– Не мучайся, – мягко сказала Катя, – отдохнешь немножко, и все потом получится… Попробовать?… – она легонько прикоснулась.

– Не надо, – хрипло сказал Петр. – Потом. Что-то я сегодня… Катя…

– Что? – тихонько спросила она.

– Тебе самой-то все это нравится?

– Что?

– Не прикидывайся. Пьески…

Он почувствовал, как Катя на миг напряглась. Но в следующий миг ее голос прозвучал ровно, совершенно спокойно:

– Я привыкла, Паша. Как ты и говорил…

Другой принял бы это за чистую монету, но Петр, даже пребывая в смятении чувств, уловил глубоко запрятанную фальшь. И втихомолку порадовался: нормальная женщина, не находящая никакого удовольствия в забавах погорелого театра…

– Так уж привыкла? – спросил он. – И когда Марьяшка тебе под юбку лазит? Что-то мне показалось, будто особенного творческого энтузиазма у тебя этот «допрос партизанки» не вызвал… В конце концов, ты ж у меня нормальная баба, это я, похоже, заигрался…

Ресницы, касавшиеся его щеки, легонько ворохнулись.

– Ну, признавайся уж, – сказал он Кате на ухо. – Не вдохновляет?

Она вновь легонько напряглась:

– Тебе откровенно?

– А как еще?

– Что с тобой?

– Да ничего. Решил произвести переоценку ценностей. Говорят, человек меняется раз в семь лет… Ну, цифра, может, и не особенно точная, но мысль, по-моему, верная…

– Знаешь, если откровенно… – Катя помолчала, потом, видимо, ободрившись, заговорила увереннее: – Если откровенно, ничего нет такого уж плохого в экспериментах и забавах… если вдвоем. Только вдвоем. А все остальное… Ты знаешь, от Марьяшкиных лапок или от «палача» немного воротит…

И замолчала, словно испугавшись, что раскрыла душу больше, чем следовало. «Очень мило, – подумал Петр. – Еще и палач какой-то в репертуаре объявился. Очень хочется надеяться, что и эту роль исполняет вездесущая Марианна, иначе начнешь думать о родном брательнике вовсе уж нелестно».

– Ну и правильно, – сказал он. – Сколько раз мы уже побывали заядлыми театралами? Я сам не помню в точности, голова слегка побаливает…

Она старательно задумалась:

– Раз в неделю, иногда два… года полтора… это будет…

– Ладно, не будем вдаваться в цифирь, – сказал Петр.

И пожалел ее: полтора года подобных забав кого хочешь ввергнут в мизантропию, просто удивительно, что она еще держится.

– Кать, ты очень обидишься, если мы с этой забавой завяжем? – спросил он.

– Ты серьезно?!

– А почему бы и нет? Хватит, поразвлекались. Когда она тебя сегодня лапала, у меня что-то в душе перевернулось, честное слово. С мужиками в возрасте такое случается. Хлопнет что-то по башке… как со мною и произо-шло, – и начинаешь многое переосмысливать. Знаешь, пока я неделю валялся в больнице, много передумал… Короче, Катенька, не закрыть ли нам занавес? Цирк сгорел, и клоуны разбежались… Конечно, если ты горишь желанием и дальше изображать звезду подиума…

– Не горю, милый, – сказала она, решившись. – Надоело… А ты уверен, что тебе этого больше не надо?

– Уверен, – отрезал Петр. – Точно тебе говорю.

Катя прижалась к нему, положила голову на локоть, с явственной надеждой в голосе произнесла:

– Паша, очень хочется верить, что это у тебя не от коньяка…

– Сказал же. Переоценка ценностей.

«Что ж ты делаешь, оглоед? – рявкнул внутри остерегающий голос, олицетворяющий здравый смысл. – Побудешь благородненьким, дашь ей, фигурально выражаясь, вольную – а потом опять появится Пашка и запустит цирк по-новой.

