Виленчанин и логойчанин сидели в полумраке на скамье рядом с дверью, ведущей на улицу. Самый старший из учеников ешивы, Зундл-конотопец, которого Хайкл хорошо помнил по прошлому году, до сих пор не женился. Он все еще носил короткий холостяцкий пиджак, хотя его длинная густая борода совсем разрослась. Каждый раз, когда конотопец шел смотреть невесту, он стриг бороду, и вся синагога столбенела: без этих густых зарослей его личико было размером с сушеную фигу, что называется «высушенный плод смоковницы рабби Цадока»[114]. Как только очередное сватовство не удавалось, он снова отпускал длинную кудрявую бороду. Теперь он бежал с маленькой книжечкой в руке и что-то бормотал про себя так, будто волосы его бороды проросли в гортань и приглушили его львиный рык. Приблизившись к виленчанину и логойчанину, он буркнул:

— Вернитесь к Тому, перед Которым вы глубоко согрешили, сыны Израиля![115] — И сразу же отступил назад, как будто увидел ад, разверзшийся под ногами этих двух вышедших из повиновения парней.

За конотопцем бежал старший сын главы ешивы, мальчишка с льняными, как у иноверца, волосами, с длинными пейсами, заложенными за уши, с полными розовыми щечками и светлыми глазами, взгляд которых ни на мгновение не задерживался на чем-то одном. Писклявым голосом он повторил перед Хайклом стих, произнесенный конотопцем:

— Вернитесь к Тому, перед Которым вы глубоко согрешили, сыны Израиля! Вы сбились с пути, виленчанин, покайтесь! — И он помчался вслед за конотопцем, как жеребенок за кобылой.

Янкл-полтавчанин — крепкий широкоплечий парень. У него мраморный подбородок, красиво вырезанный нос и жгучие темно-карие глаза. Завидев его, младшие сестры квартирной хозяйки роняют все из рук, он буквально обжигает их своим взглядом. Янкл-полтавчанин знает, что красив, но смеется над этим. Новогрудок считает, что если мусарник достиг такого уровня, что может ходить без галстука и воротничка, то ему уже позволительно ходить без галстука и воротничка. Янкл придерживается противоположного мнения и говорит своим ученикам, мальчишкам в возрасте бар мицвы, что мир надо вырвать из себя раз и навсегда! Теперь он проталкивался через толпу сынов Торы с такой поспешностью, как будто в здании вспыхнул пожар и он хотел спастись первым. Чем ближе он подходил к виленчанину и логойчанину, тем шире разводил руки, как будто собираясь схватить обоих и раздавить. Вдруг он хлопнул в ладоши:

— Главное в жизни человека — лишь перелом его качеств, а иначе зачем ему жизнь?![116] — И понесся дальше, как ураган или горный поток.

За ним примчался сынишка главы ешивы и тоже хлопнул в ладоши:

— Главное в жизни человека — лишь перелом его качеств, но если вы, виленчанин, не делаете этого, то спрашивается, для чего вы живете на свете?

Выкрикнув это, он помчался догонять Янкла-полтавчанина.

Широко и лениво катится билгораец[117], ешиботник с большим животом, сальной рыжей челкой, рябым лицом, мясистым носом и большими кривоватыми зубами. Билгораец был знаменит как ученый, он буквально вынимал из рукава цитаты из Маймонида и часто опровергал мусарников. Старшие ученики жаловались главе ешивы, что билгораец получает лучшую квартиру и большее денежное содержание, чем любой другой ешиботник. Глава ешивы отвечал, что ничем не может помочь. Миснагиды из Новогрудка говорят, что в Нареве даже не открывают Геморы, занимаются только мусаром. Билгораец нужен, чтобы показать, что и в Нареве можно расти в учении. Он знал о своей силе и смотрел на всех с вызывающей насмешкой. Вот и теперь он стоял напротив виленчанина, засунув руки в карманы и выпятив живот. Из-под сдвинутой назад шляпы на его лоб падала сальная рыжая челка. В его мясистой физиономии и небрежном поведении было что-то от блатного, спокойно и лениво оценивающего силы противника перед началом драки. Хайкл слышал, как Мясницкая улица в нем кричала и подбадривала, чтобы он дал сдачи. Унижение, которое ему пришлось сегодня пережить, заставило кипеть его кровь, и он уже приготовился к столкновению. Однако билгораец спокойно прошел мимо, а за ним снова выплыл мальчишка главы ешивы. Он выпятил вперед свой животик и передразнил манеру речи билгорайца:

— Задайте, виленчанин, двенадцать вопросов, а я вам отвечу на все одним намеком. Вы занимались изучением Торы или же вы шлялись по Вильне без дела, как этот логойчанин шлялся по Нареву?

