– Это пуркуа?

Петр оглянулся на картину за спиной, ощутив поневоле мимолетный сердечный укол.

– Ах, во-он что… – ухмыльнулся в бороду «господин Колпакчи». – Взыграли пуританские установочки русского офицерства? Ах ты, Максим Максимыч мой…

– Слушай, а зачем все это? – спросил Петр.

– В психоаналитики потянуло?

Петр усмехнулся:

– Читал где-то, что хороший актер должен понять образ.

– А что тут понимать? – беззаботно сказал Пашка. – Сидит тут на моем месте какой-нибудь мышиный жеребчик, поглядывает через плечо хозяину – и слюнки текут. А ты сидишь и думаешь: «Хренов! Мое!» Уяснил? Как выражался герой какого-то английского детективчика, обладание красивой женщиной как раз в том и заключается, чтобы вызывать зависть ближних… Расскажи лучше, как там у н а с дома. Без проблем?

– Вроде – без проблем. Реджи на меня погавкивает временами…

– Серьезно?

– Ага. Что-то он такое чует, паразит. Его мы уж точно не провели.

– Ну и хрен с ним, – подумав, сказал Пашка, – привыкнет, стерпится – слюбится. На худой конец, попроси у Андропыча какой-нибудь химии и подсунь ему в колбасе, чтобы откинул ласты.

– Жалко все же. Авось сживемся…

– Ну, дело твое, – сказал Пашка. – Ты мне собаками зубы не заговаривай. Анжелу трахнул?

– Ну…

– Марианну трахнул?

Петр, отведя глаза, кивнул, уточил:

– Впрочем, неизвестно еще, кто кого…

– С ней это бывает, – хохотнул Пашка. – Ну, как тебе мои бабы?

– Ты что, специально их подбирал по красивым именам?

– По именам? А… да ну, Анжела никакая не Анжела, а Анька. Марианна – Маринка. Вот Жанна – и впрямь Жанна, так уж получилось, родители наградили имечком… Ну, а Катерину свет Алексеевну-то распробовал? Хороша?

Петр молчал, буравя взглядом стол. Потом сказал чуточку неуверенно:

– Вот про Катю я и хотел поговорить…

– Ну-ну? – с любопытством откликнулся Пашка.

– Слушай, не мое дело, наверное… Но эти твои забавы, Станиславский ты наш…

– Какие еще забавы? А-а! – прямо-таки ликующе воскликнул Пашка. – Вторник же… Ты, я так понимаю, в театр угодил? Что тебе девки показали? Да не жмись ты!

– «Лас-Вегас» и «Колючую проволоку».

– А, ну это – не фонтан, – деловито сказал Пашка. – Закажи ты им, пожалуй что, «Консерваторию» или «Арабские вечера», совсем другое впечатление…

– Может, еще и «Палача» заказать?

– А почему бы и нет? Стоп, стоп… Что-то быстренько разобрался в театральных буднях… Неужели Катька сама просвещала?

– Как тебе сказать… – Петр набрался смелости. – В общем, ты со мной делай что хочешь, но спектакли я отменил. Так ей и обещал. И она, между прочим, только рада. Я в конце концов не пацан, могу разобраться, чего женщине хочется и чего не хочется…

– Ах, вот оно что… – протянул Пашка. – Правильный ты наш, вылитый моральный кодекс строителей коммунизма… Решил, значит, стать избавителем томящейся принцессы? – Он всмотрелся внимательнее и вдруг захохотал в голос, хлопнул себя по колену: – Восток – дело тонкое, Петруха… Ну, Петруччио! Ну, хер Питер! Ставлю сто против одного, что ты, простая душа, всерьез запал на Катьку! Что заменжевался, брательничек? Дай-ка я к тебе присмотрюсь… Ну конечно! Все симптомы. Взгляд блуждает, на роже – этакая явственная пунцовость… – Он утвердительно закончил: – Ты ее на правах законного мужа оттрахал и запал всерьез… Во-от такими литерами на роже написано.

Петр поднял голову и взглянул брату в глаза:

– А если и всерьез?

– Ну что ты так смотришь, будто зарезать хочешь, чудило? – засмеялся Пашка. – Только мне ревновать не хватало. Ежели помнишь, я тебе уже говорил, что всерьез собрался развестись. Так что бери и пользуйся. Баба с возу – кобелю легче… Серьезно. Катька для меня – отрезанный ломоть. Ты что, – спросил он мягче, без насмешки, участливо, – всерьез запал, Петруха?

Петр молча кивнул.

– А, пардон, Кирочка?

