Разумеется, этот отрывок призван сейчас продемонстрировать не оригинальность и не уровень жан-полевской мысли, а ее принципиальность. Речь идет о фундаментальной проблеме очевидности и истины, и она решается для Жан-Поля однозначно так, что очевидность есть очевидность чувства, и ничто иное, причем чувство, знающее о своем непостоянстве, все-таки обязано гарантировать свою конечную истину. Вместе с тем открыт путь для любых сомнений, и такие сомнения, так сказать, обязаны поляризоваться: на одном полюсе будет собираться все связанное с несомненностью чувства, на другом же, причем столь же непременно <или: непримиренно>, — все связанное с его сомнительностью. Вся проблематика Я, — так сказать, чувствующего Я, — непременно входит сюда: Я как обладающее своим чувством и обладающее несомненностью и, следовательно, очевидностью своего чувства тоже образует один полюс мысли, на другом же полюсе будет находиться Я, которое знает о сомнительности и неочевидности своего чувства как чувства, ручающегося за истину, в конечном итоге, самого же себя. Нетрудно видеть две вещи: во-первых, строение и «фабула» двух редакций проповеди мертвецам, Шекспировой и Иисусовой, а также и видение «Уничтожение», вполне точно воспроизводят схему такой поляризации — в сферу сновидения отодвигается все сомнительное, и такое сновидение на деле есть не что иное, как кошмарный сон знающего о своей сомнительности чувства; но поскольку это же чувство знает, или думает, что знает, и о своей несомненности, то выход из кошмара всегда есть — путем возвращения на прежний позитивный полюс своего верования-знания.

Теперь можно сказать: Жан-Поль был прекрасно подготовлен к восприятию философии Фихте, а это значит — он никак не мог принять, т. е. одобрить ее, так как философия Фихте в логике жан-полев-ской мысли, в схеме этой логики, могла осмысляться лишь как мышление только одного из двух полюсов, без ясного для Жан-Поля основания такого самоограничения, и к тому же с отказом от чувства как критерия истины. Характерным образом только что приведенный отрывок письма продолжается так: «Отсюда следует также и недостоверность того, существую ли я, — ибо такой постулат существования построен на одном только чувстве — хочу надеяться, что я существую, — не знаю, что бы такое вы могли хвалить во мне, не обладай я ничем, даже и своим существованием*[34]. Эту фразу, если бы она была написана позднее, можно было бы квалифицировать как сатирическую реакцию на философию Фихте — в духе тех жан-полевских реакций, какие имели место после 1800 года, о чем речь впереди. Однако, как можно видеть, такая «сатирическая» реакция заготовлена внутри философии Жан-Поля и она есть не что иное, как непременная и неизбежная реакция на столь же непременную и непреложную схему этой философии, на движение мысли внутри ее. Тогда же, когда десятью годами спустя Жан-Поль «реагирует» на философию Фихте, он попросту продолжает развивать свою же схему, оформляя это развитие в привычных для него «сатирических» тонах. Философия Фихте предусмотрена изнутри жан-полев-ской схемы философствования.

Сверх этого, изнутри той же схемы усматривается и Ничто, — то Ничто, которое благодаря особенностям немецкого языка, обнаруживается легче мыслью, «думающей по-немецки», чем, скажем, по-русски. Когда Жан-Поль думает о том, что, не будь удостоверяющего все чувства, то всей цепочке умозаключений не за что было бы зацепиться, — в русском тексте тут утрачивается та явственность «ничто», которая вполне присутствует в немецком тексте; точно так же обнаруживается «ничто» и в той фразе, в которой Жан-Поль выражает надежду, что все-таки существует, а не не обладает ничем. «Ничто» открывается в философской мысли Жан-Поля как бы аа границей схемы движения ее, на негативном ее полюсе, там, где чувство вынужденно сомневается в себе самом, — если же читать философию Фихте как всего лишь фрагмент такой схемы (в которой и по которой чувство «рассуждает» о себе самом), то такой фрагмент будет со всей настоятельностью очерчивать место такого «ничто»; разумеется, философия Фихте будет воспринята как совершенно несостоятельная (она ведь всего лишь обособившийся кусок собственной философии Жан-Поля, философии чувства как «сантимана», или Empfindung) и в большей степени заслуживающая скептического к себе отношения, нежели философия самого Жан-Поля. Однако заведомо и однозначно любое «осмеяние» философии Фихте у Жан-Поля может быть лишь внутренним движением мысли в пределах философской схемы Жан-Поля. Противник Жан-Поля — это он сам, а причина реакции, выливающейся в сатиру, — это сама сущность чувства, как она выступает для самой же философии чувства, когда она не склонна затушевывать свои трудности.

