В кабинете Петр первым делом проверил сейф – фотографии пока что были на месте. Не стоит ломать голову над тем, кто их должен забрать и когда, – все равно по скудости информации не допрешь…

Он снял с полки зеленый томик Гюго – тот самый, зачитанный, с переплетом, покрытым продольными трещинками. Раскрыл наугад. Очень похоже, Пашка частенько здесь посиживал, перечитывая в сотый раз. Интересно, когда его осенило? Быть может, давненько…

Вряд ли давно умерший классик мог предвидеть, что созданный им образ некий русский бизнесмен воспримет как руководство к действию…

Образ, надо сказать, не из простеньких. Сьер Клюбен. Человек, долгие годы считавшийся воплощением честности и благородства. И никто предполагать не мог, что это – маска. Что многолетняя воплощенная честность служит не более чем инструментом. Что сей субъект просто-напросто решил однажды не размениваться на мелочи, то есть не нарушать одну из заповедей божьих по пустякам, а с азиатским прямо-таки терпением ждать, когда в руки приплывет настоящий к у ш. И дождался, благодаря той самой честности. И преспокойно смотался бы с добычей, не слопай его осьминог. Ну, осьминога Гюго приплел согласно традициям чопорного девятнадцатого века, когда считалось, что порок непременно должен караться, по крайней мере, в литературе; в жизни, есть сильные подозрения, сплошь и рядом обстояло наоборот – и во Франции, и в других странах. Даже в девятнадцатом веке. Что уж говорить о двадцатом, где…

Бросив случайный взгляд поверх книги на экран включенного телевизора, он вскочил, схватил со стола черный пенальчик дистанционки, вдавил кнопочку. Звук прямо-таки ударил в уши, и Петр торопливо сделал потише, глядя на занявшую весь экран фотографию Бацы: цыган беззаботно ухмыляется в объектив, оскалив великолепные зубы, усы топорщатся, шляпа лихо сдвинута на лоб, толстенная золотая цепь под расстегнутой рубахой охватила мощную шею…

И тут же другой снимок, тоже черно-белый: два трупа, заснятые со вспышкой, распростертые, похоже, на асфальте. Лиц не видно, рубашка у одного задралась, открыв пузо и рукоятку засунутого прямо за пояс пистолета… ТТ. Точно, ТТ.

– … вчера около полуночи неизвестный в упор расстрелял из револьвера системы наган Петре Георгиевича Чемборяну, более известного в определенных кругах под кличкой Баца, и его племянника, Константина Чемборяну, – возбужденно повествовал репортер «Криминального канала». – Прибывшая по звонку соседей милиция…

Петр слушал, чувствуя, как лицо вновь стягивает в застывшую маску. Две пули в голову Баце. Пуля в затылок его племяннику. Наган обнаружен милиционерами в трех шагах от трупов, а вот стрелявший не то что не обнаружен, его никто и не видел вовсе; трижды нажал на спуск не обремененного глушителем револьвера и растворился в сумерках, словно денежки вкладчиков МММ. Интересно, скажут, сколько в барабане-то осталось патронов?

Четыре. Полный был барабан… Это профи, конечно. Три пули на двоих, все до одной в голову, грамотный отход при полном отсутствии свидетелей как отхода, так и акции… Нормальный несуетливый профессионал.

А это уже совсем интересно… «Как полагают», «по слухам», «согласно некоторой информации» Баца имел кое-какое отношение к торговле наркотой в Шантарске. Что ж, следовало ожидать – на одном бензине таких денежек не наваришь. В заключение репортер одарил зрителей удивительно свежей, незахватанной мыслью – объявил, что, по его личному разумению, убийство это, во-первых, совершено киллером, а во-вторых, связано с деятельностью Бацы на многотрудной ниве торговли дурью. Надо же, какова глубина анализа. Не открой пацан глаза зрителям, можно было подумать, что убийство это совершено бабулей-пенсионеркой на почве спора касаемо президентских шансов Жирика… Молодой, а с толком…

Что же, снова совпадение? Сегодня Баца отдал на доверии Пашке двадцать миллионов баксов, а завтра его шлепнул кто-то сторонний? По причинам, не имеющим никакого отношения к обшарпанному «уазику», все еще пребывающему на стоянке? Ох, плохо в такие совпадения верится с некоторого момента…

Точнее говоря, не верится вообще. Если Баца никому не сказал, кто именно принял у него триста кило заокеанских денег, получается и вовсе пикантно. А если и сказал – невелика беда. Спрашивать будут с П. И. Савельева, с того, что сейчас сидит в этом вот кабинете с томом Гюго на коленях, а этому Павлу Ивановичу, по замыслу режиссеров, вскоре предстоит покинуть наш бренный мир, надежно оборвав все ниточки. Вся ответственность падает на Румату Эсторского, ируканского шпиона и заговорщика… И…

– К тебе можно?

