Дальше шло какое-то неразборчивое слово – Алекосу показалось, что Элени написала «помогите». А может быть, под влиянием своих мыслей он так прочел его. Наверно, там просто стояло «целую тебя». Внизу было ее имя. Он медленно собрал листочки и положил их на стол.

Фанасис сидел в той же позе. Но теперь глаза его были открыты и смотрели на друга. Алекос опустил голову, чтобы избежать его взгляда. Несколько минут оба не шевелились, не произносили ни слова.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – проговорил после некоторого молчания Фанасис. – Ты, несомненно, считаешь, что я виноват, потому что оказался тряпкой. Пожалуй, ты прав. Но, Алекос, клянусь, ты не представляешь, сколько раз я готов был, не сказав ей ни слова, сесть на пароход, идущий на Корфу. Наконец я решился: поеду в тюрьму, увижу Стефаноса и признаюсь ему во всем, как на духу, во всем с самого начала. Однажды я даже купил потихоньку билет. Ты спросишь, почему я раздумал ехать? Да? Что па это сказать?! Я и сам себе не мог ответить честно на этот вопрос…

Он помолчал несколько минут. Снова взял в руки клещи и держал их перед собой, вперив в них печальный взгляд.

– Да, купил билет и положил в чемодан смену белья.

Чтобы Элени ни о чем не догадалась, я отдал его на хранение в кофейню. Накануне отъезда я внезапно подумал: «Что ты, дурак, собираешься делать, не видишь разве, как она следит за тобой? Только ты сядешь на пароход, она тут же покончит с собой». Я испугался. Провел ночь без сна, стараясь прогнать от себя эту мысль. Нельзя мне было уезжать, нельзя было оставлять ее одну. Так я и не поехал. Отчего, Алекос, пришла мне в голову такая странная мысль? Ее ли поведение вызывало у меня тревогу или на меня напал глупый страх? Не знаю, что тебе сказать… Загадка!

– Но, Фанасис, объясни мне кое-что, я не все понимаю, – попросил Алекос. – Значит, Стефанос так и не получил этого письма?

– Ах, не спрашивай, – перебил его со вздохом Фанасис. – А почему не получил? Потому что на следующий день утром черт принес эту старуху!

Алекоса удивило такое объяснение.

– Элени пишет, что ее свекровь не знала, где вы живете, – произнес он только для того, чтобы дать возможность другу продолжать.

– К несчастью, ей опять удалось отыскать нас. Наверно, она пришла на рассвете и стерегла на улице. Она, по-видимому, спряталась за какой-нибудь калиткой, ожидая, когда я отправлюсь в мастерскую. Она всегда появлялась перед Элени, только убедившись, что я ушел. Она постучала в дверь. Как только Элени увидела свою свекровь, она сразу бросилась душить ее. И задушила бы, если бы соседки не вырвали старуху из ее рук. Что ожидало меня в тот день дома? Моя жена лежала навзничь на кровати и билась в истерике. Соседка держала ей руки. «Убей ее! Убей ее!» – закричала она, едва увидев меня. Оглянувшись, я увидел в углу съежившуюся старуху. Я растерялся. Выпроводил соседку, подошел к старухе и начал говорить по-хорошему: «Будь добра, пожалей ее. Не требуй, чтобы она скрывала от него правду». Она ни слова не ответила. «Не видишь разве, как она страдает?» Я до сих нор помню, как злорадно она засмеялась, показав свои гнилые зубы. «Ты просишь меня пожалеть ее? А за что жалеть? Страдает, говоришь? Да разве это страдание но сравнению с теми муками, которые столько лет терпит мой мальчик? Кто считался с ним? Кто? Кто помнит, что он еще живой? Живой, дышит и знает, что у него есть жена и мать. Что у него еще осталось в жизни? Только томиться и ждать. А вы взяли да вычеркнули его из памяти, поспешили похоронить. Вы оба трусы, падаль!» Я словно получил оплеуху. «Мы виноваты…» – пробормотал я запинаясь. Потом старуха подошла к кровати, где лежала Элени. «Вставай!» – приказала она. Элени с трудом поднялась и села за стол. Я наблюдал за ними, но даже двинуться с места не мог. Помню только, что прошептал: «Ты ее в гроб вгонишь». Старуха не обратила на мои слова никакого внимания. Она протянула Элени карандаш, чистую открытку и принялась диктовать. В моих ушах до сих пор, точно это было вчера, звучит ее хриплый голос.

– Что она заставила написать ему? – спросил потрясенный Алекос.

