– Ннну?! Кто министром?!

– …Ч… Чубайс… нет?…

Нелли прикрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов-выдохов. Только не смеяться. Только. Не. Смеяться. И не глядеть на это чудо, а то точно не удержусь. Сползу со стула и буду кататься по полу у Васиных ног, а Вася будет смотреть непонимающе, и класс я после этого никогда обратно не построю. Так, все? Открываем?

Возникшая перед глазами картина – «Дирижер Виолетта Агапенко репетирует с оркестром глухонемых» – разом зашвырнула стрелку смехометра далеко за красный сектор. Нелька успела только придать перекошенному лицу видимость запредельной ярости, и, всхлипывая, рванула между партами к входной двери. Куда она… наружу… закрыть… чуть подальше… еще… ой, я сдохну… президент… Гайдар… ой, Вилка дура… ой, мамочка…

Когда судороги и всхлипы стихли (хохотать-то вслух нельзя, вокруг уроки идут), учительница истории Нелли Наумовна Баранова, она же – для друзей – Рыжая Нелька, поднялась, держась за стенку, и направилась в туалет промывать глаза. «Фиг с ними там, в кабинете, пусть три минуты пошумят, приду – заткнутся. Еще и решат, что довели училку до истерики, тише сидеть будут.»

В классе тем временем шла гражданская война. Девчонки хором жалели Наумовну и орали на Казана; Казан переминался у доски и бурчал, что он же не виноват, что у этих президентов все так сложно, и чего вообще, он ее и не доводил совсем, сама такая нервная. Пацаны разделились: часть орала на девчонок, защищая собрата, несколько ренегатов вопили, как ни странно, в защиту училки, с задней парты слышалось азартное «А я ее дамой!». Байкова металась между партиями, тщетно призывая к компромиссу, Агапенко терла занемевшие руки и с влюбленной жалостью смотрела на вяло отбивающегося от наскоков Васю. В первые секунды после бегства Нелли она успела выскочить к доске и провести сверхкраткий инструктаж, это потом уже девки взяли беднягу Казана в оборот.

Хлопнула дверь. Гам мгновенно стих, оставив после себя чересчур увлекшееся «…шестеркой твоего туза!..» Наумовна, впрочем, только сверкнула глазищами в сторону игроков: эти ее как раз боялись и уважали больше всех. Любого из них она могла сделать беспробудным двоечником по своему предмету – но не делала, получая в ответ поразительно тихие на уроке задние парты. Вот и сейчас замолкли в момент… хотя карт из рук не выпустили, буратины. Неужто доигрывать будут?

Вася все еще не решился сесть на место. «Вот черт. Ладно, на пять минут меня сейчас хватит…»

– Ну что, Василий? Вспомнил, кто там был министром?

– Этот… Гайдар и был, да. Тимур.

Вилка подпрыгнула, Нелли до боли сжала губы: «Минус две минуты… быстрее, Вася, умоляю!»

– …Всех советских министров посадили потому что. За то, что воровали. Президентом был… как его… Горбачев, ага. Его тоже потом посадили. За то, что он нефть продавал американцам.

«Пятьдесят секунд… сорок девять…»

– А потом президентом был, этот, Ельцин, – при упоминании последнего Казан непроизвольно расплылся в ухмылке. Ну конечно, что они про него знают? Правильно – что бухал не просыхая…

– Садись, Василий, на трояк наговорил. Шоколадка с тебя Вил… Виоле, запиши в дневник. Агапенко, отвернись, ты в нем дыру прожжешь!

Класс хрюкнул. Явно отошла уже Наумовна от истерики, шутит, вон. Чего у нее не отнимешь, так это умения быстро успокаиваться. Молодая еще, видимо, нервы не истрепаны.

– Так, начинаем новую тему. «Последствия гайдаровских реформ в России». Что ты хочешь, Света?

Байкова исполняла в классе роль, промежуточную между старостой и пресс-секретарем бандитской группировки: посредством нее примитивный организм «класс» обращался к внешнему миру с просьбами, предъявами и пожеланиями здоровья (по большей части, впрочем, вполне искренними). Нелли никак не удавалось разобраться, сколько в произносимом Светой самой Светы, а сколько – «коллективного Я» одиннадцатого «а».

