В старом я не мог посмотреть в зеркало, потому что давило жуткое ощущение – вот-вот вместо меня там покажется уродливое существо, или за спиной в зеркале кто-нибудь появится. Ощущение было таким сильным, что само по себе сводило с ума. И тишина. Я ожидал услышать голос – любой, которого быть не могло. Потому не мог уже засыпать без музыки в ушах – плеер оказался очень кстати.

Но и там, и здесь, я просыпался ровно в четыре утра, или в семь, если засыпал после четырёх.

…Так вот, я и сидел, стараясь преодолеть расщепление мира, как в дверь постучали.

Брюс, общежитие, 20 апреля 2009 года, 21:25

Это была София. С шахматами в руках – её личный комплект, старенький, маленький – походный.

– Не передумал? – поинтересовалась она.

– Нет, – я отошёл от двери, впустил её. Думал, Жан войдёт следом – нет, только София.

Пока я готовил чай, она расставила шахматы.

– Белые или чёрные?

Я бросил монетку и получилось – белые.

София отошла к письменному столу и села там, спиной ко мне.

– Ты передумала?

– Я тренируюсь. Мне необязательно смотреть на доску. Начинай.

И мы начали.

– Брюс, – отозвалась она неожиданно. – Скажи, это нормально, если мне в зеркале мерещится всякая гадость?

Так. Кто ещё, кроме нас с Шарлоттой, не может глядеть в зеркало?

– Давай, я расскажу, – предложил я. София не ответила и я предпочёл рассказать поскорее, пока не передумал. Мне вовсе не приятно было переживать это ещё раз.

– Слон бэ-восемь на е-пять, – отозвалась София. Я сделал её ход и посмотрел на доску. Тяжёлое, но пока не безвыходное положение. – Брюс, знаешь, я говорила с Жаном. Только не обижайся. У него тоже что-то с зеркалами. Он так сказал, если он с Длинным поспорит о чём-нибудь, потом боится в зеркало глядеть, видит там всякую чушь. Если не спорит и делает, как скажут, то всё в порядке. Я думала, он просто сочиняет, чтобы мне не так страшно было. И он меняется, Брюс! Это ужасно!

Она расплакалась. Всё, что я мог – налить ей воды и сесть рядом. София не позволяет прикасаться к себе, это все знают. Она потянулась ко мне, обняла и ещё сильнее разрыдалась у меня на плече. Я хотел погладить её по голове, утешить, но не осмелился – уже получал от неё по шее.

– Господи, вы все одинаковые, сами ни на что не решитесь, – она отстранилась, губы её дрожали. Я смотрел в её глаза и сердце билось всё сильнее. Я протянул руку, прикоснулся к её лбу, поправил сбившиеся волосы. Она улыбнулась. И я сделал то, что хотел – погладил её по голове. Мысли смешались и не сразу вернулись на место.

– Он почти никогда уже не шутит, – София осторожно отстранилась, вытерла глаза. – Всё рассказывает, как у них там с парнями интересно, какими они все крутыми будут. А иногда становится прежним, будто просыпается. Брюс! Мне страшно!

– Мне тоже, – признался я. – Ты тоже изменилась, Софи.

Она кивнула.

– Ладья а-один на а-4, – добавил я. София почти немедленно ответила, – Конь аш-пять на же-три, шах.

Я покосился на доску.

– Под удар?!

– Конь аш-пять на же-три, шах, – повторила она, улыбнулась, и вновь привлекла меня к себе. Смотрела мне в глаза и улыбалась. Слишком близко мы сидим, слишком близко.

– Пешка эф-два бьёт на же-три, – я почти ощущал вкус её губ, хотя до них было ещё почти сантиметр. А она смотрела и улыбалась, и её руки обжигали сквозь рубашку.

– Тебе мат в два хода, – добавила она и расстояние между нашими губами исчезло.

Я не знаю, как долго это длилось. Но пока длилось, в голове всё плыло и смешивалось.

– Не надо, – шепнула она, когда ощутила, что рукам хочется обнимать её не через ткань. – Не надо, Брюс, – я отстранился, откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. Мне давно не было так хорошо.

В дверь постучали.

Я не помню, ответил я или нет, но через секунду вошёл Жан.