– Что пишут всегда в открытке, самые обычные вещи: что обе они здоровы, что адвокат надеется вызволить его, раз кончилась гражданская война и он тяжело болен, что его ждут с нетерпением, чтобы прижать к своей груди, за тому подобное. Едва Элени кончила писать, старуха схватила открытку и сунула за пазуху. Надо было в эту минуту видеть ее лицо! Губы у нее дрожали от радости, честное слово! Да, Алекос, никогда в жизни не забуду я этой минуты! Перед тем как уйти, она повернулась и сказала Элени: «Я, дочка, опять приду, как только получу ответ».

Фанасис печально покачал головой. Вдруг он стукнул клещами по столу.

– Так все кончилось, – произнес он.

– Что кончилось?

– В тот же вечер у Элени был сильный припадок. Врач позвонил куда-то, приехали люди и забрали ее. Отвезли в Дафни, в психиатрическую больницу.

– Она сошла с ума?

– Да, и нет надежды, что к ней вернется рассудок, Ох! Слушай дальше. В приемные дни туда являлась старуха и виделась с пей. Я уверен, Алекос, что она заставляла ее писать Стефаносу. Ах, я не знаю, что и сказать! Ее свекровь умерла прошлым летом. Я хоронил ее. Ведь больше у нее никого не было. Элени до сих пор не верит, что она умерла, все время ее ждет. Три раза в неделю я хожу в больницу навещать ее. Ты был знаком с ней раньте по если бы увидел теперь, пришел бы в ужас. Кожа да кости!

Дверь приоткрылась, s какая-то работница заглянула в комнату. Она доложила, что пришел служащий из одного магазина.

– Пусть возьмет два пакета там, на прилавке, – сказал Фанасис. – Да, а принес он векселя? Дай сюда. Так, так. Мы же договорились, что за него поручится его зять. Сколько раз ему твердить одно и то же! Позвонить ему? Еще этим я должен заниматься? – Он поднял трубку, и минут пятнадцать продолжались переговоры. Наконец он распорядился отдать служащему пакеты. Дверь снова закрылась.

– Зачем я тебе нужен, Фанасис? – спросил Алекос.

– Чтобы ты пошел к Стефаносу и рассказал ему все, что слышал. Передай ее письмо… Скажи ему: «Фанасис придет как-нибудь повидать тебя… Возможно, не скоро, но обязательно придет».

Выйдя во двор, Алекос рассеянно посмотрел на разбитые умывальники старика Пикроса, прислоненные к забору; время, видно, забыло их. Он чувствовал себя не в своей тарелке. В воротах он остановился, словно не зная, куда направиться.

«Старуха, конечно, нисколько не виновата. Как могла она помешать им написать Стефаносу правду? Тогда в чем же дело? В характере Элени? Чем вызвано ее помешательство? Может быть, гибельным для нее оказалось сознание, что она убила навсегда свое прежнее «я».

Внезапно другая мысль промелькнула в голове у Алекоса. Это была одна из тех мимолетных мыслей, которые на мгновение озаряют, как молния, тайники человеческой души и тотчас исчезают, прежде чем успеешь хорошенько разобраться в них. Ему показалось, что страдания Элени помогли ему осознать все величие революционной борьбы.

«Но, значит, величие революционной борьбы отражает величие самого человека? А если так, то самое прекрасное, самое замечательное в людях – это их совесть, и поэтому следует быть жестоким, неумолимым р не прощать, как другие». Эта мысль, а также неотступно терзавшая его мысль о поисках лжесвидетеля молнией промелькнули у него в голове, и вдруг он вздрогнул; Алекосу почудилось, что кто-то стоит за его спиной и наблюдает за ним. Он оглянулся и увидел Катерину, которая, прислонившись к зеленому забору, жевала кусок хлеба.

– Вот, вышла перекусить, – сказала она просто. – Ну зачем ты понадобился хозяину? Или это секрет? – прибавила она, засмеявшись.

– Не скажешь ли мне, Катерина… – Он достал сигарету из пачки.

– Что с тобой, почему у тебя дрожат руки?

– Ты видела Стефаноса?

Девушка кивнула и, насмешливо посмотрев на него продолжала:

– Скрываешь? Но я-то знаю, что ему от тебя надо. Он говорил с тобой о ней? Да? – Она помолчала, прожевывая хлеб. – Ступай скажи ему, что Стефанос ни разу не произнес ее имени. Передай ему, чтобы он не боялся: Стефанос с него не спросит. Я ему все рассказала! – Последнюю фразу Катерина произнесла с таким глубоким удовлетворением, что можно было подумать, будто она имела основание ревновать Стефаноса к бывшей жене.