Только, делая акцент на истории слова «нигилизм», я сознаю, что в дальнейшем мне никак не избежать противоречия с самим собой, поскольку необходимо будет установить некоторые идейно-исторические координаты, в каких слово «нигилизм» становится вообще мыслимым и возможным.

А за всем изучением нигилизма, какими бы методами оно ни производилось, стоит вопрос о том, что такое нигилизм, — вопрос, на который, как показывает опыт науки, нам нечего даже и надеяться получить сколько-нибудь простой ответ. И здесь тоже у нас есть и необходимость, и возможность определить известные координаты движения мысли, и вот уже сама немыслимость простого ответа относится к таким определениям.

В противоположность нашей теперешней ситуации, с конца XVIII столетия постоянно, вновь и вновь, создавались условия, когда употребление слова «нигилизм» напрашивалось само собою и казалось естественным. Так и наука 1950—1960-х годов, уже перешедшая к историческому изучению нигилизма как слова и феномена, тем не менее словно обрела вторичную естественность н незатрудненность словоупотребления, как бы автоматического, если и не замысловатого. Теперь же ситуация стала решительно иной, — как, видимо, и вообще во всех случаях сколько-нибудь ответственного словоупотребления. Можно допустить, что утрате того, что можно было бы назвать непосредственностью «я», психологической самоочевидностью всякого «я» для самого себя, соответствует и утрата непосредственности самим языком для всякого «я», которое хотело бы им воспользоваться, а также, далее, и утрата языком (так называемым «естественным») своей былой непосредственности и «естественности»: особенно во всех случаях естественного словоупотребления (и тем более, когда дело заходит о ключевых словах культуры, в которых отложилось самоуразумение — саморефлексия культуры). Слова, вместо того чтобы даваться нам «просто так», в своей очевидности, начинают отсылать нас к своей истории, т. е., что то же самое, к своей неочевидности, — пользоваться же»«очевидным, очевидно, всегда затруднительно, и вот таким новым для истории культуры моментом отмечены все наши занятия историей слов: эту историю слов мы находим в своем, в нашем опыте, не где-то еще, однако это «наше» всегда предельно усложнено — особенно по сравнению с психологической данностью всякого «моего» опыта, какую можно было когда-то предполагать, с его естественностью совершенно непосредственного, — устройство такого «моего» и «нашего» всякий раз, можно считать, и равно сумме и образу доступной такому-то опыту истории, сумме и образу, какие могут еще возрастать и уточняться.

Итак, обращаться с языком теперь стало, видимо, труднее. Труднее «общаться» и «сноситься» с ним; «бросаться» словами теперь можно, как и прежде, — однако такая манера обращения со словом и с языком по крайней мере внутренне все более обесценивается. «Бросаться» же словом «нигилизм» едва ли согласится сейчас кто-либо кроме застрявших в недавнем прошлом публицистов, которые не считаются ни с наукой (с состоянием нашего знания), ни с научным сознанием; едва ли кого-либо удовлетворят сейчас утверждения типа: «Роман Н. Г. Чернышевского “Что делать?” — это нигилистическое произведение»[3]. И тут дело вовсе не в нашем отношении к этому роману, в его оценке, в его оценке как художественного создания и т. д., а поначалу в том, что для того чтобы отвечать за такие утверждения, нам следовало бы уже знать, чтб такое нигилизм и нигилистическое по их сущности, т. е. уже заранее знать ответ на вопрос, который только еще отсылает нас к движущейся и широко ветвящейся истории. Естественная реакция на подобные утверждения сегодня — это недоумение: чтб бы это значило и почему? И — чт0 бы это конкретно значило, потому что (в отличие от прошлого) само слово ничего еще не объясняет и не гарантирует нам никакого ясного смысла, а только отсылает вас к «самому себе» в его истории, из которой мы имеем еще шанс узнать что-то более конкретное о нем. Что, однако, вовсе не отрицает того, что известно заранее, — а именно того, что роман Н. Г. Чернышевского находится в связи с тем феноменом, какой обозначают словом «нигилизм», — если же быть точнее, то с тем [феноменом], какой обозначали таким словом, до той поры, пока автоматическое пользование этим словом как якобы заведомо и наперед понятным, само со§ой разумеющимся и прозрачным в себе не сделалось невозможным или бессмысленным.

