Поздно вечером пришел грязный, мокрый и весь в саже Сережа. Он, оказывается, помогал спасательной команде в университете.

Прошло несколько дней и Сережа опять не пришел домой до запретного часа и мы с папой страшно волновались. Мы боялись, что он заработался, забыл вовремя уйти и не успел дойти до дома к семи часам. Оказаться на улице после семи часов было очень опасно. Шпиономания в городе сделалась прямо нестерпимой. Военное командование Ростова, полагая, что население достаточно запугано и не нарушит приказа, всех появившихся на улице после запретного часа, особенно с наступлением темноты, рассматривало как немецких шпионов, сброшенных с парашютами, которые будто бы не знают, что у нас не разрешается ходить по улицам после определенного часа. Телефона в доме нет, и Сережа не мог предупредить о задержке. Однако вскоре после полуночи он пришел.

— Где же ты так долго задержался?

— В военкомате.

— У тебя же белый билет.

— Был белый, а теперь серый (цвет нормального военного билета). Сегодня, кажется с трех часов, в городе начали облаву. Искали дезертиров, а также тех, кто освобожден от военной службы, и меня задержали, когда я возвращался с работы. Нас всех отвели в военкомат и там проверяли причины освобождения. Таких, как я, переосвидетельствовали на месте и почти всех признали годными.

— И тебя признали годным?

— И меня тоже. Дали мне двадцать четыре часа на сборы и устройство служебных дел.

— Что же ты теперь будешь делать? — спросила я упавшим голосом.

— Что делать? Ничего. Пойду на фронт, как и все.

На фронт идти ему не пришлось. Узнав о его призыве, ректор университета сказал Сереже, что по последнему правительственному распоряжению, старшим научным сотрудникам дается освобождение от военной службы, а так как Сережа заведует кафедрой, он входит в эту категорию, и в его новый, серый, военный билет вклеили справку об освобождении от военной службы, на этот раз уже по другой причине.

Неожиданно для нас всех призвали Юсупова. После того как выслали главного инженера и ушел на фронт Яков Петрович, директор добился брони на некоторых специалистов, без которых невозможно работать нормально, в числе их был и Юсупов. Теперь же он ушел на фронт в качестве рядового. Он прошел очень короткую военную подготовку и был послан под Таганрог. В первом же бою его убили…

Смерть Юсупова — большая потеря для комбината. Он был то, что в народе называют "самородок", прирожденный механик. Он кончил только начальную школу и недостаток образования не позволял в полной степени развиться его таланту. Он начал работать рано, когда сослали его родителей, потом вскоре женился и обзавелся семьей. Я как-то его спросила:

— Почему бы вам не пойти в рабфак, а потом в техникум?

— Родственники меня ни за что не пустят, — засмеялся он.

Его родители и старшие братья сосланы в Сибирь, и, вполне возможно, его не приняли бы в высшую школу.

Голова его всегда была полна удачных, остроумных технических идей.

Юсупов был маленького роста, и когда его призвали, ему, смеясь, говорили: "Ты такая маленькая мишень, что немцы ни за что в тебя не попадут", а он отвечал: "Не забывайте, есть и шальные пули". Видно, шальная пуля и нашла его в первом же бою!

Недавно директор получил письмо от Якова Петровича и дал мне его почитать. Я. П. писал, что его отряд попал в немецкое окружение где-то на севере (название места было зачеркнуто цензурой) и он с несколькими товарищами прорвался через фронт. Они под обстрелом переплыли реку, и, как он выразился: "Мы вгорячах даже не заметили, какой холодной была вода!" Потом несколько ночей, голодные, они пробирались через места, занятые немцами, пока не догнали отступившие советские части. Теперь он уже в другой части и снова собирается идти в бой.

Меня его письмо очень удивило. Я не ожидала, что он с таким большим риском будет убегать от немецкого плена. Возможно, на фронте что-то было не так, как мы себе представляли. Очевидно, для Я. П. опасность плена представлялась большей, чем та, на которую он рискнул, чтобы избежать его. Мне припомнились утверждения Алеши, что немцы уничтожают русских пленных. Неужели в этом может быть какая-то доля правды?

