А когда наступал голод и он видел вокруг миллионы человеческих существ, умирающих от истощения, он с гордостью обращал взор на тяжело груженные английские суда, отплывавшие к нему на родину. Тогда он вспоминал витрины магазинов в Манчестере, коммерсантов, прогуливающихся с женами по парку после воскресной службы в церкви, свои школьные годы, когда учитель заставлял их повторять хором: «Индия производит…» Боже мой, какую тоску по родине чувствовал он в такие минуты! И невольно насвистывал себе под нос популярную песенку: «Путь далек до Типперери…», точно набираясь сил для своей «патриотической» миссии.
Ньюмен во всем был примерным, дисциплинированным солдатом: пуговицы и пряжки начищал до блеска, каждый день брился, четко отдавал рапорт перед строем, выполнял все точно так, как того требовали приказы и устав.
В часы, свободные от службы, он пил вино, играл в карты или забавлялся со своей собакой. И другие офицеры любили и держали животных. Многие из них были членами общества покровителей животных – человек ведь ощущает потребность изливать на кого-нибудь свою нежность. Да, свою собаку Джон Ньюмен обожал и, когда она подохла, долго сокрушался. Закопал ее за казармой, прошептав: «Да упокоит бог ее душу». И так как англичане обычно обставляют торжественно даже самые нелепые свои действия, он после ее похорон совершенно серьезно принимал соболезнования офицеров.
Так протекала жизнь Джона Ньюмена, и приближалось время, когда он должен был получить пенсию и вернуться на родину. Но однажды утром он со своими солдатами, шагая к Лахору, попал в засаду к партизанам. Спаслось человек двадцать, он был ранен в голову. На самодельных носилках его донесли до ближайшей больницы, а оттуда на самолете отправили в Англию. Его оперировали, но не смогли вытащить осколок; осколок, величиной с булавочную головку, слегка задев мозг, застрял в черепе.
Когда он еще лежал в лондонской больнице, с ним внезапно случился припадок. Он почувствовал сильную головную боль, и тело его онемело, словно сквозь него пропустили слабый электрический ток. Это ощущение длилось около пятнадцати минут, потом все прошло. Через десять дней припадок повторился. Тогда врач попросил его передать родным, чтобы они зашли в больницу. У Джона Ньюмена не осталось никого на свете. Но, в конце концов, он же был солдат, а не баба. Они могли бы сказать все и ему самому, кричал он. Тогда врач присел к нему на кровать и предложил сигарету. Сначала болтал о крикете, но потом осторожно объяснил, что по неизвестной причине осколок обладает способностью двигаться и есть опасность, что он коснется какого-то нервного центра, находящегося от него в нескольких миллиметрах. Именно это обстоятельство и помешало удалить осколок. Конечно, может быть, ничего не случится. Но если во время припадка, кто знает, осколок случайно заденет тот центр, тогда, безусловно… смерть наступит мгновенно. «Простите меня», – сказал напоследок врач.
Джон Ньюмен понял, что он не может уже жить беззаботной жизнью офицера в отставке, жизнью, о которой он столько лет мечтал на чужбине. Он рассчитывал купить со временем участок земли, чтобы самому обрабатывать его, жениться на порядочной женщине – ему хотелось, чтобы она была высокой и красивой, но прежде всего женщиной строгих правил, и он написал в Манчестер своей старой соседке, которая, как он слышал, занималась сватовством. Но теперь об этом нечего было и думать. Немыслимо жить в одиночестве на ферме, каждую минуту ожидая смерти, – он сошел бы с ума. В больнице лечились и другие офицеры колониальных войск, спасшиеся от смерти. Он видел вокруг себя хромых, безруких, слепых, паралитиков. Все они, как ему казалось, заслужили покой и отдых – награду родины за преданность ей. А он нет. Его случай был исключительный, страшный. «Да, страшный», – беспрестанно повторял про себя капитан. Всякое увечье, полученное на службе, он считал честью для офицера, но этот малюсенький осколок в голове, по его мнению, ставил его в исключительное положение.
Рана, однако, закрылась, и здоровье Джона Ньюмена более или менее восстановилось. Еще до выписки из больницы он послал в министерство рапорт с просьбой принять его туда или перевести на какую-нибудь секретную работу, ибо врачи признали его негодным для строевой службы. А так как способности капитана были известны, его рапорт вскоре попал к сэру Антони Уосброу. Сэр Антони Уосброу руководил секретной службой, и никто не знал, кому он подчиняется и как действует. Но в его обязанности, согласно получаемым приказам, прежде всего входило обеспечивать определенный уровень английского экспорта. Он принял капитана в отставке в своем огромном кабинете. Как обычно, с трубкой в зубах, он шагал из угла в угол, заложив руки за спину.
