– Места надо знать, солнышко. Есть такое место, называется «оранжерея». Вот там волшебники.

– Так там же не продают? Неужто спер?! С кем я связалась, боже мой!

– Ну дык, Нельк, откуда у февральского школьника деньги на ирисы? На ириски, и то не хватает… Да купил я, купил! Ааа! Отпусти ухо! Оно мне дорого как память! Нелька! Я у знакомой купил, она там работает, своим можно по чуть-чуть! Нелька, оторвешь, пустии! Мне родители денег дали, на книжку, скажу кончилась с интернета скачаю и верну я им все ну пусти собаакаа!

– Ыррр! – рыжая бестия в последний раз дернула искусанное ухо, с неохотой отпустила, урча, и на всякий случай щелкнула зубами перед носом непритворно дрожащего Костика:

– Смотррри у меня! Пррроверю!

И ведь пррроверит, не постесняется. Прямо сейчас вот родителям позвонит, и скромно так скажет, мол, книжку Косте я из своих одолжу, а деньги он вам вернет. Кроме тех, на которые мне коробку конфет купил. Подлиза он у вас, мол.

Да не в том смысле подлиза, что вы!

– Алло? Здравствуйте, Валентинсанна, это Нелли Баранова, учительница Кости…

Тяжко быть любовником собственной училки.

Хотя, помилуйте, какие любовники? Вон, сидят за столом рядышком: то ли научный диспут, то ли репетиция в клоунском училище.

– Что это за бред, Тик? Где ты эту чушь вычитал?

– Ничего не бред! Это Тонгерен и Боргхаммер писали. Что крест действительно могли найти во времена Константина, но Елена тут может быть и ни при чем, и вообще все сложно. И главное, никаких гвоздей, гы. Ну действительно же, нет упоминаний до конца четырнадцатого… всмысле, четвертого века?

– Это ты Евсевию поверил, который крест не упоминает. А Сократа и епископа Кирилла куда приткнешь?

– Ну… не могу же я всех прочитать…

– Аа, вот тогда и не моги утверждать, если всех не читал! – Нелли звонко щелкает Костика по лбу, тот бурчит и отворачивается. – Не обижайся, Тик, но тут так: или знаешь серьезно и говоришь, или молчишь в тряпочку. Иначе однажды подловят, потом не отмоешься. Ладно, давай мне официальную версию событий. Как на экзамене.

– Официальную ей, блин. Ладно, просила – получай. Значит, так: ви таки будете смеяться, но иммиггация в Палестину началась аж в тгиста двадцать шестом году нашей эгы, повегьте мне стагому человеку, как вчега сам помню. Пегвой гепатгианткой была известная контгабандистка и чегная копательница Елена Святая – шоб ей жить до ста двадцати и гогеть в аду до втогого пгишествия. Эта деловая дамочка с Молдаванки, не успев пгойти погганконтголь, тут же по наводке от своих местных когешей наехала на хгам Венегы… Таки что вы гжете над чем я говогю, я вас между пгочим интегесуюсь?

– Ты, Жванецкий недоделанный!.. Разве можно так издеваться над старой женщиной? – Нелька вытирает глаза, всхлипывая.

– Это ты про себя?

– Про Елену, дурак! – только что задавленные всплески прорываются обратно. – Ты хоть знаешь, сколько ей лет было в двадцать шестом?

– Ннну… не. Щас… с какого она там, двести восьмидесятого?

– С двести пятидесятого, знаток! Семьдесят шесть было бабушке, прикинь?

– Уййооо. А разве тогда столько жили?

– У них учеников типа тебя не было, чего им было не жить. Я вот с тобой точно до пенсии не дотяну, помру от смеха в расцвете лет.

– Не помрешь, я тебе искусственное дыхание сделаю. Могу даже профилактически.

– Эй, ты без намеков тут, у нас урок вообще-то! Еще целых полтора часа. Все, завязали ржать, давай учиться. – Нелли поправляет растрепавшуюся челку и принимает серьезный вид. Пять секунд смотрит на такого же серьезного, надувшего щеки Костика… и оба валятся на стол в новом приступе хохота.

Если вы думаете, что вот сейчас мы отсмеемся, закончим наконец с Еленой, Константином и прочей ранневизантийщиной, и одним прыжком перемахнем от стола на кровать – то вы изрядно ошибаетесь. Такое тоже бывает, конечно, но тогда уж прямо посреди урока – ибо никаково терпежу не осталося, значить. Потом, напрыгавшиеся и умиротворенные, после третьего-четвертого раунда, душа и кофечая – лежим и договариваем, дорассказываем, дообсуждаем. Я репетиторша добросовестная. Тик, правда, потом на уроках засыпает, но это уже не мои проблемы. Он не жалуется, во всяком случае.

