Обрадованный Олег раскланялся с гостеприимным городским чиновником и поспешил на площадь искать жену. Остальная часть семейства тем временем расположилась у ограды церковного сада. Любовь Андреевна, узнав от супруга, что все складывается как нельзя лучше, наказала Вите сторожить вещи и никуда не отпускать от себя Леночку и отправилась в здание общинной администрации вслед за супругом в надежде скоро вернуться. Увы, процедура оформления документов затянулась надолго, поскольку новички должны были ознакомиться со сводом внутренних законов общины и заполнить длиннейшие анкеты.
Сидеть на одном месте в ожидании, когда вернутся родители, оказалось очень скучно, и Леночка скоро начала капризничать:
- Я есть хочу… — заканючила она, просительно глядя на Витю.
Витя сам ничего не ел с утра, но полагал, что можно пока и потерпеть.
- Подожди, вот мама вернется, и сразу пойдем обедать! — уговаривал он сестренку. Здесь неподалеку столовая есть, я видел вывеску, когда мы мимо проезжали.
- А сейчас нельзя-а?!…
- Ты же слышала, нам сказали здесь сидеть, да и куда мы попремся с вещами?
Но Лена продолжала ныть, и Витя огляделся по сторонам, не продают ли где поблизости съестного. К его удивлению, на городской площади не оказалось ни одной продуктовой палатки. Тогда его взор упал на яблоню, склонившую ветви через церковную ограду. Плоды на ней уже поспели и висели этакими краснобокими фонариками. Даже странно, что их до сих пор никто не сорвал! Витя потянулся, оторвал от ветки особо крупное яблоко, старательно обтер его подолом майки и протянул сестренке:
- На, лопай!
Лена упрашивать себя не заставила и тут же вгрызлась в яблоко. Схрумкав половину, она протянула остаток брату, чтобы и тот попробовал. Витя не отказался. Увы, оказалось, что все это время за ними следили. Позади Вити вдруг раздался мужской голос:
- Грешите, дети мои?
Мальчик испуганно обернулся. Перед ним стоял высокий мужчина в одежде священника и укоризненно качал головой. Отпираться было бесполезно.
- Мы так… только одно яблоко…
- Все равно это грех! А откуда, разрешите полюбопытствовать, вы сюда приехали? Где ваши родители? Вы явно не местные…
- Из Москвы, — поспешно ответил Витя. — А наши родители вон в тот дом пошли, — он показал рукой на здание общинной администрации. — Они в вашу общину вступают.
- А-а, так теперь вы тоже наши будете, — удовлетворенно произнес мужчина. — Как вас зовут-то?
- Витя и Лена Николаевы, — произнес Витя, надеясь послушанием избежать худших последствий.
- Хорошо, Витя и Лена. Здесь у нас вас воспитают как добрых христиан и отучат зариться на чужое имущество. Я вас запомнил. Когда вернутся ваши родители, обязательно покайтесь им в совершенном грехе и готовьтесь к принятию божьей кары, — с этими словами мужчина повернулся и пошел прочь, оставив детей стоять с открытыми ртами.
Когда родители вернулись с уже подписанными документами и ордером на вселение в общежитие, Витя признался им в краже яблока из церковного сада. Мать с отцом крепко его поругали, но больше никаких санкций применять не стали. Надо было искать место, где можно пообедать, а потом отправляться на их новое место жительства.
Общежитие располагалось в кирпичной пятиэтажке на окраине городка. Николаевым здесь выделили меблированную квартиру из трех комнат с кухней и санузлом. Мебель в ней была неказистой на вид, явно кустарного производства, но довольно прочной. На кухне стояли электрическая плита и новенький холодильник. Тут же на стене висел проводной приемник, по которому, впрочем, вещала только местная радиостанция, где новостные программы чередовались с душеспасительными беседами и советами для домохозяек. Никакой популярной музыки тут не передавали. Отсутствовал в квартире и телевизор. Похоже, духовные лидеры общины решили надежно оградить свою паству от любых соблазнов местного мира. Дети, конечно, заныли, что помрут здесь со скуки, но отец решительно пресек их скулеж, заявив, что все это временно, вот построят они собственный дом, и тогда заведут себе в нем и телевизор со спутниковой антенной, и все, что пожелаете. А пока перетерпите, будете больше на улице гулять, воздухом чистым дышать, а не московским смогом.
Витя уже решил было, что все обошлось, но уже на следующее утро им на квартиру доставили повестку от Общинного воспитательного совета с предписанием к пяти часам вечера доставить обоих детей в общинный воспитательный центр при городском соборе для покаяния в совершенных грехах и понесения соответствующего наказания. В повестке особо подчеркивалось, что дети должны быть одеты в приличествующую одежду, причем запрещаются длинные платья, комбинезоны и штаны на подтяжках. Детей обязательно должен был сопровождать кто-то из родителей. Олег собирался идти знакомиться со своей новой работой, посему на семейном совете решили, что с детьми пойдет мать.
