Да и, в конце концов, это еще не котел с табличкой. Выберемся.

…И когда сестренка ей радостно и по большому секрету рассказала, что она уже… это… ну, с мальчиком…, и назвала имя мальчика – вот тогда и плеснула под волнами новорожденная мысль: «Удавлю!» И с тех пор так и ходила там, в глубине, время от времени поднимаясь на поверхность и высовывая зеленое бородавчатое рыло. Как недавно, например, когда пошли слухи – с кем засекли Катьку после школы и в каком виде. Потому и огибал взгляд училки Наумовны четвертую парту во втором ряду слева.

И все-таки не обогнул.

У старшеклассника Хоева последние полтора года тоже зрели некие смутные мысли относительно исторички-истерички. Что-то из области «обесчестить и бросить в полк». Конечно, воли им Костик не давал, невозможному в данной реальности обесчещиванию и бросанию предпочитая старательный обход рыжей стервы по максимально возможному радиусу… но в глазах что-то тоже плескалось, видимо.

– Итак, начиная с девяносто третьего года… Что ты на меня так смотришь, Хоев?

– А что, нельзя? Я вообще-то на вас и должен смотреть.

– Ты слушать должен! А не пялиться!

(хихиканье на грани слышимости)

– Кто пялится? Я?? Да было б на что пялиться, ёба! Уй, бля…

В тишине громко стукнула об парту выпавшая у Оли Киреевой ресница. Старшеклассники на линии, соединяющей училку и Хая, инстинктивно вжали головы в плечи – когда в канале пойдет разряд, каждый сантиметр расстояния может спасти жизнь. ОБЖ в классе любили.

Запахло озоном.

– Тты. Ссс… Всстал быстро!

С грохотом товарного поезда издевательски меееедленно отодвигается стул.

– Ссюда иди! Ссучонок!

– Ты че, вообще ебанутая? Дури обкурилась, бля?!

– Сюда, я сказала, каззел безрогий! И заткни хлебало, а то щас сама заткну!

(шепот в пространстве, не имеющий отношения к звуковым волнам: «ващщее…»)

Подчеркнуто шаркающие шаги.

– Ну, пришел. Че дальше?

На этот раз взгляды почти в упор. Нелькина рыжая грива начинает пушиться и вставать дыбом. Вот-вот заскачут искры.

– Ты, урод! Историком себя вообразил? Все знаешь? Рассказывай, я послушаю!!

– Че рассказывать?

– Тему слышал, идиотик? По теме, с начала!

– А че я, обязан, что ли?..

Внутри у Костика булькал и рос непритворный ужас, хотя глаза еще светились злобой. «Да что она, что я ей сделал?» Взгляд из-под рыжей челки жег черепушку изнутри. Понеслись спутанные мысли: «…бля, вся школа до выпускного ржать будет… на лингвистику пойду, какая теперь история… сука, ненавижу, за что?» Снаружи он сумел выдавить блеющее:

– Ну, это… Первым указом нового правительства была отмена сдачи валютной выручки…

Нелли, не поворачиваясь, подтянула стул. Уселась. Дернула головой:

– Дальше?

– Ну, этот, министр финансов… Кох, кажется… да, Кох… выпустил указ, по которому заводы могли сами покупать все за валюту…

Взгляд палил. Ужас затопил шею, во рту стало мерзко. Костик сглотнул и замолчал.

– Ну? Дальше?!

Молчание. В глазах отчаянное: «За что?!»

– Вот, пожалуйста, любуйтесь. Кретин кретином. Гопник переразвитый вульгарис. На истфак он собрался, сучонок! – Нелли шипела, как записываемый мужиками костер. – Тебя туда даже сортиры мыть не возьмут! Тебе же восемнадцать почти, дебил, а в башке одни девки! Ни единой мысли! Ни-е-ди-ной! Пустота звенящая! Вакуум!! Где вас таких клепают, а?! Ну скажи хоть что-нибудь, родной? – тон внезапно сменился на ласково-просящий. – А то ведь я подумаю, что у тебя с перепугу остатки мозгов в штаны вытекли. Скажи хоть слово, ушастенький? Молчит… Плохо тебе? Дурку вызвать? Ребята, у кого-нибудь телефон дурки есть? Вы ж тут через одного шизики, неужто нету?!

Класс смотрел завороженно, никто даже не пошевелился. «Эк я их», – подумал кто-то внутри Нельки с гордостью. – «Это и есть, что ли, педагогическая жилка?»

