– Заткнись! – завопил Клеархос.

– А если не будешь почитать бога, он тебе за все отплатит, нашлет па тебя хворь. Бог видит, как ты обижаешь свою мать… – Тут она заметила, что у сына глаза налились кровью, и замолчала, вздохнув.

Вдруг раздался истошный крик.

– Злодейка! Злодейка, ты во всем виновата! – · И, вне себя, Клеархос бросился вон из комнаты, с остервенением хлопнув дверью.

Прачка перестала ворчать. В первое мгновение ее смутили слова сына, но она не задумалась над ними, потому что давно привыкла к его выходкам и брани. Достав из-под кровати старую коробку с пуговицами и нитками, она разложила на коленях рваные кальсоны Клеархоса.

– Как он их протирает, – проворчала она и, послюнив нитку и широко раскрыв воспаленные глаза без ресниц, принялась вдевать нитку в игольное ушко.

– Сейчас или никогда, – снова пробормотал Клеархос.

Он не шевелился. Нервы его были предельно напряжены. Он весь обратился в слух, ловя шепот толстого шахтера, долетавший из штрека, в то время как глаза Клеархоса перебегали от сгорбленной фигуры Старика к темной глубине, где терялись рельсы. Он прикинул, что рабочим понадобится по крайней мере три-четыре минуты, чтобы поменять запал и вернуться обратно. Если он разделается со Стариком тотчас, не колеблясь, то успеет незамеченным выбраться на поверхность.

Его рука, скользнув под рубашку, прикоснулась к клинку. «Если сейчас у меня не хватит смелости, я уже никогда не смогу». Пот струился по его черному лицу, шее, рукам. Он почувствовал, что вся спина у него стала мокрой. Час назад, когда он подходил к штольне, зимнее солнце неожиданно выглянуло из-за туч. Веселым теплым светом залило весь склон горы. Клеархос остановился, окинул взглядом горизонт. «Пойду в полицию и признаюсь. Да, так я сразу от всего избавлюсь», – подумал он и немного успокоился. Но когда он снова оказался в забое номер семь по колени в грязной жиже, от мимолетного облегчения в его душе не осталось и следа. «Я сам себя обманываю, – прошептал он. – Глупо губить свою молодость в тюрьме. Все равно я пропал, другого выхода нет. В конце концов, лучше Судан, чем тюрьма».

Клеархос сжал рукоятку кинжала. От Старика его отделяло всего лишь полметра. Он подполз еще ближе. Старик поднял голову. Кашель его прекратился.

– Они дошли, – сказал он, вытирая платком затылок. – Если фитиль не отсырел и внезапно произойдет взрыв, они оба погибнут ни за что ни про что. Однажды мне довелось видеть такое… – Клеархос не мог выдавить из себя ни слова. – Что с тобой, парень? Вот, скажу тебе о чем я только что думал. И не знаю почему, пришло мне такое в голову именно сейчас, когда я беспокоился, ждал взрыва… Человек сам сотворил бога и поклоняется ему с дедовских времен. Ему и невдомек, что этот всемогущий, всесильный, всезнающий, как его называют, бог не кто иной, как завтрашний человек. Да что это ты сегодня, приятель, словно воды в рот набрал? Что скажешь о забастовке? Ты новичок, и, бьюсь об заклад, Лукас возьмет тебя в оборот. Он положит, тебе двойную зарплату, если ты но присоединишься к забастовщикам и останешься работать. Но заруби себе на носу – к шахте и муха не подлетит. Па этот раз мы будем бороться не на жизнь, а на смерть. Скажи, как поживает твоя мать? Да, она крепко пилила покойного… Ты что молчишь, как немой? – вдруг спросил он.

Старик почувствовал, как что-то холодное вонзилось ему в спину. Он вскрикнул. Его изрытое глубокими морщинами лицо свела судорога. Оглянувшись, он несколько мгновений смотрел в недоумении на Клеархоса.

– За что ты меня? – прошептал он. – За что?

Но в ту же секунду лицо его стало страшным. Стоя па коленях, он повернулся всем телом и, собрав последние силы, распрямил спину.

– Червяк! Поганый червяк! – взвыл он, пытаясь вцепиться Клеархосу в горло.

Клеархос отпрянул назад. Он дрожал, но не произносил, ни слова. Старик потянулся за ним. Тот оцепенел, застыл на месте. Потом пробормотал что-то. Старик поднялся на ноги. Но, когда он ухватился за рубашку Клеархоса, силы оставили его. Он качнулся и с глухим стуком рухнул лицом в грязь.