А вообще-то оно все строго. Раз в два-три занятия, то есть в десять примерно дней, чаще я стараюсь его у себя не оставлять. И без того слухи потихонечку ползут. Официальная наша легенда – что будущее светило науки, ввиду неумолимо надвигающихся экзаменов, ходит к репетитору заниматься дополнительно историей (и это чистая правда, хоть под дверью подслушивайте), а после занятий иногда заруливает ночевать к таинственной и очень стеснительной «подружке» (что тоже правда, если под определенным углом посмотреть). Родители в подружку еще верят, но девчонки в школе уже почуяли неладное. «Признавайтесь, девки, у кого Хоев ночует?» – «Хрен его знает. Не дома же?» – «Неужто у Баранки?» – «Ага, на подоконнике снаружи!» – «На самом деле он – Бэтмен!» Общий хохот. Меня они пока всерьез не заподозрили – благо, на публике Тик по-прежнему изображает передо мной заискивающий испуг с нотками наглости. Артист он слабенький, но одноклассникам хватает. Я ему стараюсь подыгрывать, хотя находить слова для издевок становится все труднее.

Впрочем, недолго мне мучиться: пару дней тому Танька, соседка моя, вывалилась утром из своей двери ровно в тот момент, когда я по-тихому выпускала любовничка. Караулила, змея носатая. То есть ее круг уже в курсе, хоевская рожа на районе всем известна. Встретят меня скоро взгляды в классе, ой встретят… Я даже знаю, кто как смотреть будет:

Пацаны, как один: «Бля, почему не я?!»

Агапенко: «Наплачешься ты с этим кобелем. То ли дело мой.»

Байкова: «Нелли Наумовна, если он вас хоть пальцем…»

Киреева: «Ну, глаза, ну, волосы… Поматросит и бросит, как меня.»

Хайреддинова: «С учительницей?! И она смеет после этого сюда приходить?!»

Лапиньш: «Молодца! Все на борьбу с недоебитом!»

Не осудят, в общем, скорее посочувствуют. Эти детки уже кое-что про жизнь успели понять.

В учительской будут носы кривить, конечно – но что они мне сделают, старые карги? Из школы меня не выгонят: Валерьевна чуть не на коленях просила тогда, чтобы я к ним пошла, а не в гимназию. Там, между прочим, до сих пор одна историчка на все классы, по кличке Бедная Саша. Или иногда Бледная Саша. Я ей и правда не завидую: мы с коллегой Тамарой делим на двоих то же количество, и все равно приходится засиживаться до вечера иногда; а Сашка вообще, кроме школы и кровати, ничего в жизни не видит. На две ставки пахать – удовольствие для извращенцев, если хотите знать мое мнение. Особенно с нашими зар… извините… зряплатами.

…Бойкот мне объявят, говорите? Не смешите мои тапочки. Кого они тогда клевать будут – Юльчина с Марго, что ли? Чтобы, как Евсеевна в тот раз, уехать на «скорой» с гипертоническим кризом? Это я девочка тихая и беззубая…

Короче, в школе ничего страшного не случится. Пообсуждают месяц, да и забудут.

…А вот как я буду с сестренкой объясняться, кто бы мне подсказал?

Середина марта – суровое время для юных влюбленных. Проникнуть вечером в школу удается далеко не всегда, успех зависит от того, кто на вахте и в каком настроении. Катюху-то пропускают, стоит ей улыбнуться, а вот Костика не раз заворачивали: мол, нет сегодня никакого факультатива, вали домой, пока в журнал дежурства тебя не записали. Скрипнешь зубами, матюкнешься про себя – и валишь. Опять в подъезде обжиматься, да когда же это кончится!

– Кость, я замерзла. Давай, может, по домам сегодня, а?

Костик в мрачном унынии поглядел на подружку. Действительно замерзла – вон, губы дрожат и щеки бледные. Не, так не пойдет. Что-то же надо же делать, блин.

– Погоди, Катюх. Есть у меня идея, не уверен, правда, что прокатит…

Костик колебался. С одной стороны, Тохин поймет: кореш же, в конце концов. С другой стороны, как-то между ними это было не принято, вообще они о своих девках старались не говорить. Но еще раз взглянул на Катьку, наткнулся на ее измученный взгляд – и полез за мобилой.