Немцы уже стоят под Ростовом много недель, но в городе уже не ждут, как в первые дни, что не сегодня, так завтра, они займут его. Нас регулярно бомбят, и мы каждый день слышим о случаях ужасной, насильственной смерти городского населения. Кажется, этому не будет конца, и у жителей уже выработались определенные условные рефлексы в момент опасности действовать не задумываясь. На днях утром началась бомбежка и раздался знакомый визг падающей бомбы. Прежде чем раздался взрыв, я оказалась под столом, за которым только секунды до этого работала, и я совершенно не помню, как это случилось! Одна моя хорошая знакомая, услышав свист падающей бомбы, тоже не помня как оказалась над колыбелькой ребенка в другой комнате. Бомба разорвалась недалеко и вылетевшие оконные стекла так сильно поранили ей спину, что пришлось пару дней пролежать в госпитале. Ребенок, которого она загородила, остался невредим. Близость фронта также позволила нам наблюдать очень интересные военные действия: раз, почти над самым нашим домом завязался воздушный бой. Советский "ястребок" напал на немецкий бомбовоз, сопровождавшийся "стервятником". Битва была настолько увлекательной, что мы, забыв об опасности, оставались на улице и следили за борьбой до конца. Наша авиация уже немного оправилась от поражения первых дней войны, и советский истребитель был достойным противником немца, они дрались, как молодые петухи, и вся их тактика хорошо была видна снизу. Я даже думаю, для самих летчиков это было как бы спортивным состязанием, хотя в конце концов один из них потерял при этом состязании жизнь. В другой раз я видела, как снаряд зенитки попал в тяжелый самолет; самолет буквально распался на куски в воздухе, из подбитого самолета выбросился летчик с парашютом и долго медленно и плавно спускался на землю.

Ту часть города, где мы жили, не бомбили, но очень часто бомбили лежавший на другой стороне Дона Батайск, и мы считали, что безопасно выходить во время тревоги и наблюдать воздушные бои над Батайском, считали это до тех пор, пока несколько человек по соседству не были ранены осколками зенитных снарядов!

Однажды утром раздался сигнал воздушной тревоги и отбоя не давали целый день. На другой день — то же самое, и мы поняли, что дело приближается к концу. Первые два-три дня нам казалось, что бомбят без всякого плана, просто разрушают город, но потом выяснилось, что бомбят те части, где расположены госпитали, радиостанция, ж-д узел, ГПУ и т.п. Бомбили также улицы, ведущие к Дону, где в это время начали наводить понтонные мосты. Наш комбинат после "шока" первых дней бомбежки опять начал работать почти нормально. Жившие поблизости рабочие охотно приходили на работу, так как в столовой хорошо кормили, перестали жалеть муку и макароны для столовой! Кроме того, многие надеялись, что в последнюю минуту будут раздавать муку и макароны рабочим, чтобы не оставить немцам.

Сережа несколько раз во время обеденного перерыва в бомбежке (такой бывал регулярно каждый день!) ходил в университет и получил приказ готовиться к эвакуации в Махач-Кала.

Немцев мы не боялись и бежать из собственного дома нам не хотелось, но если бои за Ростов затянутся, как они затянулись за Сталинград, сидеть здесь будет невозможно, и мы стали собираться в дорогу. Многие жители очень раздражены действиями городских властей. Власти все время уверяли жителей, что Ростов сдан немцам не будет и говорить или собираться в эвакуацию было опасно, могли пришить кличку "паникер" или "пораженец", и даже арестовать за подрыв доверия к силам Красной армии. Теперь же, когда мосты через Дон разрушены, а дороги, ведущие к переправам, все время бомбят, населению вдруг предложили уходить пешком. Как всегда, рупором сов. власти оказалась наша уполномоченная по клетке. Раз, когда мы сидели в подвале, во время особенно близкой бомбежки, она спросила меня: