Волна арестов катилась по всей стране, как всегда, арестовав головку, в данном случае Шеболдаева и Евдокимова, начали также арестовывать их ближайших сотрудников и друзей, арестовали директора "Сельмаша", а за ним много специалистов завода. Наш дом, в котором 132 квартиры занимались главным образом специалистами и политическими работниками, подвергся настоящему разгрому. Почти каждую ночь машина ГПУ "черный ворон" кого-нибудь увозила.

Мне особенно жуткой показалась одна ночь, когда пришли арестовывать и делать обыск у нашего соседа, в квартире над нашей. Он был какой-то партийной шишкой, по фамилии Сиуда. Обыск у них дел дли очень долго и мы слышали, как у нас над головами ходили люди в тяжелых сапогах, почему-то передвигали мебель, и как громко плакали, когда машина уехала, оставшиеся жена и дети.

Потом арестовали нескольких профессоров, в том числе профессора физики и всех сотрудников мастерской при этой кафедре. Мне, оказывается, повезло, что не приняли в эти мастерские на работу.

Никто точно не знал, за что арестовывают ученых. Из намеков сотрудников, которых вызывали на допрос, но не арестовывали, можно было догадаться, что, например, профессора физики арестовали за то, что он будто бы тратил много средств на изучение проблем, не имевших актуального значения, т.е. работал над проблемами "чистой науки". Сотрудников мастерских при кафедре физики арестовали будто бы за то, что они пытались установить связь с заграницей: пробовали свои усовершенствованные приемники и передатчики, связываясь не с окраинами Союза, как им было приказано, а с заграничными станциями.

Сотрудник кафедры ботаники, друг Сережи, рассказал ему под большим секретом, что когда его допрашивали, то пытались узнать, упоминает ли его профессор на своих лекциях о ведущей роли партии и тов. Сталина в науке.

Мне кажется, что самое большое недоумение вызвал арест библиотекарши университета. Пожилая женщина, бывшая учительница одной из ростовских школ, она была совершенно незаметной фигурой, не способной ни на какое решительное действие, всегда казалась испуганной и как бы пришибленной жизнью. Было долго непонятно: за что могли ее арестовать?! Потом несколько студентов, комсомольцев, были посланы "исправлять" ее преступление и дело выяснилось. Оказалось, что когда у нее не хватало чистой бумаги, она делала кармашки для карточек, которые вклеивают в каждую книгу, из кусочков старых газет, используя для этого газеты, которые ей было раньше приказано изъять из употребления, газеты за то время, когда Рыков, Зиновьев и Каменев считались вождями. В книги оказались вклеенными, в виде карманчиков, куски газет с портретами бывших вождей и частью их речей!

Мои нервы начали сдавать, и я написала маме письмо, прося ее приехать и забрать Наташу на время к себе. Я боялась, что если нас арестуют, то ребенка возьмут в приют и он затеряется. Я не написала почему, вдруг, осенью, мы решили отправить дочку к родителям, чего раньше никогда не делали, но мама догадалась и приехала немедленно .

— Почему вы боитесь, что могут арестовать Сережу? — спросила она.

— Мы не знаем, за что арестовывают других. Но мы точно знаем, что арестовывают таких, которые никогда преступлений не совершали. Сережа не хвалил Сталина на своих лекциях и этого может быть достаточно для ареста.

— Как же он может хвалить партию и Сталина на лекциях по ботанике?!

— Я тоже думаю, что Сталин к ботанике не имеет отношения, — сказал Сережа, — и что его невозможно к ней "пришить", но вчера мне рассказали забавный случай: доцент по цитологии, на лекции о природе органической клетки, вдруг вставил цитату о том, как партия и лично тов. Сталин меняют лицо животного мира к лучшему, поощряя селекцию. Студент, который мне это рассказывал, говорил, что ему было обидно и стыдно за лектора. Конечно, всем понятно, почему он это сделал.

— Но какая же цена может быть такому заявлению, даже в глазах партии?

— Цена такая: видно, что человек напуган и сделался совсем ручным.

— Как это можно, Сережа, — сказала мама вздыхая, — вы так хорошо работаете для них, а боитесь ареста без всякой вины?