В первое мгновение Хайкл хотел схватить маленького насмешника за шею, но вовремя удержался. Над ним будут смеяться: тот, кто заводит войну с мальчишкой, сам мальчишка. Он поискал глазами своих прошлогодних товарищей и увидел, что они сидят на скамье в противоположной стороне зала. Они заглядывали в книжки по мусару и, как ему показалось, пребывали в печали. Хайкл почувствовал, что его товарищей огорчило, что он, едва приехав, появился в обществе логойчанина, и им приходится держаться на расстоянии.

— Видите того высокого, укутавшегося в талес с головой? — толкнул его локтем Мойше Хаят и показал на еврея, стоявшего лицом к стене. — Это ваш бывший директор валкеникской ешивы Цемах Атлас, тот самый, который притащил меня сюда мальчишкой из России. — И логойчанин тяжело вздохнул, так тяжело, как будто его легкие были набиты песком.

В ешивах Литвы долго говорили о новогрудковском мусарнике, который хотел сжечь библиотеку в одном местечке и валялся в грязи в другом, чтобы получить прощение от отца своей бывшей невесты. Было известно и то, что он скитается от местечка к местечку и от города к городу. Однако, когда Хайкл год назад приехал в Нарев на месяц элул и спрашивал о бывшем директоре валкеникской ешивы, никто точно не знал, где он. Только посреди прошлого лета он вдруг появился в Нареве, и после долгого размышления глава ешивы пришел к заключению, что теперь Цемах-ломжинец не будет доставлять неприятностей. Он достаточно настрадался и по-настоящему покаялся.

Звонкий удар по столу возвестил, что всем надо встать для произнесения молитвы «Кол нидрей». Мусарники, которые минутой раньше носились толпами от стены к стене, в одно мгновение протолкнулись на свои места с лицами, выражавшими преданность Богу. Каждый быстро находил свое место, скорее благодаря вытянутым вперед рукам, чем остекленевшим глазам.

После «Кол нидрей» снова раздался удар по столу в знак того, что глава ешивы проведет беседу. Реб Симха Файнерман, высокий и стройный, с золотисто-рыжей бородой, вынул руки из-под талеса, как орел взмахивает своими сильными крыльями, прежде чем взлететь. Он оперся обоими локтями о стендер и заговорил спокойно, громко и ясно, чтобы его хорошо было слышно во всех уголках синагоги. Он говорил о покаянии и о том, что в честь Судного дня каждый сын Торы должен принять на себя обязательство расти над собой. Однако первое условие для того, чтобы стать возвышенным человеком, — это хорошее общество. Даже праотец наш Авраам был лишен пророческой силы, пока шел вместе со своим племянником Лотом. Лишь после того, как Лот отделился от него и ушел туда, куда его тянуло все время, в Содом, лишь тогда дар пророчества вернулся к праотцу Аврагаму.

Мусарники знали, что глава ешивы может выступать перед целой синагогой, имея в виду сделать замечание одному конкретному ученику. И все же Хайклу не хотелось верить, что реб Симха Файнерман обращается к такому множеству людей, а имеет в виду лично его. Но логойчанин шепнул ему на ухо:

— Вы дождались, виленчанин! Теперь вы уже знаете, почему на вас не пребывает новогрудковская Шхина! Вы водите компанию с пьяницей Лотом, вас встретили вместе с содомитом.

Хайклу надоели желчные речи логойчанина.

— Я приехал последним поездом перед «Кол нидрей» не для того, чтобы слушать ваши комментарии по поводу беседы главы ешивы.

Логойчанин замолчал и посмотрел на дверь, как будто хотел убежать, но боялся выйти один в темноту.