Он поднял голову, недоуменно уставился на Наденьку. Впервые на его памяти юная «падчерица-племянница» зашла в кабинет да вдобавок обратилась на «ты» вместо обычных издевательски-вежливых подначек вроде «любезного папеньки».

– Ну, заходи, цветочек жизни, – сказал он, недолго думая. – Что скажешь и какими судьбами?

Она тщательно затворила за собой тяжелую дубовую дверь, надежно отсекавшую все внешние шумы и, Петр успел убедиться, не позволявшую снаружи подслушать разговор в кабинете. Пересекла кабинет с какой-то боязливой осторожностью, будто опасалась нападения. Остановилась у кресла.

– Присаживайся, – сказал Петр, отложив книгу, – что ты мнешься?

По-прежнему стоя, Наденька сообщила:

– Должна тебя для начала предупредить: я все скинула в Интернет знакомым, и если со мной что-нибудь случится, останутся свидетели, хоть и виртуальные…

– Интригующее начало, – признался он искренне, – чертовски, я бы выразился, интригующее… Ладно, не буду я тебя душить и в мясорубке проворачивать не буду. Излагай.

– Я серьезно.

– Я тоже, насчет мясорубки. Садись и валяй.

Она, наконец, уселась, потянулась к его пачке «Мальборо»; прежде чем Петр успел высказать вслух свое мнение по сему поводу, сунула в рот сигарету, щелкнула его зажигалкой. Вполне умело, не закашлявшись, выпустила дым – и пытливо уставилась серыми Катиными глазищами.

– Излагай, интриганка, – сказал он устало.

– Ты вообще кто такой?

– В смысле?

– В самом прямом. Ты кто такой? То, что никакой ты не Павел Иванович Савельев, мне и так ясно. Интересно только, кто ты на самом деле такой?

«Вот это да», – подумал он не без уважения. Ни одна собака не догадалась, включая тех, кому по долгу службы положено быть олицетворением подозрительности. А эта сопля очаровательная, изволите ли видеть, ухитрилась как-то…

– Кажется, я поспешил пообещать, что не пущу в ход мясорубку, – усмехнулся он. – Эй, я шучу! Сядь на место. Дитя мое, а с чего ты, собственно говоря, решила, что я – это не я?

– Повторяю, я все скинула в Интернет, хоть и в закодированном виде. Если от меня завтра не поступит сигнала, все раскроется…

– Ты уже говорила про Интернет. Я тебе вроде бы задавал вопрос?

– Во-первых, наш Павел Иванович в компьютерах разбирался самую малость получше пьющего сантехника дяди Миши, – сообщила Надя, – а ты шаришь по Интернету, пожалуй что, не хуже меня. Во-вторых. Наш Павел Иванович икру в жизни не ел, воротило его от икры, как меня от него. А ты ее лопаешь столовыми ложками.

– Ну уж и столовыми…

– Я метафорически. Ты ее с удовольствием лопаешь.

– Есть такой грех… Продолжай.

– Ты не помнишь, где что лежит. Сто раз убеждалась. Реджи на тебя ворчит, как на чужого, а собаки – звери чуткие… У тебя пластика другая, совершенно. Я когда-то ходила на балет, потом бросила, надоело, но мне там массу полезных вещей успели рассказать про пластику, локомоторику… – она опустила глаза, щеки порозовели. – Ну, и со мной ты держишься… совершенно иначе.

– Ага, – сказал Петр. – А этот, я так понимаю, не мог мимо пройти, чтобы по попке не похлопать?

– Нечто вроде, – сказала Надя, сердито сверкнув глазами. – В общем, я поняла, что ты – это не ты…

– Все?

– Все, – чуть удивилась она. – А что, этого мало?

– Бог ты мой, – сказал он, прилагая героические усилия, чтобы не взорваться хохотом. – И ты это в Интернет слила в кодированном виде? Только это?