— Я знал, Брюс, что у тебя светлая голова, — говорил Жак, после того, как все замолчали — и песен, и вина было уже очень много. — Мари видит людей насквозь, да и я в людях разбираюсь.

Мне казалось, что я давно член их семьи. Я знал, где работает мама Мари, знал, что бабушку девочка терпеть не может, зато постоянно убегает к деду — погулять по пляжу, помочь по мелочам дома. Я водил её в кино и пел ей песни. Не только те, с чердака. Я знал и другие, много других. Я не пел только те, которые мне пела когда-то Ники.

По ночам мне всё реже снились кошмары, всё чаще — те счастливые дни и ночи, которые были у меня в минувшей жизни.

— Ты выглядишь на двадцать с малым, а послушать тебя — я б сказал, что мы одногодки, — удивился однажды Жак. Что я ему мог сказать? Что провёл не один десяток лет неизвестно где, и всё это ужималось в несколько недель?

Не помню, когда я вспомнил про тренировки. Про игровые миры, про несчётные путешествия. Но когда вспомнил то и испугался, и обрадовался. Что-то чинилось во мне, что-то возвращалось. Значит, это всё было, не плод моего воображения?

Или же у меня настолько мощное воображение, что затмит любую реальность.

Так настал день 23-го августа. Канун полнолуния. Я каждую ночь пробовал, искал свои способности — тщетно, они оставили меня. Я очень надеялся на это полнолуние.

Но ничего не случилось.

Брюс и Мари, Ницца, 31 октября 2010 года, 20:40

Здесь обожали праздник Всех Святых — Hallowe'en, так он звался на одном из здешних языков. Время чудачеств и страшных масок, розыгрышей и карнавала.

Родители Мари давно уже доверяли мне и мы с ней неплохо веселились. Наверное, мне не хватало сестры — когда-то, в прошлой жизни — и сейчас я был вознаграждён. Мы, как и все, бегали, пели и дурачились, требовали сладостей, смотрели на фейерверке.

«Какой красивый», услышал я, но не ушами. Голос Мари.

— Какой красивый! — указала она рукой в сторону огненного столба, поднявшегося над площадью.

— Как цветок, — подтвердил я.

«Как тюльпан», вновь услышал я и долей секунды позже Мари повторила это вслух.

Мне стало нехорошо. Неужели… А если… Я сосредоточился, изо всех сил, и… что-то знакомое шевельнулось на самом дне сознания.

Не перестарайся, Брюс, пришёл голос из глубины времён. Не перенапрягайся.

— Мари, — я присел перед ней. — Я вспомнил, кто я. Я фокусник!

— Да?! — глаза её загорелись. — Не врёшь? Честно-честно?

Честно-честно. Я умею читать мысли! Вот, — я протянул ей два леденца, один — в виде морской звезды, другой — в виде чёртика. — Возьми любой в правую руку, а я угадаю.

Я угадал тридцать раз из тридцати двух. И то потому, что Мари научилась держать в урке один леденец, а думать о другом. Вот ведь хитрая!

— …Дедушка! — Мари приплясывала от восторга. — Дедушка! Наш Брюс — фокусник! Видел бы ты, что он умеет!

— Фокусник, — согласился Жак, подмигнув мне. — Ну конечно. Всё, детское время кончилось — умываться и спать! Живо!

— …Ты вспомнил что-то, Брюс? — поинтересовался он много позже. Уже занимался рассвет.

— Да, Жак, — я взял лист бумаги, торопливо записал на нём несколько фраз.

— Что это там?

— Увидишь, — я отодвинул штору.

— Чудный рассвет, — вздохнул Жак, после того как смотрел на загорающееся небо минут пять. — Прямо как у меня дома. Хоть бы раз выбраться туда.

— Разверни, — посоветовал я.

— «Прямо как у меня дома», — прочёл он. Посмотрел на меня поверх очков. — «Хоть бы раз выбраться туда».

Он долго смотрел мне в глаза.

— Я думал, что ты необычный человек, Брюс. Но не думал, что настолько.

Я кивнул.

— Слушай, — он взял меня за плечо. — Господь одарил тебя, я знаю. И не случайно мы нашли тебя там, на берегу. Будь осторожен, Брюс.

— Обещаю, — и он обнял меня, да так, что рёбра затрещали. И больше мы не говорили об этом. Ни слова.