Мама, конечно, оговорилась, сказав "для них", но Сережа вдруг страшно рассердился. Когда он сердится, что бывает с ним очень редко, глаза у него делаются "колючими", зрачок превращается в точку. Так случилось и теперь.

— Я не для них работаю, я работаю для студентов. Если мы, учителя, перестанем честно и хорошо учить нашу молодежь из-за того, что считаем советскую власть плохой, к чему это приведет? Молодежь, в том числе и наши дети, одичают.

— Большинство арестовано без вины, — сказала я, — и вы это хорошо знаете, мама, а потом люди под пытками оговаривают товарищей. Главное, конечно, власть хочет, чтобы их боялись и не решались на сопротивление. Я думаю, у ГПУ, как и у нас на комбинате, есть свое производственное задание. Им указывают, сколько людей в каком городе нужно арестовать. Мама, я хочу, чтобы вы также забрали наши ценные вещи. Чтобы не вызвать подозрения у Давыдовны, я ей сказала, что папа уезжает надолго в командировку, и вы берете Наташу, чтобы вам не было скучно одной.

— Ну и жизнь наступила! — возмутилась мама. — Сколько лет народ с властью борется и ничего не может сделать! Если бы до революции мне кто-нибудь сказал, что будет вот такая власть, я бы ответила: бред сумасшедшего! Я уеду с Наташей завтра же.

— Как только наступит затишье и будут меньше арестовывать, вы привезете Наташу домой.

Арестов так много, что просто невозможно о них умолчать, не сказать хотя бы несколько слов надежному другу. Когда к нам на фабрику пришел мой приятель из треста, Вадим, я, зная, что он живет с матерью и братом, военным специалистом, спросила, все ли у них благополучно?

— С братом пока все. А вот мать недавно удивила и огорчила нас не на шутку. Мы, конечно, знаем, что она волнуется о брате и обо мне, но до какой степени, я не представлял.

— Все матери и жены волнуются.

— Да не все это одинаково показывают. Мать же наша что придумала? Заметил я как-то, что она что-то записывает. Записывает в простую ученическую тетрадку. На днях вошел я к ней в комнату, а она сидит и пишет. Увидела меня и страшно смутилась, даже как будто испугалась, скорей закрыла тетрадь и спрятала в ящик. Я спросил: — Не стихи ли, мама, пишешь? — а она с раздражением: — Откуда ты взялся? Я не знала, что ты дома.

Вечером, за ужином, я начал над ней подшучивать, говорю брату: — Мама опять стихи пишет (она в молодости писала), да держит в секрете, нам не показывает. Брат поддержал шутку. А она вдруг заплакала. Убежала к себе и, смотрим, несет пару тетрадок и сует нам: — Почитайте, какие это стихи.

И представьте, что она выдумала? Вела дневник и вперемежку с домашними событиями вставляла хвалы Сталину: — …сегодня купила чайной колбасы, очень вкусная, жизнь стала действительно хорошей и счастливой, как сказал товарищ Сталин.— Или записала старый рецепт орехового торта и пояснила: — …теперь, благодаря умной политике партии и товарища Сталина, можно позволить себе испечь ореховый торт! — Похвалы она включала не густо и в глаза они мало бросаются. Брат говорит: — Ну, зачем ты это пишешь? Если меня арестуют, то будут читать мои бумаги, а не твои. Да и заметно, даты стоят давние, а видно, что написано все недавно. — А она отвечает: — Ты не заметил, я написала разными чернилами, а то и карандашом. И когда арестовывают, то все бумаги из дома забирают, прочтут и увидят, в какой лояльной семье ты живешь. — Представьте, до чего додумалась!

— Ну, это не поможет. Прочтут и, если поверят, скажут, мать у тебя лояльная, а ты такой-сякой.

— Так и мы думаем, но матери не говорим. Пусть утешается, как может. Представляете, до чего она напугана?

Ко мне пришла мать Игоря и рассказала, что Лиза хочет разводиться с ее сыном. Игорь, который всегда любил ухаживать за женщинами, по приезде в Ростов совсем распустился. Он часто приходил к нам по вечерам играть в карты и почти каждый раз хвалился своими новыми победами. В последний раз, когда он был у нас, он даже предлагал привести к нам свою приятельницу в качестве четвертого партнера. Но я не согласилась и прямо ему сказала, что не будут принимать у себя в доме его любовниц.