Но ведь с Пашкой можно потолковать по-мужски. Или…

А почему, собственно, эта мысль должна выглядеть чем-то заведомо неприемлемым? Пашка сам говорил, что всерьез собирается с ней развестись, когда предлагал не церемониться и преспокойно иметь Катю, когда захочется и как захочется, в его голосе не было ни сожаления, ни ревности. Ни следа подобного. Ее вовсе не придется отбивать, уводить. Она будет свободна… но как ей объяснить? А может, ничего не объяснять? Появиться однажды в своем подлинном обличье? Еще не факт, правда, что она решится, согласится…

Кира, – вспомнил он с виноватым укором. – Ох, Кира… А что – Кира? В конце-то концов, перед самим собой лукавить не стоит, это подвешенное состояние уже давно встало поперек горла – и ее затянувшиеся колебания, и капризы… В конце-то концов, случалось подобное в мировой практике. Все знают великую пьесу Шекспира о юных влюбленных, но мало кто помнит, что до встречи с Джульеттой у Ромео была, выражаясь языком современной молодежи, закадренная герла. Постоянная подруга. О которой он во мгновение ока забыл и никогда уже не вспоминал – Джульетта сразила его, как солнечный удар. Как молния. Это – жизнь, так случается. И ничего нельзя с собой поделать. Катя. Катенька». Катины губы скользнули по груди, переместились ниже. Она добросовестно пыталась помочь, окрыленная к тому же неожиданным известием о закрытии театра…

Именно это его и остановило – как ни туманилась голова, не хотелось получать это исключительно в благодарность за отмену бездарных эротических пьесок… Петр насколько мог мягче отстранил ее голову:

– Катенька, не стоит сегодня. Я и в самом деле что-то подустал. На природу бы, с костерком и лесным воздухом…

– Ох, Савельев… – шепнула она с явственным счастливым придыханием, – сдается, тебя и в самом деле крепко приложило головушкой, если ты начал мечтать о вылазке на природу. Давно я за тобой не замечала таких желаний… Ну, что ты надулся? Я шутя.

Он не надулся – просто-напросто обнаружил, что мимоходом допустил очередной прокол, вновь побыл собой, а не Пашкой, и в самом деле никогда не любившим особенно пикники на природе. Но не скажешь же ей правду…

– Вот видишь, Катюш, – произнес он насколько мог мягче. – Достаточно хорошенько треснуться башкой, чтобы пробудились совершенно вроде бы несвойственные желания…

– Уж это точно. Даже Реджик заметил, что ты изменился…

– В лучшую сторону, надеюсь? – спросил он напряженно.

Катя тихонько засмеялась, прижимаясь к нему, щекоча щеку пышными волосами:

– Пашка, как мне хочется верить, что – в лучшую…

«Никому не отдам, – подумал он, цепенея от нежности, осторожно водя кончиками пальцев по нежной коже. – Даже Пашке. Имею я право на простое человеческое счастье после всего пережитого? Когда ревела толпа и взлетали в воздух отрубленные человечьи головы, а в автоматах не было ни единого патрона, потому что так порешили чьи-то изувеченные перестройкой мозги, когда лежал на окраине городка с вывихнутой ногой, а машина, сверкая фарами, разворачивалась, чтобы раздавить окончательно, когда… Неужели после всего, что довелось пережить, не смилуются высшие силы, как их там ни именуй, не выделят кусочек счастья? И за Рагимова, и за всех остальных…»

Пригревшаяся в его объятиях Катя не-

ожиданно вздохнула.

– Что? – встрепенулся он.

– Просто подумала, как мало нужно, чтобы вновь почувствовать себя счастливой, – призналась она. – Господи, примитивно-то как – не удержал машину на дороге, треснулся головой – и все в один волшебный миг изменилось… Паша, нехорошо так говорить, но лучше бы это у тебя подольше не проходило…

– Не пройдет, – заверил он, легонько отстраняя пальцами жесткую дурацкую мешковину, мешавшую ощущать ее тело так, как этого хотелось.

– Паша…

– Да?

– А «фотостудия»?

– Ликвидируем заодно, – наугад ляпнул он.

Но, похоже, угодил в точку – Катя лишь потерлась щекой о его плечо, удовлетворенно вздохнула. Еще и «фотостудия», надо же. Положительно, так и тянет потолковать с Пашкой по-мужски…

– Паш…

– Да?

– Ты извини, что я так уж расхрабрилась и обнаглела…

– Брось. Сегодня такой вечер – исполнение твоих желаний. Я серьезно.

– Может, поговоришь тогда с Митькой?

– С Елагиным?

– Ну, а с кем же.

– А что он?

– По-моему, он что-то такое возомнил. После «Палача». Норовит все прикоснуться, как бы нечаянно, руку положить… и, что самое тягостное, почему-то непременно на публике. Как бы не начали болтать глупости. В самом деле, Паша, почему-то это на него находит именно в присутствии посторонних глаз. Я его никогда не считала сдвинутым, но это вовсе не мои фантазии, он становится навязчивым…