Говоря иначе, в настоящее время ситуация, как можно полагать, переменилась в том отношении, что слово «нигилизм» (как и другие ключевые слова культуры, и как, возможно, вообще слова языка) из сферы непосредственного словоупотребления перешло в свою историю, а наука о культуре вместо того, чтобы по-прежнему «попросту» изучать «сам» феномен нигилизма (как якобы просто «данный»), перешла (или же должна перейти — уж пора!) к историческому изучению слова «нигилизм» и сопряженных с ним смыслов. Тут только и обнаруживается вся недооб-слёдованность этой истории.

В дополнение к сказанному заметим еще только одно: по-видимому, слова йзыка отличаются разной способностью обнаруживать свой смысл, — так сказать, пропускать взгляд к своим то, чт0, или своим смыслам, — и могут как-либо классифицироваться по этой своей способности. Слово «нигилизм», как и очень многие ключевые слова культуры, максимально затрудняет такой переход: то, чт0 нигилизма в разных отношениях ускользает от нас. И это положение дел весьма не просто — оно ведь предполагает, что, пользуясь словом «нигилизм», пользовались им в какой-то мере как словом чистым и пустым «в себе», как словом мнимым, закрывающим подразумеваемый им смысл: то, ятб слова могло оставаться достаточно туманным, между тем как слово своеобразно настаивало на себе, на естественности своего употребления в языке, — ситуация, слишком сложная, чтобы пытаться разбирать ее сейчас в общем виде, однако слишком замечательная, чтобы не обращать на нее внимания. Слово «нигилизм» относится к тем словам, в которых отложена рефлексия культуры относительно самой себя. Таковые суть несомненный результат мысли, и эти слова мыслят в себе, откуда однако не следует, чтобы они вообще хорошо функционировали как орудия именно нашей мысли; обратиться к истории слова есть, помимо всего прочего, и попытка чуточку помочь нашей мысли справляться с самой собой, проясняться для себя и, что почти то же, справ· ляться со словами, какие возложены на нее хотя бы в том смысле, что она, мысль, когда-то хотела пользоваться ими, а теперь не может — отвертеться от самой себя как от пользовавшейся этим словом.

3.

Не всегда вполне отдают себе отчет в том, что наука с ее продвижением вперед состоит не только и не столько в накоплении знания, сколько в анализе своего самоосознания и степени способности к таковому. Именно поэтому все ключевые слова культуры во всяком случае, как элементы самоуразумения культуры, выступают для науки в качестве (по меньшей мере) предварительной фиксации знания. Собственно научные знания умножаются и за счет анализа заключенного в ключевых словах пред-знания. Примерно за сто лет изучение нигилизма несказанно продвинулось вперед — через его внутреннее самоисчерпание и через его историческое исследование, — однако, если обратиться к состоянию знаний начала XX века, то мы не без удивления увидим, что тогдашняя степень информированности относительно истории слова «нигилизм» была очень высокой, да и, что касается истории фактической, мало чем отличалась от сегодняшней. Есть даже и заново подтверждаемые константы знания — такие, которые наука как бы завоевывает заново. Так, когда авторы новой редакции немецкого толкового словаря Г. Пауля — в словаре самого Г. Пауля слово «нигилизм» еще отсутствовало, в отличие от слова «никотин», — замечают, что слово «нигилизм» весьма нередко возникает как новообразование (т. е. без ясной памяти о предшественниках, о прошлом словоупотреблении), то это воспринимается как весьма рассудительный вывод из многочисленных наблюдений над употреблением этого слова[1], и тем не менее эта же мысль уже высказывалась в свое время известным психологом Вильгельмом Вундтом[2], у которого были свои основания ее высказывать, — эта мысль как раз могла отметить свое столетие. Прекрасный словарь летучих слов Георга Бюх-мана блистал своей эрудицией: как и Г. Арендту, автору книги о немецком нигилизме в 1960-е годы, составителям этого справочника в начале