Брюс и Мари, Стоунхендж, 5 декабря 2010 года, 9:30

— Немножко страшно, — поёжилась Мари. А мне было спокойно и хорошо. Я видел. Я не ждал, что увижу это когда-то — но видел. Восемь проходов. Наверное, я был единственным, кто видел.

— Не бойся, — я поднял её, чтобы было лучше видно. Здесь пробраться к Стоунхенджу было непросто. — Там ничего страшного. Это волшебное место, а они всегда странные.

— Да ну тебя, — Мари надула губки. — У тебя всё волшебное.

— Не веришь? — я показал ей пустую ладонь. Закрыл. Сосредоточился. Я ожидал, втайне, что она прижмёт ладошки к вискам… нет, чуда не случилось. Открыл ладонь.

— О! — она задохнулась от изумления. — Какая прелесть!

Там лежал рубин. Сорок карат. Огранённый, притягивающий, великолепный.

— Это тебе, Мари. На память.

— Ой, — она осторожно потрогала его. — Это правда мне, Брюс? Да?

— Тебе, — я присел и обнял её. — Спасибо, что помогла мне. Что вы с дедом помогли.

— Ты уезжаешь? — она смотрела в глаза, и казалось, что читает мысли. Женщины поразительно рано начинают видеть и понимать всё. — Насовсем, да? Да?

— Да, Мари, — я не мог ей врать. — Но я вернусь. Сейчас, или через год, или через сто лет. И ты меня узнаешь, обещаю.

— Не уезжай, — она кинулась мне на шею. — Не уезжай, Брюс! — она расплакалась. Но я не мог. Я не мог потратить одну из жизней здесь, пока… пока не нашёл бы всех. Всех, кого потерял.

— Я вернусь, — я посмотрел ей в глаза. — Просто поверь мне.

Брюс, Ницца, 31 декабря 2010 года, 22:30

— Доброго пути, Брюс, — Жак поднял стакан, и Андрэ, и мсье Бруссар, и многие другие, с кем я успел подружиться, поддержали его. — Мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь! — признался он. — Я всё равно буду считать тебя своим сыном. Когда бы ты ни вернулся, мы будем рады.

— Это от меня, — я раздал им конверты. Я долго думал, что бы им подарить. Я ощущал себя всемогущим, но — трудно было найти подарок, который бы тронул их. Не деньги же им вручать! Но я постарался. Они завтра найдут то, что давно искали, о чём мечтали, встретятся с чудом, А я? Я просто открыл дверь — чтобы чудо не прошло стороной. И всё.

Не было ни слёз, ни долгих проводов. Мы просто пожали друг другу руки, я обнял Мари и поцеловал руку её бабушке (они в сё-таки помирились), и пошёл. Налегке. Туда, где в Галлии был бы Ле-Тесс.

Год, повторял я про себя. Мне нужно посидеть, набраться сил, подумать, Не делать ничего поспешно. Хотя бы год. Это ведь легко, всего лишь год.

Год прошёл. Пролетел, как и не было. Я не осмеливался «прыгать», хотя посетил все те места, что София отметила на карте, и убедился: да, действуют, видны и доступны. То есть, мне видны и доступны. Проверить это было нелегко: два десятка коридоров располагались не в лесу или парке, и даже не в подвале или на чердаке жилого дома, а, например, на территории военной базы. Особенно много хлопот доставили те, что были на территории Кремля, в России; в Форт-Ноксе (на территории того, что здесь именовалось Соединёнными Штатами Америки), в их же Пентагоне, в Антарктиде…

Мне понравилось быть путешественником. Но я ни минуты не прекращал ждать новостей. От Софии, от Ники. Новостей не было. Либо они здесь не появлялись, либо… Вторую мысль я ни разу не рискнул додумать до конца. Слишком много таких вот законченных мыслей исполнилось. Без моего желания. Вопреки моей воле.

Их не было. Может, были их двойники. Язык не поворачивался называть их «тенями». Я сам давал несколько раз объявления, с риском того, что их прочтут вовсе не те, к кому обращены послания. Не было ответа. Ни разу.

Наконец, я рискнул. Взял один из самых широких коридоров, Стоунхендж. Так он назывался в этой версии мира. После солнечного затмения, в ближайшее полнолуние — как было указано в записках Софии. Они хранились со мной, всегда, а несколько копий их — в банковских хранилищах. В сейфах, которые уничтожат своё содержимое, если откроет непосвящённый.