Провозглашенные Олесиным идеи за прошедшие годы успели изрядно потускнеть в глазах россиян. Вот, есть общины, можно, казалось бы, жить теперь так, как ты сам желаешь, а счастья нет все равно. Мелкие, замкнутые в себе общины сплошь и рядом начинали походить на банки с пауками, внутренние конфликты раздирали их на части, в итоге они дробились, но и в новообразованных общинах единомышленников сплошь и рядом по прошествии некоторого времени воспроизводился тот же сценарий конфликта. Крупные общины, особенно религиозные, основанные на традиционных ценностях и жесткой дисциплине, все чаще вступали в конфликты между собой и с государственными органами, часто в противоречии с законом требуя запрета деятельности оппонентов. Новая попытка России сыграть мессианскую роль для всего остального мира также явно не удалась — олесинская теория моральной автономии скептически встречалась даже в либеральных западных государствах, не говоря уже о многочисленных авторитарных и тоталитарных режимах. Объединить человечество даже на такой плюралистической основе оказалось невозможным, да и для объединения населения России этого уже недоставало. Нужны были новые идеи, но ни сам Ставнин, ни даже помогающие ему философы-антропоцентристы оказались не способны их выдвинуть. Нет, одна перспективная задумка у них в наличии, конечно, имелась, но чтобы донести ее до сознания масс, надо было рассекретить суть того эксперимента, который все эти годы проводился в Кесареве, а время для этого, по их мнению, еще не настало.

Тем временем, подошел срок очередных президентских выборов. Не сумев подготовить себе преемника, не имея ни высокого рейтинга, ни убедительной программы, Роман Ставнин все же решился пойти на переизбрание и закономерно проиграл. С его уходом Антропоцентристская церковь теряла прикрытие в верхах, в том числе и в плане проведения своего эксперимента.

После инаугурации нового президента Вадим Каледин, двенадцать лет проведший во властных структурах, вполне ожидаемо оказался в отставке. Жизнь надо было обустраивать по-новому. Его нынешнего имени и влияния хватило бы, чтобы создать под себя новую влиятельную газету или занять пост пресс-секретаря в какой-нибудь крупной частной компании, но он пока еще не решил для себя, где будет продолжать свою карьеру, и пребывал в раздумьях, благо, средства позволяли.

Утром 30 июня в квартире Каледина внезапно раздался телефонный звонок. Оказалось, звонил Тверинцев. По ходу службы Вадиму редко приходилось сталкиваться с Николаем Игнатьевичем. Он слышал, что тот продолжал заниматься философией, по-прежнему представлял Антропоцентристскую церковь в ее взаимоотношениях с властными структурами и председательствовал на заседаниях ее Идеологического совета. Сторонники церкви, тем не менее, последние годы почитали ее главой не его, а ушедшего в отставку с поста президента Олесина, как более известного во всем мире деятеля, именно с Олесиным в случае возникновения каких-либо неприятностей предпочитал советоваться и Ставнин. Намеренно ли Тверинцев старался держаться в тени или был попросту затерт более масштабной фигурой Олесина — об этом Каледин как-то не задумывался. Не знал он и о том, в какой степени Николай Игнатьевич ныне связан с проходящим в Кесареве экспериментом. Но именно об этом эксперименте у них и зашла речь.

- Вадим, — звучал в трубке голос Тверинцева, — ты когда-то очень интересовался нашими ребятишками, зачатыми от высших сил. Тогда я рекомендовал тебе не заезжать в Кесарево. Теперь обстоятельства изменились. Ты больше не официальное лицо, а скрывать наш эксперимент от огласки после поражения Ставнина мы все равно теперь долго не сможем. Я тоже редко там бывал, особенно в последние годы, но теперь, боюсь, Триллини не обойтись без нашей помощи. Я предупредил его, что приеду завтра в его вотчину. Ты согласен составить мне компанию? Обговорим все проблемы в тесном кругу, заодно и на детишек посмотришь.

Предложение было заманчивым. Журналистское любопытство немедленно проснулось в Каледине, и он согласился составить Тверинцеву компанию в поездке. Всю дорогу между ними шла беседа.

