– Что все? – живо откликнулся Алекос.

– То, что нашептывают соседи о его жене и моем хозяине. Я сказала ему то, что написала мелом Коротышка вот тут, на входной двери.

– Коротышка?

– Эта сука с отметинами на роже… Немцы раскаленными щипцами жгли ей лицо. Когда та красотка убежала из дому и стала, жить тут с моим хозяином, Коротышка прямо осатанела. Все время ругалась, ворчала: не могла переварить, что та бросила мужа. Коротышка злая и мстительная. Чтобы досадить ей, она однажды написала мелом на двери крупными буквами ее имя, а внизу прибавила: «шлюха». – Катерина захохотала. По-видимому, ее рассмешила собственная дерзость: она ведь произнесла бранное слово. – Как только та прочла, – Катерина продолжала весело смеяться, – тут же грохнулась в обморок! А хозяин перепугался. Сбежался народ, брызгали ей в лицо водой… На другой день они сняли квартиру в другом районе.

– Чего заливаешься, Катерина? Что тут смешного?

– А мне так нравится, – равнодушно пожав плечами, заявила девушка, но смех ее сразу умолк. Она нагло смотрела на него своими серыми глазами.

– Ну и потаскуха же ты, правду о тебе говорят, – пробурчал себе под нос Алекос.

Разве мог он понять, почему девушка смеялась по такому, казалось бы, неподходящему поводу и отчего потом равнодушно пожала плечами? А если бы он даже услышал о том, что Катерина еще девочкой влюбилась в Стефаноса, то безусловно, не придал бы этому никакого значения.

Катерине тогда едва исполнилось пятнадцать лет. Кто замечал ее тогда? Действительно, в то время никто не обращал на нее внимания. Еще до гражданской войны однажды в полдень Стефанос увидел, как она развешивала белье на веревке, – они жили в те годы на одном дворе. Кто мог подумать, что Катерина сто раз ходила взад и вперед с бельем лишь для того, чтобы дождаться его прихода? Он всегда останавливался поболтать с ней. В тот день у него в руке была красная гвоздика, и он подарил ее Катерине. Как счастлива она была целых три дня и три ночи, особенно ночи! Она пораньше забиралась в постель и укутывалась с головой одеялом. Там, забыв обо всем на свете, она предавалась своим девичьим мечтам. Этого, конечно, никто не мог бы понять!

На обратном пути Алекос опять перешел через ручей. Малыши собрались теперь на противоположном берегу и ожесточенно спорили о футболе. Их тоненькие голоса напоминали издали птичье чириканье. На шоссе Алекос остановился, посмотрел, не видно ли грузовой машины угольной компании, а затем быстрым шагом направился к шахте.

В то время как Клеархос спускался по лестнице в ресторанчик на рынке, бывший капитан британских колониальных войск Джон Ньюмен возвращался в свою контору. Обычно послеобеденное время он проводил в салоне гостиницы, где жил постоянно. Сперва он перелистывал газету «Таймс», которую получал два раза в неделю авиапочтой из Лондона, потом просматривал разные журналы, лежавшие на столике. Ежедневно ровно в три часа двадцать три минуты он вынимал свои часы и заводил их. Вставал, прогуливался два раза – от салона до лифта и от лифта до картины в глубине салона: всего шестьдесят пять – шестьдесят шесть шагов. В три часа тридцать четыре минуты спускался по лестнице, садился в такси, ожидавшее его у подъезда гостиницы, и в три часа сорок минут входил в вестибюль конторы.

Но сегодня за десертом Ньюмен почувствовал подозрительное покалывание в затылке и встревожился. Он тут же сорвал салфетку с жилета, потребовал счет и в растерянности выбежал на улицу. Эти странные припадки нарушали его распорядок дня. Он шел быстрым шагом, стараясь вобрать в легкие побольше воздуха. В гостинице провел всего лишь минут пятнадцать. Бросил взгляд только на первую страницу газеты, не стал заводить часы. Тяжело дыша, вошел в приемную своей конторы, где белокурая секретарша, не ожидавшая его прихода, делала маникюр.