Жан-полевский «Ключ к Фихте» был завершен в декабре 1799 года и издан в следующем, 1800 году[35]. Написанию «Ключа» предшествовало чтение некоторых сочинений Фихте. Сопутствовало же сочинению «Ключа» следующее — оживленный обмен мнениями с Ф. Г. Якоби. Открытое письмо последнего Фихте, а также и все те неприятные обстоятельства, которые были связаны с так называемым спором об атеизме (в каком Фихте был обвинен саксонскими властями), приведшим к изгнанию Фихте из Иенского университета? (по последнему поводу замечание в письме Жан-Поля Ф. Г. Якоби от 4 июня 1799 года: «Мне это причиняет боль, ибо он благороден и беспомощен и поскольку бледнолицый министр Фойгт не стоит того, чтобы быть его слугой, не говоря уж

о меценате. Гете же — о котором мне хотелось бы передать в твои руки целый томик в октаву, — подобен Богу, который, согласно Поупу, одинаково равнодушно взирает на то, как гибнет мир и воробей, тем более, что он не творит ни того, ни другого; однако апатию свою к бедам других он, льстя себе, принимает за апатию к собственным бедам*[37]).

Открытое письмо Ф. Г. Якоби Фихте (1799) и было тем главным событием, которое размежевало «до-фихтевские» видения, или же сны, Жан-Поля и его «постфихтеанские* тексты, запечатляющие экзистенциальное отчаяние, что достигает самых крайностей, — эти последние тексты так или иначе связаны с центральным созданием Жан-Поля, его романов «Титан» (1800–1803). В Открытом письме Якоби заново обретает (чтобы не сказать — «создает») само слово «нигилизм». Слово на этот раз запало в память культуры (т. е. приобрело способность менее затрудненно всплывать на поверхность — самообнаруживаться и вновь образовываться[38]); хорошо запомнил это слово и Жан-Поль. При этом не столь существенно, что само слово возникло в тексте Якоби как бы на ходу, без какой-либо напряженности и даже без уделения ему особенного внимания со стороны автора текста: Якоби попросту именует «идеализм», т. е. именно фихтеанский идеализм — нигилизмом. Вот что сказано у Якоби: «Поистине, любезный мой Фихте, меня отнюдь не рассердит, если Вы или кто угодно пожелает называть химеризмом то, что я противопоставляю идеализму, который зову[39] нигилизмом»[40]. Речь идет тем самым о своеобразном обмене взаимными именованиями, причем Якоби достаточно добродушен, чтобы соглашаться именовать (на худой конец) свою собственную философию «химеризмом». Собственный же философский взгляд Якоби, в сущности, идентичен жан-полевскому, а жан-полевская философская позиция, в свою очередь, уже с давних лет, ориентирована на взгляды Якоби и примеривается к ним. В этой связи чрезвычайно показательно, что в Открытом письме Фихте Якоби позволяет себе, например, и такой пассаж:

«Я не есмь, и я вообще не желаю быть, если Он не есть! — Я же сам, поистине! не могу быть наивысшим существом для себя самого… Так инстинктивно учит меня мой разум: Бог, Наивысшее, что есть во мне, с неодолимой силой отсылает меня к Самому наивысщему надо мною и вне меня; оно принуждает меня веровать в [существование] непостижимого и даже невозможного в понятии как [существующего] во мне и вне меня, из любви, посредством любви*[41].