— А как относится мирошник к плану реконструкции?

— Он готов сожрать меня живьем, вместе с потрохами. Сорок лет заведует мельницей, все было тихо и спокойно, а теперь я собираюсь это все нарушить. Ему пора на покой… Я недавно попросил его показать мне схему помола, а он ответил: "Она у меня в голове". Брешет, конечно! Я за несколько дней взял да и снял ее сам, потом набросал на бумаге и показал ему, на, мол, полюбуйся, ничего в этом хитрого нет!

Проверка показала, что котел и машина могут принять дополнительную нагрузку, и трест дал распоряжение проводить реконструкцию. Тов. Серб был недоволен:

— Макаронная фабрика увеличивает производительность, мельница увеличивает, а где все это хранить? У нас и так затруднения со складами, все время "давай и давай побольше", а когда дадим побольше, некуда будет вывозить. Так уже бывало!

— Вы не особенно довольны, что взяли Стрючкова?

— Стрючков здесь ни при чем. В тресте давно говорили, что на мельницу нужен молодой и новый начальник. Старым мирошником недовольны.

Как всегда, когда дело касалось увеличения производительности, работа по реконструкции мельницы была объявлена ударной. Т.е. это означало, что с ней нужно будет спешить и работать по вечерам. У нас спросят: сколько нужно времени на работу, а потом трест или наркомат сократят срок, говоря "работайте ударно", проще говоря, таким, как я или Стрючков, у которых время не нормировано, нужно будет работать по вечерам. И я не удивилась, когда Стрючков предложил взять работу по проектированию сдельно.

— Давайте договариваться о сдельщине. Только не ошибиться, запросить за нее столько, чтобы заработать за это время по крайней мере вдвое больше, чем нормальная зарплата. Директор согласится, для него самое главное — сделать быстро.

Я не любила сверхурочную работу, мне интереснее было проводить вечера дома, чем зарабатывать лишние деньги, но в этом году Сережа уезжает на три месяца для обследования пастбищ военно-конных заводов, а Наташу, как всегда, мы отправим на лето к бабушке, так что я согласилась.

Нянька Давыдовна очень любит всякого рода собрания и митинги. И, по договору, я обязана отпускать ее каждый раз. Ее собрания бывали по вечерам и о них ей сообщал дворник, который принадлежал к одному с ней профсоюзу.

Сегодня она пришла с собрания возбужденной и немедленно стала рассказывать мне, о чем они там говорили. Я не особенно поощряла рассказов о собраниях, мне и свои собрания порядочно надоели, но следующие ее слова заставили меня прислушаться.

— Сегодня у нас было особенно важное собрание. Вы знаете, — продолжала она, — как много врагов народа было обнаружено в последнее время, так вот на сегодняшнем собрании нам объяснили, как мы, домработницы, можем помочь советской власти бороться с врагами.

— Я не думаю, чтобы вы могли помочь, — сказала я, стараясь подбодрить ее рассказывать дальше, — это только ГПУ может делать.

— Нет, вы не правы, нам сказали, что живя в семье, мы многое можем видеть и слышать, недоступное другим: как хозяева относятся к сов. власти? О чем говорят, когда приходят гости? Если к кому приходит много народа и часто, то стоит прислушиваться, о чем они говорят.

— Ну вот, к нам часто приходят друзья играть в карты, что же в этом подозрительного?

— Это, конечно, самое обыкновенное дело. Да вы ведь и дверей не закрываете, когда у вас гости, и я всегда слышу, о чем вы говорите. А другие ведь всегда закрывают двери, чтобы домработница не слышала, о чем они говорят с гостями, и если они это делают, то тогда-то нам и советовали прислушиваться к разговорам. Если говорят что-либо подозрительное и упоминают фамилии, то нам советовали записывать фамилии на бумажку, чтобы не забыть.

— Но, Давыдовна, люди могут говорить о своих очень интимных делах или просто сплетничать и не хотеть, чтобы об этом слышали посторонние. Редко кто будет держать домашнюю работницу, если заметят, что она подслушивает. Это очень неприятно!

— Ну не подслушивать всегда, а только, когда говорят о политике. Не подслушивать, а прислушиваться, — поправилась она.