– С этим – все, – признался Петр, опустив глаза. – Ничего не могу с собой поделать, это моя женщина, хоть режь…

– Да успокойся, глотни коньячку… Кто тебя резать будет, дурашка? Я? Вот уж нет. Говорю тебе, забирай. В придачу к обещанному гонорару. Нужно будет только как следует обдумать, устроить это как-то… Ну, у нас еще пара месяцев впереди, вот разделаемся с настоящим и делами и будем думать, как вас, голубков, соединить.

– Спасибо…

– За что, господи? Все укладывается в старую поговорочку – на тебе, боже, что мне негоже. И только-то. Ох, да не сверкай ты на меня так глазами! Ладно, ладно, согласен, что Дульсинея Тобольская – самая прекрасная дама на свете… Ты и меня пойми, для меня-то Катька – отрезанный ломоть, а посему сбиваюсь на легкомыслие, для меня-то романтика давно прошла… Какая там, к черту, Джульетта? Но я за тебя рад. Душа болеть не будет, что Катька в плохие руки попадет… Прекрасно все устроилось, а? Но ты мне все-таки выдай, откуда знаешь про «Палача»?

– Она говорила. Знаешь, Паш, ей все это и в самом деле чертовски не нравится…

– Ах, не нравится… А таскать на лебединой шейке и в розовых ушках годовую зарплату доброй сотенки бюджетников ей нравится? Икорку небрежно лопать с золотого ножика ей нравится? В конце-то концов, не так уж и много от нее требовалось: подыграть не всерьез на любительской сцене… Между прочим, подобные забавы на Западе сексологи прямо-таки рекомендуют, точно тебе говорю. Пробуждает угасший интерес к партнеру, привносит новые оттенки… Я ведь не маньяк, Петруччио, ни мальчиков не трахаю, ни первоклассниц. Все согласно наработкам западных эскулапов, за консультации, между прочим, серьезные денежки плочены. Ты мне скажи по правде: когда смотрел «Колючку» с «Вегасом», у тебя в штанах, часом, ничего не торчало? Торчало… Наука, Петя, вещь авторитетная…

– Так что там все-таки с палачом?

– Господи, дался тебе этот «Палач»… – в сердцах бросил Пашка. – Ну, выходит палач, этакий облом, с голым пузом, в красном, само собой, колпаке. Берет очаровательную ведьмочку и начинает ее разоблачать, в пыточный станок запихивать. Помацает немножко, не без этого… только в том-то и смак, Петруччио, что ты в любой миг можешь действо прервать и совершенно точно знаешь, что она твоя и только твоя… Как мужик мужику – здорово возбуждает.

– Палач – это Митька Елагин?

– Ну, а что? Не со стороны же людей звать. Непременно пойдут разговоры, сколько ни заплати. А Митька, должен тебе сказать, при всех своих недостатках верный, как собака. Молчок-язычок. Биография у парнишки суровая, он не в штабах кантовался, как ты, он, по секрету, кучу народу перерезал от имени государства и по его поручению – и держать язычок за зубами ох научили…

– Вот только руки придерживать его не научили, я смотрю, – не выдержав, бросил-таки Петр.

– Конкретно?

– Не хотел я говорить, но без тебя тут не справиться… Катя жалуется, он ей не дает прохода. То погладит, то тронет и ведь – на людях, Паша…

Пашка нахмурился:

– А ты не преувеличиваешь?

Петр двинул к нему бумагу:

– Только что сводку по сплетням принесли. До того дошло, Паша, что народ стал болтать в полный голос и на каждом углу.

– На каждом углу – это да… – задумчиво протянул Пашка, читая творчество Андропыча. – Но никак не в полный голос, тут уж дудки, им еще работенка не надоела…

– Все равно. Надо с этим что-то делать. Катя нервничает. Я с ним попробовал потолковать, вроде обещал завязать, но кто его знает…

– Не бери в голову, – небрежно оттолкнул сводку указательным пальцем Пашка. – Ладно… Потолкую с Митяем, меня-то он послушает. Ну, перевозбудился парнишка, дурь в голову полезла… Урегулируем. Зуб даю. С этим все, лады?

– Лады, – сказал Петр, успокоившись окончательно. – Только вот… Что за ерунда получилась с тормозными шлангами на джипере? Вокруг меня уже крутилась одна рыжая милицейская дама, ей в голову отчего-то стукнуло, что это было поку-

шение…

– А! – махнул рукой Пашка. – Опять-таки не бери в голову. Митька и в самом деле малость лопухнулся, не подумали, что я – человек заметный, а милиция нынче дерганая…