– О, какие хоромы! Брюс, можно я по вечерам буду наниматься к тебе дворецким? Буду подметать, впускать гостей, а за это буду один спать вон в той комнате?

София прыснула, метнула в меня взгляд, полный радости. И не только радость была там.

– Так, дети мои, чем это вы тут занимаетесь? – вопрос был не праздный – София с красными глазами, растрёпана, я сижу с лицом, на котором всё читается. Попались, называется.

– Он у меня выиграл, – София вскочила и бросилась к Жану и вполне натурально расплакалась.

– Это как это он смог? Ты что, поддавалась? – он строго посмотрел на неё.

– Нет, – София покраснела. – Дала ему фору.

– Ну, с форой не считается, – Жан обнял её и поцеловал. – Подумаешь, фора! С форой любой дурак выиграет!

Я предпочёл отвернуться.

– Тем более, Брюс, который у нас совсем не дурак, – закончил Жан и мы все рассмеялись.

Наверное, это был последний вечер, когда хоть кто-то не вспоминал Ники и был самим собой. Таким, каким был в прошедшем году.

– Брюс, – София вернулась ко мне минут через пять после того, как мы решили закончить вечеринку. Да. Было очень здорово. И теперь у меня внутри горела ещё одна двойственность. Что бы там ни вытворяла Ники, я не мог относиться к ней плохо. И София, конечно, это чувствовала. – Я шахматы забыла.

Она затворила двери за собой.

– Брюс, – она потупилась. – Можно, я буду иногда приходить сюда? Мне страшно сидеть там одной.

Я чуть было не ляпнул, «тогда позови Жана», но вовремя одумался. Страшная вещь, ревность. И умом понимал, что София любит не меня, и понимал, почему сегодня случилось то, что случилось, но трудно перебороть такие вот простенькие и низменные побуждения.

– Он меня почти не замечает, – она вновь расплакалась, я обнял её. – Только о себе, о них, и голос как у робота. А здесь он становится человеком. Можно?

Вот оно что. И я чуть не разозлился.

Она отступила на шаг.

– Я не звала его, – она понизила голос. – Если ты думаешь, что звала, то я уйду, Брюс, насовсем.

– Не уходи, – она подняла взгляд. – Прости меня, Софи.

– Прости меня, Брюс, – она снова расплакалась. Мы долго так стояли. Я гладил её по голове, что-то шептал, не помню, что. Потом был ещё один поцелуй – краткий, как мгновение, но сладкий, как мёд.

– Заходи, Софи, – я протянул её коробку с шахматами. – Когда захочешь.

Она улыбнулась, помахала рукой и убежала. А шахматы не взяла.

Брюс, общежитие, 21 апреля 2009 года, 4:35

Я проснулся почти на полчаса позже обычного – и ощущал себя нехорошо. Словно съел накануне что-то не то – в голове мутно, в животе непорядок. И острое, непередаваемо сильное побуждение немедленно подышать свежим воздухом.

Я вышел в коридор – тихо и спокойно, все спят – и пошёл в сторону лоджии. Комнаты отдыха. Зимой там было слишком прохладно, а сейчас в самый раз.

Одно из окон было приоткрыто, и свежесть стояла неописуемая. Я так и сел, у порога, на ближайший стул.

– Можно? – я услышал голос, который теперь боялся слышать. Ники. Но не ощущается приторного запаха духов – как в дешёвой парфюмерной лавке.

Я пожал плечами.

– Так можно или нет? – переспросила она резко.

– Можно, мадемуазель де Сант-Альбан, – отозвался я равнодушно. Она перешагнула порог, и я увидел её. Почти без косметики, со своим лицом. Одета в халат. Вот ещё номер! И где это Поль, почему его собственность в таком виде вышла на лоджию?

Что ты задумала, Ники?

Она уселась на соседний стул, скрючилась, спрятала лицо в ладонях.

У меня начала кружиться голова и возникло чувство нереальности – раздвоение, растроение и всё остальное. Я машинально полез в карман и не удивился, что платок там.

Она начала раскачиваться из стороны в сторону, словно ей было совсем худо.

– Господи, как мне плохо, – она проговорила едва заметно. – И всё из-за тебя.

Час от часу не легче. Сейчас очень не хватает Поля. Чтобы вышел из коридора и дал мне в челюсть, а ей – в лоб. И было бы, за что.