Земцов взял его под локоть, решительно отвел к обрыву. Перед ними, насколько хватало взгляда, раскинулся необъятный Шантарск, кое-где опоганенный густыми индустриальными дымами. Далекие сопки на том берегу казались сизыми из-за смога.

– Это не похоже на утечку, – негромко сказал Земцов. – Рядом с Толей все время был мой парень, он успел сказать, что у Тольки просто не было физической возможности с кем-то связаться – ни мобильника в руках, ни рации. Он выслушал Жанну, сразу сев в машину, выехал во двор…

– С Жанной – аналогично, – столь же тихо ответил Петр. – Я стоял рядом, когда она связывалась с Толей. Потом в приемную поднялся охранник, и мы уехали. Ну, предположим, после моего ухода она все же брякнула кому-то… Нет, наш стрелок ни за что не успел бы занять позицию. Не хватило бы ему времени. Может, он, сволочь, заранее засел на стройке? Правда, мы еще не уверены, что стреляли все-таки со стройки… Вы туда отправили вторую машину, а?

Земцов кивнул:

– Пусть пошарят. Была предварительная договоренность – если на маршруте что-то случится, действовать, как обговаривалось… Если… – он всмотрелся в приближавшуюся белую «шестерку», досадливо передернул плечами, – легка на помине. Определенно поставила хвосты…

Теперь и Петр рассмотрел рядом с водителем «шестерки» Дашу Шевчук (охранники бдительно рванулись было к остановившейся машине, но тут же сбились с темпа, неловко переминаясь).

– Молчите, а при необходимости поддакивайте, – тихо сказал Петр. – И только. Ясно?

– Есть, шеф…

Держа руки в карманах светлой курточки, Даша подошла к ним легкой, танцующей походочкой, лицо у нее было совершенно безмятежное. Водитель, коротко стриженный лоб, спокойно курил, распахнув дверцу. Слышно было, как в машине у него потрескивает и что-то бормочет рация.

– У вас опять, сдается мне, житейские хлопоты, Павел Иванович? – спросила рыжая сыскарша, щурясь, – солнце светило прямо ей в лицо. Петр ухитрился именно так и встать, чтобы собственная физиономия оставалась в тени.

– У меня? – пожал он плечами. – С чего вы взяли?

– По-моему, эта дырочка на профессиональном жаргоне именуется пулевой пробоиной… – Даша показала прямехонько на продырявленное стекло.

– В самом деле? – Петр пожал плечами. – Ну да, мы ехали с фирмы, и в стекле вдруг появилась дырка… Но я бы поостерегся ее с ходу именовать столь жутко – пулевой пробоиной. Это мог быть и самый что ни на есть прозаический камешек…

– Да? – невозмутимо спросила она, осторожно провела указательным пальцем по краям пробоины. Так и косила любопытным взором в салон, но неизвестно, удалось ли ей что-то рассмотреть сквозь тонированные стекла. – Интересный камешек…

Пуля покоилась у Петра в кармане брюк, но зрение у рыжей, надо полагать, все же не рентгеновское…

– Интересный камешек… – повторила Даша. – А почему же в таком случае вы вдруг стали уходить на дикой скорости, пренебрегая всеми правилами?

– Что-то показалось шоферу… – усмехнулся Петр.

– А почему ваша замыкающая машина вдруг помчалась на стройку, и мальчики, из нее вылетевшие, о-очень энергично кинулись в недостроенное здание?

– Серьезно? – Петр чуточку деланно, но стараясь все же не переигрывать особо, оглянулся. – То-то я смотрю, не видно нашей третьей машины… – Повернулся к Земцову: – Вы не в курсе, куда она делась? Давали какое-нибудь распоряжение?

– Никакого, – добросовестно поддерживая игру, но все же с некоторой неохотой пожал плечами Земцов. – Может, им тоже показались какие-то глупости…

– Простите на хамском слове, но не охрана у вас, а скопище неврастеников, – усмехнулась Даша. – Одним что-то показалось, другим нечто померещилось…

– Какие есть, – угрюмо сказал Петр.

– Положительно, неврастенические реакции… Павел Иванович, а нельзя ли мне сесть в вашу машину и осмотреться?

– А ордер у вас есть?

– Помилуйте… Неужели вы настолько жадны, недоверчивы и подозрительны, что не дадите очаровательной женщине посидеть две минуты в вашем роскошном автомобиле? Всю жизнь мечтала о «мерседесе»… – и она улыбнулась с лукаво-застенчивым видом первоклассницы, выпрашивающей у папы мороженое.

