– Пойдем, пойдем! – накинув ей на плечи пальто, вне себя закричал он.

Когда Карабецос попытался задержать их, Клеархос ударил его кулаком в живот, и тот упал, пошатнувшись.

– Пойдем! – заорал он опять и, схватив Софию за руку, потащил ее к двери.

София жила в меблированных комнатах в доме старухи вдовы, красившей волосы в рыжий цвет. Две другие комнаты старуха сдавала почасно разным парочкам. Они поднялись на цыпочках по деревянной, вымытой до блеска лестнице.

– Только бы не услыхала хозяйка и не завела разговор, она очень болтливая, – сказала София и потянула Клеархоса за рукав вперед по коридору. Когда они оказались в комнате, она заперла дверь и устало опустилась на кровать.

– Полежи немного.

– Клеархос, отчего ты такой бледный? Не заболел ли?

– Пустяки. Я здоров.

Подойдя к умывальнику, Клеархос налил в таз воды и умылся. Он медленно вытирал лицо. В этой убогой комнатке на окне висели серые занавески и пыльная лампа мерцала, как ночник. Сначала он посидел немного на стуле потом встал, подергал занавески, повертел в руках безделушки Софии, стоявшие на туалете, затем принялся опять за занавески. Он готовился заговорить с ней об этом, и беспокойство его все росло.

– Не тяни их так, порвешь петли, – сказала София.

Он оставил в покое занавески и подошел к туалету. Повертел в руках пудреницу. Он не знал, с чего начать что сказать ей и будет ли какой-нибудь толк от его признания. София взяла гребень и принялась расчесывать прядь волос, слипшуюся от воды, которую вылили ей на голову когда приводили ее в чувство. Она радовалась, что сегодня так рано они оказались вместе.

– Эфи купила меховую шубку. Когда я увидела ее у входа в «Колорадо», просто не узнала. Ей очень идет. Эфи хорошая девушка, я люблю ее… После обеда, Клеархос, мы ходили с нею в кино. Ах, ты не представляешь, какую замечательную картину мы смотрели…

Она болтала, не переставая. Эта болтовня выводила его из себя, и он бил Софию каждый день. Сначала его удивляло, что она так быстро приспособилась к новому образу жизни. Порой она и сама изумлялась, как можно ходить с Эфи по магазинам, покупать юбку, выбирать материал на платье или просто бродить по улицам, выкинув из головы все прочее. Она стала давать деньги своей матери. Вдова судьи брала их и покупала себе отбивные котлеты, потому что страдала диабетом и ей нужна была белковая пища. Фотография отца в высоком крахмальном воротничке висела над туалетом Софии. И когда она смотрела на нее, вспоминала его заштопанные кальсоны и рваную рубашку.

В висках у Клеархоса стучало. Он хотел крикнуть, чтобы она замолчала. Самое ужасное, что Старик отнесся к нему с большой симпатией. По окончании смены он задержал его у выхода из штольни, чтобы поговорить об его отце. К ним подошел и десятник. Он был в хорошем настроении и рассказал об одной работнице но имени Фильё, шестнадцатилетней девчонке – складненькой, полногрудой, пальчики оближешь, – которая пошла уже по рукам. «В Афинах полно борделей», – со смехом сказал он. «Полно борделей и филиалов иностранных банков; растут, как грибы», – сердито ответил Старик…

Клеархос опять дернул серые занавески. Образ Старика потонул в болтовне Софии.

– После кино я была возбуждена, – продолжала София, расчесывая волосы. – Эфи даже спросила меня, почему я такая красная. – Она остановилась и с нежностью посмотрела на него. – Знаешь, мне кажется, я опять беременна. Потому и упала в обморок…

– Заткнись, паскуда! – заорал вдруг Клеархос.

– За что ты меня ругаешь?

Она обратилась к Клеархосу спокойно, не удивляясь его неожиданному взрыву, она привыкла к этому. Встав она поправила перед зеркалом прическу, намазала тонким слоем крема щеки.

– Вся кожа у меня потрескалась, – пробормотала она. – Эфи советует втирать глицерин с апельсиновым соком. Очень помогает…

Когда он взял суконку и стал чистить себе ботинки, она решила, что его раздражение прошло. И подошла к нему. София любила, засунув руку ему под рубашку, гладить ее по груди…

Толчок был сильным. Она отпрянула назад, но, потеряв равновесие, ударилась о спинку кровати.