Девушка испуганно вздрогнула. За пять лет, что она прослужила у капитана в отставке, в обычном распорядке его рабочего дня не раз происходила непонятная путаница. Он внезапно появлялся перед ней в самое неурочное время. Врывался в контору и тотчас запирался в своем кабинете. Она заметила даже, что в эти примечательные дни его физиономия выражала страх; последнее обстоятельство страшно возбуждало ее любопытство. Большей частью он оставался всю ночь в кабинете, неподвижно сидел в кресле, не занимаясь никакими делами: она следила за ним в замочную скважину. И самым странным было то, что он никогда не зажигал света. Периодически повторяющиеся душевные кризисы Ньюмена приводили девушку в недоумение. И так как глупенькая, легкомысленная фантазерка обожала романы, она в конце концов пришла к выводу, что существует, несомненно, таинственная роковая женщина, которая время от времени возникает, как привидение, на пути ее начальника. Она все больше убеждалась, что жизнь капитана полна похождений и напоминает историю доктора Стива, влюбленного в призрак женщины, героя приключенческого романа «Дама с вуалью», который печатался из номера в помер в одном еженедельном журнале. Секретарша давно уже собиралась попросить Ньюмена повысить ей жалование, но никак не могла решиться.

– Sorry,[14] – при виде его испуганно пробормотала она, поспешно убирая флакончики с лаком.

Он даже не взглянул на нее.

– Меня здесь нет ни для кого, кроме молодого человека, который будет спрашивать меня в четыре часа, бросил он ей на ходу.

Девушка обратила внимание на его виски, покрытые капельками пота, одышку, белые как полотно щеки. «Боже мой, опять с того света явилась Элен и, приподняв вуаль, с неугасимой ненавистью обожгла его своим сверкающим взглядом», – подумала секретарша, знавшая наизусть последний выпуск загадочной истории доктора Стива.

Хлопнув дверью, Ньюмен скрылся в своем кабинете.

«Может быть, я опять ошибаюсь, – размышлял он, пытаясь успокоиться. – Столько раз я уже ошибался, думая, что начинается новый приступ, а потом все обходилось. Наверно, у меня просто от переутомления кружится голова».

Он сел в кресло и закурил сигарету. Несколько раз нервно затянулся и потушил ее. Немного погодя сунул в рот вторую сигарету. Его пальцы дрожали, когда он держал в руке горящую спичку. Он дал ей погаснуть, продолжая сидеть с незажженной сигаретой в зубах. Закурил значительно позже. Его толстые щеки раздувались, когда он выпускал струйки дыма. Как нередко случалось с ним в подобные минуты, он погрузился в воспоминания, стая перебирать события своей жизни, точно пытался найти в них что-то в надежде избавиться от страха смерти.

Джон Ньюмен родился в Манчестере в бедной семье и вступил в армию еще юношей; он мечтал стать кадровым офицером. Много лет провел он в Индии и за долгие годы военной службы заработал три ордена. Первую награду он получил, будучи еще сержантом сторожевой службы на берегах Ганга. Ему удалось всего лишь с тридцатью солдатами подавить волнение, грозившее распространиться по всей провинции. Он проявил такое усердие, что за два часа спалил три деревнн и расстрелял из пулеметов больше двадцати крестьян. За этот подвиг, помимо ордена, он был удостоен офицерского звания, которым очень гордился.

Джон Ньюмен всегда выполнял приказы начальства беспрекословно и педантично, как и подобает настоящему офицеру английских колониальных войск, офицеру, который верил когда-то, что в мире все преходяще, кроме славы Британской империи. Да, Джон Ньюмен считал себя одним из ее столпов. Разве не были самыми прочными ее столпами эти вояки, кучка людей из метрополии, избранные представители расы, сочетавшие в себе дипломатический дар Талейрана с жестокостью Чингисхана? Разве по воспевали их подвиги многие отечественные поэты и писатели? Разве жизнь их не послужила темой для пьес и кинофильмов? Да, они были губами льва, который восхищал и устрашал весь мир.

Итак, во имя славы империи капитан Джон был способен хладнокровно убивать, сжигать деревни, заставлять своих солдат совершать самые бесчеловечные преступления, и при этом сердце его преисполнялось гордости и уверенности, что он следует своему долгу и служит родине и королю. Он не пренебрегал, конечно, более мирными средствами. В его распоряжении их было немало. Но самым надежным он считал вербовку среди местного населения голодных невежественных парней, которые за тарелку супа вступали в отряды янычар. Он коварно насаждал братоубийство, считая его самой прочной опорой своей власти. Авторитет его в армии возрастал. Этот жестокий честолюбец был склонен к мечтательности и часто с тоской вспоминал свой родной город.