– Нелли Наумовна! Мы очень извиняемся перед вами за то, что случилось! Мы поговорим с мальчиками, чтобы такого больше не было! Простите, пожалуйста!

Ну, ладно, хоть виноватыми себя чувствуют. Хоть кто-то. Хоть отчасти. Хоть даже одна Байкова. Дорога длиной в тысячу ли…

– Спасибо, Света, – Нелли изобразила строгий кивок. – Скажу вам честно, ребята: вы меня довели сегодня. Постарайтесь, чтобы это действительно не повторялось. Это в ваших же интересах. Все, продолжаем. Пункт первый: «Экономические последствия либерализации цен».

– А как пишется либела… либлилиризация?

– …Через «бля»!

– …Я тоже не знаю!

– …Напишите на доске!

– Нелли Наумовна, я напишу, можно?

– Напиши, Свет. Тихо, эй! Мартынов, тетрадку открой? Хотя б для виду! Скучно? Можешь меня рисовать, если тебе скучно. Хорошо нарисуешь – я тебе тоже что-нибудь нарисую, в журнале. Всё, кто не слушает – тот балда!

Рассказывая про гиперинфляцию, бартер и падение производства, Нелли одновременно рассматривала класс, пытаясь понять: они хоть что-то воспринимают из того, что она им долдонит? Это же на их памяти уже было.. впрочем, нет, с чего бы – этим было по четыре-пять лет, какая память. Они помнят в лучшем случае середину девяностых, а в основном уже – конец, с кризисом и подъемом. Но родители же им должны были рассказывать в детстве?!

Одиннадцатый «бэ» слушал вежливо, старательно – но без всякой реакции. Надо, мол – запомним… до контрольки. Нафиг нам эти ужасы, если разобраться?

Переводя взгляд с лица на лицо, Нелька старательно избегала четвертой парты во втором ряду слева. От Васиной сосредоточенной физии опять на хи-хи пробьет («гайдартимур, блин!»), а соседушка его… вот кого бы удавила, честное слово. Она внутренне поежилась, в очередной раз наткнувшись на эту пугающую мысль.

С чего все началось? Классе в седьмом, кажется, когда студентка Нелька гостила дома на зимних каникулах, младшая сестренка Катька пришла со школы зареванная; мать от нее ничего не добилась – но сестре она, проплакавшись, рассказала. В рассказе фигурировал некий Костян с неприличной кличкой, из параллельного, регулярно доводящий ее до слез издевательствами и тычками.

Надо признать, что на тот момент покрытая веснушками рыжая растрепа Катька была разве что соблазнительной мишенью, в соблазнительную девушку ей предстояло превратиться года через два. Но, встретив назавтра сестру возле школы, Нелька была всерьез шокирована: в ее время в этой школе таких слов девчонкам не говорили. Внутренне она ожидала, что сейчас прозвучит что-нибудь на тему национальности, и тогда можно (и нужно) будет идти отрывать уши и что там еще можно оторвать у семиклассника. Не знал тогда Костян с неприличной кличкой, какие важные части организма спас ему внутренний голос, шепнув в критический момент: «А вот это уже лишнее!»

В тот раз Нелька не стала вмешиваться, хорошо уже понимая – после шока педпрактики – что она скоро уедет, а Катьке быть среди «этих» еще годы и годы. «Сама должна справиться», – так она сказала матери, а сестре объяснила доступным языком, куда следует посылать малолетних гопников. И наизусть повторить заставила. Осознавая, что в особом аду для педагогов в этот момент сияющие черти прикручивают сияющую табличку «Н.Н.Баранава – истаричька» на совсем уж нестерпимо сияющий новенький котел.

В последующие приезды на расспросы старшей сестры младшая бодро рапортовала, куда отправляются те, кто на нее наезжает. Теперь уже наступила Нелькина очередь тайком заучивать наизусть заковыристые обороты: ученица определенно превзошла учительницу. Которая и учительницей-то еще не была, кстати, и даже не предполагала. А в то лето, когда младшая отгуляла на выпускном из девятого, Н.Н.Баранова закончила свой истфак – и приехала преподавать в родной школе. С красным дипломом в сумке и ходящей кругами под рыжими волнами мыслью: «Вот попала, а?» А куда деваться, если мать совсем уже работать не может, пенсия никакая, а Катюха в самом опасном возрасте и без копейки карманных денег? По рукам же пойдет, моргнуть не успеешь.