– Не бей, но бей меня…

София припала к ногам Клеархоса. Крепко обняла его колени.

– В чем я перед тобой виновата? Скажи, Клеархос, открой мне свою душу! Не скрежещи так зубами, мне страшно. Чем я провинилась? Если я виновата в чем-нибудь перед тобой, то не знаю в чем. – Он не отвечал, и голос ее стал еле слышным: – Завтра-послезавтра я пойду избавлюсь… У Эфи есть врач, который дешево берет…

Он с ожесточением стал бить ее по лицу и голове. Она продолжала цепляться за его ноги, но вдруг стукнулась виском об умывальник и рухнула на пол. По ее лицу потекла струйка крови, залила левый глаз, окрасила щеку, скатилась в уголок рта. Кровь закапала на потертый линолеум.

Его гнев остыл. Пыльная лампа едва освещала комнату. Тень от умывальника наполовину скрывала лицо Софии. Ее бросало то в жар, то в холод, зубы у нее стучали. Но вскоре она успокоилась. Взгляд ее был прикован к глазам Клеархоса. Она поднялась с пола и легла на кровать.

– Ты уходишь? – спросила она.

– Да, у меня есть одно срочное дело.

– Жалко! Я же сказала тебе, сегодня вечером я свободна и мы могли бы пойти куда-нибудь. – Вдруг она спрятала лицо в подушку: – Погаси свет! Погаси свет!

Клеархос повернул выключатель и вышел.

После того как Вангелис Фармакис ушел из гостиной, Алекос постоял несколько минут в нерешительности. На матовом стекле трехстворчатой двери появилась, а затем исчезла тень хозяина. Он сделал несколько шагов по направлению к кабинету. Его удивило, что рассказ старика произвел на него такое сильное впечатление. Ему даже показалось – но он не в состоянии был объяснить это, – что исповедь старика, как ни странно, имела нечто общее с письмом Элени. Он не мог отделаться от этой мысли и чувствовал подсознательно, что обе эти истории непосредственно касаются его. Он снова остановился в нерешительности. Наконец предпочел не стучать, а дождаться, когда хозяин услышит, что кто-то ждет его в гостиной. Он с удобством устроился на мягком диване, пододвинув к себе столик с пепельницей.

Вскоре он забыл о Фармакисе. Подчас, когда он оказывался один в непривычной ему обстановке и особенно когда после захода солнца все предметы вокруг погружались в вечерний мрак, он терял на минуту ощущение реальности. Алекосу почудилось, что он попал в сказочный мир. «Кто я? Зачем я существую? Как очутился здесь? Что мне надо?» – промелькнуло у него в голове.

Если бы кто-нибудь спросил его раньше, для чего существует сознание, он ответил бы: «Каждый человек независимо от своей воли – лишь солдат несметной армии борцов, которая сражается веками за то, чтобы пройти путь от животного до высшей ступени развития млекопитающих – человека. Социальная борьба – лишь этап, правда наиболее значительный, этой беспрерывной борьбы. Величие человека – это завоевание самого человека, а не дар бога. Следовательно, единственный путь к счастью – это борьба за воплощение идеалов, а не за удовлетворение животных инстинктов. Вот корень сознания». Сколько раз в ссылке Алекос беседовал на такие темы с адвокатом, который жил с ним в одной палатке! Но жизнь, полная веры, любви к товарищам, мечтаний, сменилась прозябанием с жалобами на судьбу, брюзжаньем и сплетнями о том или ином партийном руководителе. И вместо того чтобы бороться, он упорно повторял: «После поражения в гражданской войне кризис буржуазного общества оказал пагубное влияние на партию». Так оправдывал он свое стремление найти для себя выход из тупика.

Истории Элени и Вангелиса Фармакиса заставили его снова задуматься о неизбежном решении своей судьбы. «Нет, для умного человека есть и другой путь», – размышлял он, закидывая ногу за ногу. Обстановка роскошной гостиной, приятное тепло калорифера, тишина постепенно убаюкивали его. Внезапно он встрепенулся.

«Зачем я пришел сюда, если в глубине души знаю, что ничего не скажу ему? Значит, я трус, ничтожество?» – мелькнуло у него в голове.