Общинный воспитательный центр размещался в двухэтажном каменном здании, по внешнему виду смахивающем на каземат, что стояло в глубине церковного двора. Любовь Андреевну с детьми здесь сразу проводили на второй этаж в большой зал для наказаний и велели ждать прихода пастыря. Часть пола в конце зала была затянута прорезиненной тканью, в которой были проделаны три отверстия, причем не только в ткани, но и в полу. Напротив этих отверстий размещалось несколько рядов кресел, предназначенных для детей, ожидающих своей очереди на наказание, их родителей, а также любых членов общины, которые пожелали бы понаблюдать за процессом воспитания подрастающего поколения. Сейчас здесь сидели только трое молодых женщин со своими детьми — мальчиками пяти-шести лет.
В зал вошел худой высокий священник, похожий на высохшую воблу, и назвался отцом Павлом, главой Общинного воспитательного совета. Он сходу предложил всем присутствующим в зале детям помолиться Господу и попросить у него прощения за совершенные ими грехи, после чего подозвал к себе троих мальчуганов и стал перечислять совершенные ими грехи. Как выяснилось, главным их грехом была беготня, затеянная ими в церкви, за что, собственно, настоятель храма и направил их сюда, а уж воспитательный совет до кучи добавил и непослушание родителям, и стычки со сверстниками, и прочие мелкие детские грешки. Сформулировав обвинение, отец Павел принялся отчитывать провинившихся, добиваясь от них раскаяния. Малыши были уже в таком состоянии, что готовы были покаяться во всем, что от них не попросят, лишь бы отпустили, но явно понимали, что словами дело не ограничится, хотя и смутно представляли себе, что им еще предстоит. Свою проповедь отец Павел закончил фразой:
- А теперь займите места для кающихся грешников и ждите, когда настигнет вас господня кара, ибо не я вас наказываю, вас наказывает сам Бог.
После этих слов к детям сразу подбежали помощники отца Павла, отвели их к отверстиям, проделанным в полу, и, поддерживая под руки, опустили мальчуганов туда по грудь, после чего затянули на них крепкие пояса, к которым была приделана та самая прорезиненная ткань. Теперь над уровнем пола виднелись лишь головы и руки мальчиков. Следующие несколько минут для сторонних наблюдателей ничего не происходило, испуганные малыши замерли с открытыми ртами, глазея на отца Павла, но пока не издавали ни звука. Затем священник произнес:
- Да свершится Суд Божий, да претерпят эти юные заблудшие души все то, что они заслуживают, да очистятся они этим наказанием, да оставят их одолевающие их бесы!
Еще несколько секунд все было спокойно, затем малыш, находящийся слева, вдруг дернулся и вскрикнул, за ним последовал его сосед, и вскоре все трое мальчуганов ревели во все горло, умоляли простить их, корчились и пытались вырваться из стягивающих их тела поясов, но те держали крепко.
- Вот видите! — провозгласил отец Павел. — Это изгоняемые бесы сейчас кричат их устами, но недолго им еще терзать души этих несчастных детей, божья кара свершится, и эти дети очистятся от своих грехов!
Никто из сидящих в зале не видел, что в это время этажом ниже трое экзекуторов, служащих при воспитательном совете, спустив с юных грешников штанишки, крепко охаживали их вымоченными в рассоле березовыми розгами. Духовные отцы Церкви преображения придерживались мнения, что телесные наказания детей необходимы для их нравственного воспитания, а зрелище страданий, которые претерпевают юные грешники, весьма способствует улучшению общественных нравов, но при этом публичное обнажение детей способствует их растлению и вводит в ненужный соблазн наказывающих их взрослых. Чтобы избежать этого противоречия, и была принята схема, при которой свидетели наказания согрешивших детей не видят, так сказать, самой технологии этого наказания, а наблюдают только его результаты: плач, вопли, стоны и корчи наказуемых детей. Экзекуторы, со своей стороны, не видели лиц тех, кого наказывают, и даже не знали их имен. Проводивший наказание священник, пока были открыты отверстия в полу, перечислял только грехи детей, исходя из которых экзекуторы сами назначали юным грешникам полагающееся им число ударов. Затем отверстия затягивались, и сквозь плотную ткань звуки не доносились ни сверху вниз, ни в обратном направлении, так что экзекуторы не могли слышать криков наказуемых. Считалось, что таким образом наказание будет проводиться нелицеприятно, не под воздействием жалости, корысти, любых возможных симпатий и антипатий, а экзекутор никогда не узнает наказанного им ребенка, даже встретившись с ним на улице. Ради этого даже дети отцов города перед наказанием должны были надевать самую простую одежду. Дети, в свою очередь, не видели, как и чем их наказывают и кто это делает, малыши в самом деле готовы были уверовать, что так их карает сам Бог. Даже священник не мог прервать наказание на середине, как бы ни орали и ни умоляли его наказываемые дети, все оставалось на усмотрение экзекуторов, видящих состояние кожи наказываемого. Общим правилом было только то, что наказание должно немедленно прекратиться, если наказываемый ребенок перестал дергаться, то есть, по-видимому, потерял сознание.
