До нового места жительства семейству Корнея пришлось ехать на поезде с двумя пересадками, а потом еще долго трястись от станции Коломыя в кузове грузовика, поскольку не было никакой другой возможности доставить вещи в это захолустье. Родное село Петра Костюка находилось в Карпатах у самого подножья горного хребта под названием Горы Гринявы. Где-то поблизости располагался Карпатский заповедник, но чтобы до него добраться, надо было преодолеть этот самый горный хребет и переправиться через реку Черный Черемош. Сюда никогда не забредали туристы, здесь никому и в голову не приходило открыть горный курорт, как в не таких уж далеких Ворохтах, Кременцах, Яремче и Ясинях. Здешняя местность издавна имела славу бунташной, ближайший городок Верховина еще в XVIII веке прославился как главная база отрядов опришков — беглых крепостных крестьян, успешно воевавших с панами под началом легендарного Олексы Довбуша. Впоследствии местное население с переменным успехом сражалось и с поляками, и с немцами, и с Советской властью, с последней, пожалуй, даже наиболее упорно. Как только повеяли ветры перестройки, коренные жители Прикарпатья легко и непринужденно избавились и от чуждых им советских учреждений, и от навязанной им православной религии, вернувшись к привычному униатству. Петра Костюка, променявшего религию отцов даже не на православие, а на какой-то непонятный неогностицизм, в селе давно считали больным на голову. Прекрасным подтверждением этого диагноза в глазах селян стало то, что этим летом он внезапно умотал из села куда-то в Россию, и даже не на заработки, что было бы привычней, а ради женитьбы на какой-то фифе, каковую он теперь и привез в село вместе с ее уже большим и, как оказалось, внебрачным сыном. Новоселы немедленно стали объектом насмешек и плохо скрываемого презрения.
Уже по первым впечатлениям, Пробойновка показалась Корнею страшным захолустьем, даже по сравнению с его родным Кесаревом. Бедное небольшое село, затертое в горной долине, обшарпанные, давно не ремонтированные домишки с удобствами во дворе, из всех благ цивилизации — только электричество. По правде говоря, мальчик ожидал от своего нового места жительства того лоска, который присущ горным селениям в Крыму, увы, здесь не рассчитывали привлечь на постой туристов и потому привычно не обращали внимания на убогость своего быта. Хата Костюка ничем не отличалась от прочих. Выделенная Корнею комнатушка оказалась так тесна, что он сразу пожалел о том ладном коттедже, в котором они с мамой проживали в Кесареве.
Вторым потрясением для Корнея стало знакомство с местной ребятней. Внезапно обнаружилось, что его украинский язык, знанием которого он так гордился, очень непохож на местный говор. В конце концов, его мать Олеся была родом с Полтавщины, где всегда было сильно влияние России, карпатские же гуцулы многие века жили под Польшей, что не могло не отразиться на языке. При этом они именно себя считали истинными украинцами, хранителями национальной идеи. Дети во всем копировали взрослых. Сверстники Корнея откровенно передразнивали его выговор и лексику, сплошь и рядом отказывались ему отвечать, когда он к ним обращался, в отчаянии он перешел на русский язык, но от этого стало только хуже. Пробойновские дети русским языком либо вообще не владели, либо старательно делали вид, что его не знают. Корнея же теперь дразнили уже не восточником, а москалем, помимо его говора предметом насмешек стал высокий колпак, в котором он ходил по селу и никогда не снимал его на людях. Некоторые особо ретивые хлопцы даже попытались было разобраться с ним физически, к их несчастью, они ничего не знали о выдающихся бойцовских качествах Корнея. Несколько жарких стычек, в которых помимо ног и кулаков в ход пошли рога, и самые отмороженные забияки Пробойновки стали обходить новичка десятой дорогой, увы, друзей это Корнею не прибавило. С этих пор он всегда бродил по селу один — все сверстники при встрече с ним попросту от него отшатывались. Для веселого и компанейского Корнея это было хуже побоев — он увял, из глаз его исчез задорный блеск, по ночам мальчик теперь часто плакал в подушку.
Что люди! С некоторых пор Корней стал замечать, что даже местные собаки его боятся! При его появлении они отбегали подальше, поджав хвосты, и если и позволяли себе его облаивать, то только с почтительного расстояния и при возможности удрать, как только он к ним направится. Странно, но у кесаревских псов Корней не замечал к себе такой неприязни! У тех, правда, было свое пугало, Петр, на него они даже лаять не осмеливались, но так то Петр, он и любого человека мог вогнать в страх одним своим видом. «То ли это я совсем страшный стал, то ли здесь даже собаки москалей боятся!» — с горькой иронией думал порой мальчик, шагая по разом опустевшей улице.