Не хотелось выглядеть совсем уж глупо. Вздохнув, Петр сделал широкий жест:

– Бога ради, посидите, полежите…

– Э нет, насчет последнего – вы меня с кем-то путаете… – тихо сказала она, села на заднее сиденье.

И, конечно же, сразу заинтересовалась прорехой в чистейшей светло-коричневой кожаной обивке. Присмотрелась, высунула голову из машины:

– Павел Иванович, можно вас?

Он хмуро сел. Даша подцепила ногтем край прорехи:

– Если не секрет, это у вас что?

– Сигаретой прожег по пьянке, – сообщил он.

– Господи, как вы, богачи, непринужденны в обращении с дорогущей собственностью… Я бы, наверное, так не смогла… – она непринужденно сунула в дыру палец, покрутила. – Можно, я тоже чуть-чуть поковыряюсь?

– Прошу, – сухо кивнул он.

С сосредоточенным лицом и хваткой опытного хирурга Даша довольно долго исследовала указательным пальцем дыру. В конце концов, хотя и старалась этого не показать, признала свое поражение. Вынула палец, спросила:

– Куда вы ее дели?

– Кого?

– Пулю.

– Господи… – поморщился Петр. – Вы детективы не пишете?

– Не сподобил творец. Обо мне писали – это было… Павел Иванович, все это чрезвычайно странно.

– Что именно?

– Даже не то, что на вас покушались с помощью огнестрельного оружия дважды в течение четырех дней, хотя и это само по себе удивляет, – о в а с в качестве фигуранта по такому делу я бы думала в последнюю очередь… Главная странность – это ваше поведение. Каковое, простите за откровенность, внезапно пошло вразрез с вашей предшествующей жизнью. Вы всегда были одним из самых незапачканных негоциантов в Шантарске, всамделишной белой вороной. Все, что на вас имеется, по большому счету – смешные пустячки, вполне даже извинительные в условиях России-матушки. И вдруг… Простите, но вы ведете себя, словно какой-то шпанистый отморозок. Тупо размазываете кровавые сопли по лицу и талдычите: «Да не видел я, начальник, кто меня пописал…» Хотя на самом деле наш отморозок прекрасно знает, кто его пырнул, и намерен разобраться, не привлекая органы… Павел Иванович, это не ваше поведение. Совершенно на вас не похоже. Я, конечно, не говорю, что вы обязаны умолять о защите, с пеной у рта требовать охраны и помощи. Ничего подобного. Но меня не на шутку удивляет ваша полнейшая закрытость. Вы зажаты, как упрямая устрица на тарелке гурмана…

– Вам просто мерещится.

– Ничего подобного, – сказала Даша. – Грешно хвалиться, но я все же неплохо знаю свое ремесло. И о вас успела составить представление. Так что говорю со всей уверенностью… Вы знаете что-то – но молчите. И это предельно странно. Обычно люди ведут себя так, когда страшно опасаются за свою жизнь. Или боятся, что выплывет на свет божий нечто жутко опасное или стыдное. Но в городе нет людей, которых вы могли бы бояться страшно. У вас нет за душой жутких проступков или суперстыдных дел. И тем не менее… Только не надо меня уверять, что это работает какой-то псих. Не поверю. Весь мой опыт восстает против такого – назовите это чутьем, интуицией, хоть телепатией… Ведь в чем главная опасность? Да в том, что ваш стрелок, очень похоже, не намерен останавливаться. У него есть какой-то план. Но без вашей помощи я не могу и близко подобраться… Вас же пристрелят в конце концов, неужели вы этого не понимаете?!

Ох, как погано было на душе… Но что он мог ей ответить? Что не может дать ни малейшей ниточки, ведущей к стрелку, исключительно оттого, что на самом-то деле он вовсе не Павел, а Петр? Петр, который понятия не имеет, в чем тут дело. Интересно, кто на ее месте в это поверит?

– Мне нечего вам сказать, – промямлил он, глядя в сторону.

– А я бы вам сказала, – призналась Даша, хмурясь, – неофициально. Такое сказанула бы… – Она вздохнула, сожалея об отсутствии возможностей, официальным тоном продолжила: – Иными словами, вы не собираетесь подавать заявление о направленном против вас террористическом акте?