Ничего себе! Вся моя предыдущая беседа тут же всплыла в памяти. Мой бог, сколько всего неприятного я успел сказать о Сант-Альбан?

— Я знаю, — кивнула она. — Знаете, лучше говорить правду. Да, мои предки плохо управляли своей землёй. А о том, что они и приказали сжечь монастырь, я даже не знала. Правда-правда. Спасибо, что рассказали.

Я молчал и выражение лица у меня, наверное, было не очень приятным.

— Не обижайтесь, Брюс, — она снова взяла меня за руку. — Терпеть не могу представляться, все тут же начинают приседать и любезничать. А вы не такой, я вижу. До завтра!

Она помахала рукой и, отвернувшись, побежала в сторону главного здания.

Ну и денёк! «Мадам Цербер», неизменно сидевшая на вахте у входа, одарила меня бесцветной улыбкой. Она, верно, видела, как мы разговаривали с Доминик. Но при этом была и оставалась Цербером.

Я словно во сне поднялся на свой этаж и отомкнул дверь в комнату. Бросил сумку на кресло, вновь развернул платок, присмотрелся к монограмме.

И умер.

Брюс, 5 июля 2009 года, 20:30

Наверное, я не очень удачно выразился. Я не умер в буквальном смысле. Но те пять минут, которые я пережил в тот вечер, я никогда не забуду.

Я ощутил, что что-то неладное происходит у меня в голове. Весь предыдущий день, особенно наш с Доминик «поход по городку», всплыл в памяти весь и принялся вращаться, мысли путались. Я словно смотрел на те события со стороны и не мог отвлечься, прекратить этот хоровод, унять видения.

В какой-то момент я осознал, что теряю себя. Буквально. Чувствовал, что исчезаю. Платок так и был зажат у меня в руке, я разжал кулак (это стоило немалых усилий) и посмотрел на платок (это тоже ужалось не сразу).

Платок исчезал!

Я не могу объяснить это иначе: он протаивал, становился то более, то мене плотным, но постепенно исчезал.

И мне стало страшно. Мне никогда не было так страшно. Я подумал, что как только не станет платка, не станет и меня. Чёрт его знает, откуда пришла такая мысль, но в тот миг она показалась единственно верной и самой важной.

Я не знаю, что я делал — я захотел, чтобы всё вернулось, чтобы платок не исчезал, чтобы всё это прекратилось, а я остался тем, кем я есть. Я захотел этого изо всех сил, которые оставались.

Провал.

Я обнаружил, что лежу на боку, что лоб ужасно болит, а в правой руке — платок. Тот самый, с теми же инициалами, совершенно мокрый. Неудивительно, я ощущал, что промок насквозь.

— Мсье?

Я не услышал стука в дверь. Ощутил, что мне помогают подняться на ноги. Высокий мужчина в униформе, с пышными усами Я поблагодарил его. Сквозь зубы — каждое движение причиняло боль — поясница, мышцы ног, а сильнее всего — лоб.

За мужчиной в дверях стояла мадам Цербер.

— Что случилось, мсье Деверо?

Я потряс головой.

— Ничего, — я осёкся. Я чуть было не обратился «мадам Цербер». — Ничего, мадам Велье.

— Я услышал крики, — пояснил мужчина. — Реми Девалл, мсье. Я электрик.

— Поскользнулся, — я ответил первое, что пришло в голову. — Ударился головой, наверное. Не очень хорошо помню, простите.

— Я вызову врача, — сострадание стремительно покидало лицо мадам Велье. — Вы рассекли лоб, мсье Деверо.

— Нет, не нужно, — не знаю, почему, но я стал решительно сопротивляться. — Я сам… дойду.

— Вы уверены? — я и сам не был уверен, что сумею сделать хотя бы шаг, но кивнул.

Мадам Цербер кивнула. — Реми, помогите, пожалуйста, мсье Деверо.

Реми оказался словоохотливым — но говорить, а точнее — болтать принялся, как только мы покинули здание. Несомненно, мадам Цербер не одобряет болтовню.

Он первым делом указал на платок. Я так и держал его в кулаке, только уголок с монограммой выглядывал наружу.

— Мадемуазель Доминик сама подарила?

Был бы я в добром здравии, огрызнулся бы. Нет, это я у неё стащил! Или выпросил. Но сил на резкости не было, а Реми ждал ответа.

Я кивнул.