У меня прямо похолодело сердце. Так откровенно заставлять прислугу шпионить. Если она будет ко всему прислушиваться и относиться подозрительно, она может самый невинный разговор превратить в заговор!

— И вы знаете, — продолжала Давыдовна в возбуждении, — нам приводили примеры, когда домработница оказывала услугу сов. власти. Вы, верно, слышали, что в нашем доме недавно арестовали мужа и жену Семеновых, так это их домработница, Настя, помогла раскрыть, что они враги. У них квартира больше, чем у нас, и она заметила, что когда к ним приходят определенные люди, они всегда закрывали двери и говорили в кабинете. Однажды, прислушиваясь, она услышала, что в разговоре они упоминают Троцкого. Каждый знает, что Троцкий враг, это возбудило ее подозрение и она стала специально прислушиваться. А раз хозяйка бросила в печку пачку писем и ушла, а Настя, не будь дура, выхватила их да и отнесла в профсоюз! Прочитав эти письма, нашли, что они, ее хозяева, были троцкисты, их и арестовали.

— Ну и что же, Настя получила за это вознаграждение?

— Да разве вы не знаете?! Их арестовали, а квартиру со всем добром отдали Насте.

— И теперь она живет одна в большой квартире?

— Нет, она обменяла квартиру на маленькую, а вещи, конечно, забрала с собой. А вы слышали, что сталось с детьми Семеновых?

— Нет, не слышала.

— Детей жалко. Их забрали в приют на другой день после ареста. Потом вскоре приехала их бабушка, хотела забрать детей к себе, и не могла их найти! Искала несколько дней, Настя разрешила ей жить эти дни у себя в квартире, а дети как в воду канули! Она искала по всем приютам и детским домам и не нашла. Люди думают: их или отослали в другой город или отдали в приют под чужой фамилией, ведь дети-то совсем маленькие и еще не знают своей фамилии.

— Скажите, Давыдовна, вот мы тоже часто сжигаем старые письма. У нас, как вы знаете, много родных и знакомых, мы получаем много писем и держать их всех ни к чему. Так что же, вы теперь тоже будете выхватывать их из печки и читать?

— Что вы говорите, Валентина Алексеевна?! Ведь я знаю, что вы и Сергей Васильевич — преданные сов. власти люди. И старые письма часто вы не сама сжигаете, а даете их мне на растопку печки. У вас ведь ничего не хранится под замком. Если бы я захотела, я могла бы прочитать все бумаги в ящиках у Сергея Васильевича, только я, конечно, их не читаю.

Когда я вечером рассказала об этом Сереже, он даже не очень удивился.

— Что же ты ожидала, что таких людей, как Давыдовна, не будут привлекать в сексоты? Это ведь не называется теперь некрасивым словом: шпик, это "пролетарская бдительность". Я думаю, она даже гордится, что государство ожидает помощи от нее.

— Она пожилая женщина и должна знать, что это такое.

— Многие знают, а она была женой милиционера, и ей это не кажется необыкновенным. Удивительно, что их не предупредили не рассказывать хозяевам.

— Может, и предупредили, но она считает нас "своими в доску".

Работать с Стрючковым было легко. Мельничное дело он знал назубок и только одно мне не нравилось: он страшно спешил и готов был работать после полного дня еще чуть ли не всю ночь. Так как мы с ним договорились, что заработанные деньги мы разделим поровну, я считала себя обязанной работать так же долго, как и он. Однажды, когда я очень устала, я рассердилась.

— Скажите, кто нас гонит в шею? Бросайте и пошли домой.

У меня не было особых причин спешить домой; дома меня никто не ждал. Сережа уехал с студентами на практику, Наташа гостит у бабушки, а Давыдовна — чем меньше я дома, тем ей спокойней. Все же мне трудно было работать целыми днями, как Яков Петрович, да и дома бывать мне было нужно.

Во-первых, я не хотела обедать в столовой, как обедал Яков Петрович, и сама должна была готовить себе, так как Давыдовна готовила плоховато. Во-вторых, каждую субботу с 7 до 7.30 бывала регулярная прическа в парикмахерской и этого порядка я тоже не хотела нарушать. По воскресеньям же я работать не хотела; еще с детства я привыкла, что работать в воскресенье грех. Это последнее убеждение, к моему вящему удивлению, недавно подкрепила соседка.