- Самое печальное, — говорил Тверинцев, — что у нас скоро не будет средств на содержание наших подопечных. Двадцать женщин, столько же детей, плюс Триллини с его лаборантами, плюс надо на что-то содержать дома и лабораторию, плюс, боюсь, не обойтись теперь без взяток, чтобы местные чиновники закрывали глаза на некоторые, хм, особенности наших подопечных.

- Неужели церковь теперь настолько обнищала? — удивился Вадим. — А как же ваш американский спонсор?

- Так ведь сколько лет уже прошло, Вадим, — мягко произнес Тверинцев. — Обстоятельства изменились. Ричард Стэйос уже три года как скончался, а его наследники не состоят в нашей церкви и не имеют ни малейшего желания продолжать нас финансировать. Своих коммерческих предприятий у нас, как ты знаешь, никогда не было. Раньше Олесин и Ставнин находили для нас спонсоров, но теперь, когда наших людей больше нет во власти, этих спонсоров и след простыл. Месяца на два нам денег, наверное, хватит, а там… Боюсь, как бы нашим ребятишкам не пришлось переходить на подножный корм…

Тверинцев на время замолчал, погрузившись в свои мысли, затем со вздохом произнес:

- Ладно, не будем заранее душу травить, лучше на месте оценим, как там обстоят дела.

Едва автомобиль Тверинцева припарковался у входа в лабораторию Триллини и Николай Игнатьевич с Вадимом выбрались из него, неподалеку раздался мальчишеский крик: «Дядя Коля приехал!» — и к Тверинцеву подбежал рослый улыбающийся паренек.

- Здравствуй, Владушка! — ответил Николай, беря пацана обеими руками за плечи и с интересом его разглядывая. — Ух, какой ты высокий вымахал! Скоро меня перерастешь! Уже настоящий парень, а я ведь тебя последний раз пацаненком восьмилетним видел.

Оглянувшись на Вадима, Тверинцев пояснил:

- Это Влад Борсан, сын румынки, я о нем тебе когда-то говорил, у него единственного здесь голубая кровь.

Мальчик, обрадованный проявленным к нему вниманием, разулыбался во весь рот, при этом открылись две пары огромных клыков, какие бывают у крупных обезьян, например, павианов. При виде такого украшения во рту любимца у Тверинцева глаза на лоб полезли:

- Влад, прости пожалуйста, а когда это у тебя такие клыки-то выросли?

- А сразу, как только молочные зубы на их месте выпали, — охотно ответил мальчик и, увидев, с каким ужасом взирает на него Вадим, улыбнулся еще шире. — Да вы не бойтесь, я не кусаюсь, хотя некоторые тут (лукавый взгляд в сторону) меня вампиром дразнят.

Рядом с Владом тем временем возник еще один мальчик. Он был на полголовы ниже приятеля, но эта разница в росте скрадывалась высоким головным убором наподобие белого цилиндра, который мальчик носил, невзирая на летнюю жару.

- О, а вот и Корнейка к нам прискакал! — переключил Тверинцев внимание на вновь подошедшего. — Что, все так же держишь в страхе всех школьных товарищей?

- Не-а! — отозвался тот. — Они теперь поумнели, от Лешки отстали, да и вообще ни к кому из наших больше не пристают!

- А это Корней Гриценко, сын украинки, — снова обратился Тверинцев к Вадиму. — Я о нем тебе тоже рассказывал, у него под этим цилиндром настоящие рога растут.

- Уже выросли! — немедленно откликнулся Корней и наклонил голову, но цилиндр снимать не стал.

Каледин пристально разглядывал обоих мальчиков. Влад поражал какой-то странной своей неземной красотой. Нежно-голубая кожа без следов загара, ярко-голубые пухлые губы, лучистые глаза цвета переспелой вишни, аккуратная черная челка, постоянная улыбка на устах, можно даже сказать обаятельная, когда он не раскрывает рта. Вампирские клыки, конечно, изрядно портили впечатление. Его приятель Корней был настоящим живчиком — ему, казалось, трудно устоять на месте, он то переступал с ноги на ногу, то зачем-то вставал на цыпочки, крутил шеей, постоянно сжимал и разжимал кулаки. Его вздернутый носик был усыпан веснушками, а взор веселых карих глаз никак не желал задержаться на одном месте, перескакивая с Вадима на Тверинцева, оттуда на Влада, потом еще куда-то вбок, затем опять возвращался к Вадиму.