Солнце уже садилось, когда Клеархос, перевалив через гору, бегом спустился по склону в предместье Афин. Несмотря на холод, лицо у него пылало. Ноги и руки он ободрал о колючки и камни. Клеархос, наверно, был в бреду, потому что позднее, воскрешая в памяти события того дня, не мог понять, происходили они на самом деле или померещились ему в тяжелом, мучительном сне.

Клеархос помнил, что у подножья горы стояла церквушка. По-видимому, был какой-то праздник, так как около нее настроили балаганов для торговцев и фокусников. Люди толпились, покупая для ребятишек глиняные игрушки, мячи, свистульки. Он помнил, как смешался с толпой. На помосте безрукий человек искусно брился ногами. Около Клеархоса крутился мальчишка. Он грубо оттолкнул его и вдруг увидел голую ногу нищего, страдавшего слоновой болезнью. Огромное, как бурдюк, бедро, вывалившись из разорванных штанов, распласталось по земле. На другой ноге нищего, костлявой и кривой, положив на нее голову, как на подушку, спал грязный ребенок. Клеархоса трясло. Надо было скорее спрятаться.

Приземистый торговец зазывал двух женщин:

– Купите образок. Всего три драхмы.

Клеархоса охватил страх. Как вырваться отсюда? Он не мог пробраться сквозь толпу, его теснили со всех сторон, в ушах у него стоял треск трещоток.

Клеархос помнил, как он остановился около старой торговки свечами и ладаном, уставившись на пламя ацетиленовой лампы. Он не мог оторвать глаз от пламени. Старуха бормотала:

– Кому свечи, кому свечи? Одна драхма за пару!

Пламя ацетиленовой лампы колебалось на ветру. Он чувствовал, как оно увлекало его за собой. Его толкнули. Кто-то окликнул его по имени:

– Здравствуй, Клеархос.

Рядом с ним стоял его сосед, попрошайка Николарас.

– Где я? Когда успело стемнеть? – прошептал он.

Клеархос помнил, что Николарас показал ему свою палку.

– Вот и звоночек я приспособил.

Нищий дал подзатыльник какому-то малышу, и лишь тогда Клеархос заметил сына Николараса.

– Ну, постреленок, шапку в руки – и отправляйся! – закричал Николарас на мальчика и подтолкнул его.

Рожица ребенка была вся в синяках от побоев. Он подошел к женщине, протягивая ей шапку. Николарас весело засмеялся.

– Только так он научится уважать своего отца.

Клеархос хотел забраться в балаган. У него зуб на зуб не попадал, но без билета его не пустили.

Он помнил, как его окружили маленькие попрошайки «Где я? Куда я иду?» – спросил он себя.

Зазвонил церковный колокол. Какая-то девушка крикнула:

– Крестный ход!

Люди побежали смотреть шествие.

Наконец Клеархос выбрался на дорогу. Как только его окутала тьма, он увидел над головой звезды. Он проходил мимо рощи. Несколько размалеванных проституток прогуливались вдоль опушки с одеялами под мышкой. Старые, некрасивые, дешевые, без комнат, они расстилали одеяла недалеко от дороги и устраивались там со своими клиентами.

Он почувствовал, что кто-то схватил его за руку.

– Пройдемся, красавчик?

У женщины с густыми кудрявыми волосами увядшие губы были накрашены сердечком.

– Пять драхм – и как тебе понравится…

Он отдернул руку.

– Давай три драхмы, всего лишь па порцию макарон…

Он прибавил шагу. Проститутка не отставала.

– Пойдем, дашь только одну сигарету. До смерти охота курить.

В ту ночь, вернувшись из «Колорадо», София нашла его· у своей двери. Он сидел, съежившись, на лестнице, его лихорадило, он бредил.

Уже смеркалось, когда Кирьякос добрался до дома Илиаса Папакостиса. Он остановился, счищая грязь с ботинок о забор. Прежде чем постучать, несколько раз оглянулся и равнодушно посмотрел вокруг.

Дверь открыла худая женщина, закутанная в черный платок.

– Царство ему небесное, Тасия, – прошамкал он печально сквозь пожелтевшие зубы; лицо его при этом так сморщилось, что кончик крючковатого носа спрятался в длинных обкуренных усах.