– Я слышал, ты сущий дьявол, дорогой Джон, – заявил он. – Жаль, что твое здоровье не позволяет тебе отправиться в Восточную Европу. Но и в Грецию, куда ты поедешь, тебя призывает патриотический долг.
Сэр Антони называл обычно «патриотической» всякую деятельность за пределами метрополии, даже распространение наркотиков среди народов слаборазвитых стран Африки и Азии. Так и теперь слова «патриотический долг» имели в виду лишь контроль над послевоенным производством греческого угля. Он объяснил капитану, что в период немецкой оккупации добыча бурого угля в Греции значительно увеличилась и возникла опасность, что ее потребности будут удовлетворены своим твердым топливом. Сэр Антони разложил на письменном столе карту и показал линейкой Флорину, Птолемаиду, Козани.
– В одном только этом бассейне, по расчетам пробного бурения, имеются залежи в триста миллионов тонн. Ну, пожимаешь, друг мой, какая это серьезная опасность?
– Признаюсь, сэр, я еще не совсем разобрался, – пробормотал Ньюмен.
– Очень просто, друг мои…
Сэр Антони зажал в зубах трубку и продолжал методично объяснять смысл задания. Короче говори, он привел к следующему выводу: если греческим предприятиям удастся освоить добычу и обработку местного угля, английский уголь, несмотря на все его преимущества, потеряет надежный довоенный рынок. Но была еще более серьезная опасность: располагая богатыми энергетическими ресурсами, Греция разовьет свою индустрию, что в настоящий момент не отвечает интересам Англии.
Сэр Антони сопоставлял статистические данные, донесения. Через час он тепло пожал руку капитана.
– Я полагаюсь на твои способности, дорогой Джон, – сказал он и проводил капитана до вестибюля. После него он сразу принял бывшего заключенного, занимавшегося контрабандой опиума, который переправляли из Китая в Америку.
Так через несколько месяцев Джон Ньюмен обосновался в Афинах и открыл торговую контору в старинном особняке на улице А. В этом доме размещалось много учреждений. Полы и стены пострадали от времени и отсутствия ухода за ними. Лишь на высоких потолках сохранились лепные украшения и цветная роспись с румяными амурчиками и маркизами эпохи Людовика XV. Эта роспись привела в восторг капитана в отставке, который терпеть не мог скучную современную архитектуру. На огромной двери в конце коридора была табличка с надписью «Импорт».
Джон Ньюмен с головой ушел в новую работу, пытаясь забыть о крохотном осколке, застрявшем у него в черепе. Он трудился без передышки по пятнадцать часов в день, а иногда и больше, пока не доходил до изнеможения и не забывался тяжелым сном. Он старался, чтобы его голова была непрерывно занята каким-нибудь делом, даже во время еды. Если хоть на минуту он отвлекался от текущей работы, его мысли назойливо, как мухи, кружились вокруг осколка. Тогда, не выдержав страшной пытки, он выскакивал из конторы и бегал в панике по улицам: ему хотелось кричать, умолять прохожих о помощи. Но он зная никто не смог бы ни понять его, ни помочь ему. Впервые в жизни почувствовал он свое одиночество, страшное одиночество и несправедливость к себе, человеку, оказавшему неоценимые услуги родине.
Время от времени припадки повторялись. Они носили всегда один и тот же характер: сначала резкая боль, словно ему сверлили мозг, а потом электрический ток пронизывал все тело. Припадок длился от десяти минут до получаса. В эти кошмарные минуты он, всегда считавший, что презирает смерть, превращался перед ее лицом в настоящую тряпку. Не раз он плакал, как ребенок. Припадки повторялись нерегулярно. В позапрошлом году он мучился раз пятьдесят и дошел уже до такого отчаяния, что решил покончить жизнь самоубийством. Раздобыл сильнодействующий яд и носил его всегда с собой, спрятав вместе с орденами в серебряный портсигар. Но следующие шесть месяцев прошли спокойно. И у него уже появилась надежда. Как-то он даже принялся робко насвистывать: «Путь далек…» Но внезапно утром во время бритья ощутил знакомую боль.
