявив в Мек­сике нерадивость, они не уйдут от наказания.

Избери Эд более простой вариант, он удивил бы и друзей, и врагов. Бывший офицер Национальной гвардии, он, в качестве помощника командира батальона, участвовал в иранской войне, и на собственном опыте познал цену слабостям разведки. По­добные ошибки стоили жизни солдатам, за которых он нес от­ветствен ндсть. И позволить разведке и впредь действовать по собственному усмотрению, невзирая на последствия, значило бы для Льюиса предать всех тех, кою он оставил на поле боя.

Поэтому он просто не мог поступить иначе. Из всех своих обязанностей конгрессмена работу в качестве члена Палаты пред­ставителей по делам разведки он считал наиболее существенной и имеющей самые важные последствия. Он не хотел и не мог отмахнуться от свидетеля только потому, чтобы раньше уйти. Как воин-самурай, готовый схватиться с противником, Эд, сжав в руках бумаги вместо меча, подался вперед и посмотрел свиде­телю прямо в глаза.

Сделав упор на слове "мистер", чтобы напомнить всем при­сутствующим о том, что свидетель не имеет никакого звания, Льюис начал допрос:

—    

Мистер Напье, я с большим интересом прочитал отчет, пред­ставленный вашим управлением. Вам знакомо его содержание?

Представитель ЦРУ наклонился к микрофону.

—    

Знакомо, конгрессмен Льюис, поскольку я сам его составлял.