— Везёт вам, — в голосе его отчётливо прозвучала зависть. — Знаете, вокруг неё весь университет вьётся, а платок у неё один. И все это знают.

— И что? — я не смог ничего предположить, голова совершенно не соображала.

Он покосился на меня, как на умственно отсталого.

— Приятель, это ж их городок! Смекаешь? Если у тебя этот платок, считай, что все двери открыты и все тебе будут угождать.

— Фаворит? — усмехнулся я и голова дико заболела в ответ на это усилие мышц.

Реми кивнул. — Само собой. Она переборчивая, кому попало платок не даст.

— Слушайте, откуда вы это можете знать?

Он пожал плечами, остановился. Ноги уже вполне слушались меня. Поддержки уже не нужно.

— Я тут семь лет работаю, — Реми вынул из кармана платок (без её монограммы) и вытер лоб. Только сейчас я обратил внимание, что он, по сути, старик — седой, лицо в морщинах. А в комнате он казался мне от силы сорокалетним. — Каждый год вижу мадемуазель Доминик. Она меня раза два приглашала на свой день рождения, — похвастался он, совсем как ребёнок. — Я дело говорю, Брюс. Тебе, считай, счастливый билет выпал, не упусти.

Час от часу не легче! Каждый год?! А как же сегодня… Нет, что-то тут не сходится. Зачем ей разыгрывать из себя приезжую?

— Зачем она сюда приезжает каждый год?

— Учиться, — теперь Реми смотрел на меня, как на идиота, нет ни малейших сомнений. — Она уже три факультета закончила, приятель. Так-то. Значит, ты тоже умён, раз она тебя заметила. Вон больница, — он указал рукой. — Дойдёшь сам, или лучше помочь?

Дойду сам.

Я вроде не говорил это вслух, но Реми кивнул и улыбнулся, уже не снисходительно. Осторожно похлопал меня по плечу (там я тоже что-то потянул).

— Бывай, приятель!

Он с явной неохотой направился назад, в общежитие, а я побрёл вперёд. Несмотря на лето и поздний час, в больничном здании горели многие окна. Мне вон туда, в приёмный покой. Я сделал несколько шагов…

…и снова почувствовал, что умираю.

Брюс, 5 июля 2009 года, 21:00

Было примерно всё то же, но короче и интенсивнее. И снова я сжал платок, стараясь удержатся за него — если вы понимаете, о чём я говорю.

Когда меня отпустило, я долго лежал на боку, прямо на тропинке. Похоже, никто не заметил, что человеку плохо у самого входа в больницу. Ничего не скажешь, заботливые — охрана могла бы уж и заметить!

Но настроение ругать охрану пропало само собой. Когда я попытался подняться на ноги, то обнаружил, что ничто и нигде не болит. Ощупал лоб — ни шишки, ни ссадины. Осторожно разжал кулак, присмотрелся к платку.

Всё тот же. Всё так же пахнет жасмином. И теперь точно можно выжимать.

Ничего не понимаю. Я долго стоял, совершенно ошарашенный, но не идти же в больницу с таким рассказом! Так недолго и в жёлтый дом угодить, для успокоения нервов. Не для этого я приехал в Сант-Альбан.

В совершенно рассеянных чувствах я зашёл в кафе (они все работают круглые сутки), взял какой-то снеди — перекусить вечером — и пошёл в общежитие. Отсыпаться. Во всём теле появлялась, не пойму откуда, энергия — шагалось легко, воздух казался — или был? — свежим и приятным, меркнущие краски окружающего мира радовали глаз. Насвистывая, я вошёл и, едва мадам Цербер взглядом приковала меня к полу (предъявлять пропуск положено всем и всегда, она не делает исключений), я отчего-то спросил:

— Не подскажете ли, где я могу найти Реми, мадам Велье?

— Реми? — она сурово посмотрела на меня и вдруг напряжение покинуло её лицо, и тень улыбки явилась взамен. Я проследил за её взглядом — она смотрела на тот самый уголок платка. Проклятие, я так и ношу его в кулаке?!

— Реми, электрик, он помог мне дойти до больницы. Час назад… — я говори и видел, что она не понимает, о чём речь. Словно не стояла у входа в мою комнату и не видела «украшенного» лица.

— Реми… у нас был один Реми, Реми Девалл. Но его уволили год назад, мсье. Ему решительно нечего делать здесь, — суровость вернулась в её взор. — Вам записка, мсье Деверо, — она протянула лист бумаги и взглядом дала понять — аудиенция окончена.