Что-то надо было, однако, делать с этим истуканом. Как бы действительно не сорвать пацану гайки.

– Костя? Коостяаа? Ау-у?

Хай пошевелился. Ужас уходил, злоба не возвращалась, в башке стало дымно, смутно и прохладно. Не говоря ни слова, он повернулся и пошел к выходу.

«Сумку свою подхватил», – машинально отметила Нелька. – «Значит, в сознании».

– До свидания, Нелли Наумовна.

Дверь закрылась мягенько, без стука.

Молчал класс, молчала учительница. В молчании досидели до звонка, молча стали собираться. Нелли встала. Голос прозвучал неожиданно тускло:

– Ребята, выучите сами то, что я недосказала? Хорошо?

Под недружные «да» и «конечно» она выбрела из класса. «Есть сегодня еще уроки? Да, еще один у десятых. Отпрошусь, скажу – плохо мне. Валерьевна нормальная, поймет.»

«Что ж я сделала-то, а? Чем он меня так взбесил? Не самый же урод, есть хуже…»

Костик сидел за компом и просматривал отредактированную запись. Собственное лицо и возможные приметы он, где можно, вырезал, где нет – заретушировал как следует. Катькино – наоборот, выделил порезче. Крутая, кстати, камера в этой мобиле, хоть вообще ее не отдавай.

Неделю ковырялся, на все забив, зато теперь…

Что «теперь» – пока было неясно. План не вырисовывался. Выяснить адрес и в почтовый ящик письмо кинуть? Не, рискованно: девка реально боевая лошадь, а ее бывшие одноклассники нынче – серьезные ребята. Ладно бы еще ее собственные фото, а тут сеструха, за сеструху она геноцид устроит.

Катюху жалко, кстати. Только начали с ней, и сразу все закончится. Узнает – не простит. А девчонка классная, вообще-то.

За последние дни, порывшись в обостренной стрессом памяти, Костик, кажется, начал нащупывать истоки всего этого бреда. Вспомнил даже тот случай, когда Катьку после школы встречала приехавшая сестра, а они с пацанами по привычке набросились и принялись рыжую-конопатую доводить до слез. Ритуал у них такой был в то время. Выражение лица сестры (как и само лицо) память, разумеется, не сохранила – он тогда на другое смотрел – но имелись основания заподозрить, что его-то это лицо тогда запомнило. А через несколько лет явилось в школу в колпаке палача и устроило обидчику показательную казнь.

Ну не дура, а? Кто в пятом тире седьмом классах девчонок за косы не дергал, покажите мне этого святого идиота?!

Правда, потом еще была эта история с выпускным, налакавшейся шампусика Баранкой и внеплановыми поцелуями в ночных кустах за рестораном (надо ж было Леське имено в этот день застрять в Энске – чего ее туда вообще понесло!) Каковые поцелуи – ежу понятно – плавно и стремительно переросли в обжимания, а обжимания, в свою очередь… короче, хорошо, что успел выдернуть вовремя. А то был бы им десятый класс, гы. Ей в роддоме, ему на зоне. Учитывая ту историю с Тохином в восьмом – точно загремел бы. Мамка у сестричек – божий одуванчик, но вот старшая пошла явно не в маму. Что ж там за папа Наум такой был, интересно?.. Ладно, проехали.

Но если даже допустить, что Катька все растрепала сеструхе – ну и что? И что, вашу мать?? Никто ж не заставлял, сама вешалась! Что, раз восемнадцати нет – так сразу яйца резать? Ну так давайте всем тогда уже: на том же выпускном, в тех же кустах и Вася-еще-не-культурист свою обожаемую Вил… Виолу валял, и «параллельная» Леночка с «непараллельным» Ромочкой стонали, и даже, по рассказам, кого-то с Байковой видели. («Кто-то», правда, так и остался неизвестным героем: когда к одиннадцатому классу Светка наконец превратилась из советского пупса в китайскую копию Барби, выяснять подробности давней истории уже всем было лениво. Может, Бэтмен пролетал, а может, шампанский глюк. Сама Байкова об этом не распространялась).

«Не, психованная она, точно». Хай вспомнил бешеную тьму в Нелькиных глазах, и поежился.

«Ничче», – проговорил он мысленно. – «На всякую хитрую гайку найдется болт с левой резьбой.»

– Нелли Наумовна?..

Нелька дернулась. Вечер же, восемь почти, что этот козел тут делает?