Но самым плохим было даже не это. Куда бы ни шел Корней, всюду он ощущал потоки некой темной, давящей энергии. Не то чтобы они как-то мешали ему жить (Корней интуитивно чувствовал, что лично ему они никакого вреда принести не могут), но они несли какую-то непонятную опасность для людей, они вообще были несовместимы с понятием комфортной среды обитания. Корней стал вспоминать, случались ли у него прежде подобные ощущения. В Кесареве и его окрестностях, это он точно помнил, не было и намека ни на что подобное! В Бежецке… да, что-то подобное встречалось, но очень слабо выраженное и локализованное. Сделаешь шаг, словно перейдя незаметную глазу черту, и все, нет никакого темного излучения. Вот разве что в том месте на дороге, где с ними случилась авария… Там да, было какое-то аномальное опасное пятно. В Крыму эта таинственная темная энергия тоже присутствовала, но не на суше. Там она шла из глубин моря, Корней особенно явственно ощутил ее, когда нырял в море под Севастополем. Именно поэтому самым опасным местом в той же Алупке был пляж. Не под влиянием ли этой энергии Петр тогда так взъелся на того мальца, а они все приняли участие в травле? Даже сейчас вспоминать стыдно… Если бы не Боря… ох, что бы они натворили… А вот в Крымских горах ничего подобного не было! Корней отлично помнил, что он чувствовал, забираясь на Крестовую гору. Чем выше, тем меньше становилось влияние той энергии, на самой вершине ее не ощущалось вообще. Крымские горы были оплотом стабильности против разрушительной энергии моря. Здесь никакого моря нет и в помине, а потоки темной энергии еще интенсивнее, чем были там. И исходят они здесь как раз от гор, точнее, из толщи земной тверди под этими горами. Именно там расположен гигантский очаг, испускающий эту энергию. Энергию, гибельную для всего живого…
Почему же здесь тогда живут люди? Здесь же нельзя, просто нельзя жить! Им надо бежать отсюда, спасаться, искать более безопасные для жизни места! Неужели они совсем не чувствуют того, что так явственно ощущает он? Похоже, действительно не ощущают… Он один здесь такой, плод непорочного зачатия, сын неизвестного никому отца, очень может быть, как раз таки и связанного каким-то образом с этой самой темной энергией. Что же ему делать? Как заставить людей прочувствовать опасность, если он и сам не понимает, в чем же она, собственно, состоит? Он ведь не Стив, в конце концов, чтобы предугадывать будущее… Да если он вдруг и выяснит, что им всем угрожает, кто ему здесь поверит-то? Ему, чужаку и изгою? От таких мыслей Корней постоянно пребывал в подавленном состоянии, не зная, что ему предпринять.
Он попытался сунуться со своими сомнениями к матери и отчиму, они вежливо его выслушали, но ничего предпринимать не стали. Какая-то темная энергия, какая-то непонятная угроза… Откуда она в этом тихом уголке, где люди проживают уже многие века? Может, у мальчика просто невроз развился из-за стрессовых переживаний? Видно же, что местная ребятня не принимает его в свою компанию, даже на уроках в пробойновской сельской школе ему приходится одному сидеть за партой. Ладно, время все сглаживает, может еще с кем и подружится, а нет, так не вечно же ему здесь пребывать, а ближайшую пару лет уж как-нибудь, да проживет.
Не дождавшись помощи от близких людей, Корней стал думать, с кем еще можно поделиться своими страхами. Когда их спешно развозили из Кесарева по разным местам, им даже не дали возможности обменяться новыми адресами. Один адрес, впрочем, Корнею все же выдали на всякий случай, но запретили писать по нему без крайней необходимости. Это был адрес московской квартиры Тверинцева. Неизвестно, что понимал под крайней необходимостью сам Николай Игнатьевич, но Корней решил, что именно она для него сейчас и настала. Почта в Пробойновке работала отвратительно, но все же работала, ее вынужденно пользовались, поскольку более современных средств связи здесь не видали вообще. Карманные деньги Корнею выдавали скупо, отправка писем за границу стоила недешево, но наскрести на конверт с марками все же было можно. Вот только поймет ли Тверинцев, что именно страшит Корнея? Он ведь тоже обычный человек, он не ощущает никакой темной энергии. Какими словами Корнею описать свои чувства, чтобы Николай Игнатьевич понял, насколько это серьезно? Вдруг он тоже решит, что Корней от одиночества попросту начинает сходить с ума? Мальчик мучился, переживал, несколько раз переписывал свое послание, но наконец все же решился его отправить. Если не поймет Тверинцев, то, может быть, поймет верный друг Влад. Он ведь тоже, как Корней, неизвестно от кого зачатый. Вдруг и он ощущает эту самую темную энергию? А если даже и нет, так что с того. В конце концов, они столько лет прожили вместе в Кесареве и всегда прекрасно друг друга понимали!
