Сделав вливание, доктор предупредила нас, что у Наташи скоро упадет температура и она будет чувствовать себя хорошо, тем более, что болезнь не успела ослабить ее, но ей ни в коем случае нельзя двигаться, она должна будет сегодня и завтра лежать в кровати, чем спокойнее, тем лучше. Прививка сильно ослабит ее сердце и физическое напряжение может вызвать опасные осложнения. Обещав зайти еще раз вечером, доктор ушла.

Наташа очень послушная девочка, но заставить лежать в постели даже самого послушного ребенка трудно, если он чувствует себя хорошо. В этот день мы использовали полностью самую большую страсть Наташи — слушать сказки и чтение…

Сережа несколько часов подряд сидел возле ее кровати и рассказывал ей сказки с привидениями. Он говорил на разные голоса, покачивался и подвывал, изображая привидения, и чем больше было в сказке духов, тем спокойнее лежала Наташа. Через некоторое время он охрип и его заменила я. Я не обладала талантом Шахерезады выдумывать сказки и поэтому читала ей книгу. К счастью, Сережина мать недавно прислала нам старые детские журналы "Задушевное Слово", которые еще выписывались для Сережи, когда он был ребенком. Так, заменяя друг друга — вернее, я подменяла Сережу, — мы просидели около ее кровати до вечера. Когда она заснула, я спросила Сережу:

— Что ты ей читал в последние полчаса, по-французски, что ли?

— По-французски. Когда я заметил, что она хочет спать, я стал читать ей французские стихи. В то время она уже утомилась слушать и не обращала внимание, что я говорю, ей только хотелось, чтобы я сидел возле, и так как она плохо понимала, что я говорю, она заснула скорее.

На другой день я не пошла на работу, а осталась смотреть за дочкой, в этот день меня ожидала большая радость.

Осмотрев Наташу утром, доктор сказала, что ей теперь можно немного посидеть в кровати, а не только лежать. Посадив ее, я дала ей детскую книгу смотреть, а сама пошла в кухню. Немного погодя она позвала меня:

— Мама, иди сюда.

— Что ты хочешь, детка?

— Покажи мне, как читать книгу. Я прочла вот эту строчку: "У Коли была собака, Дружок", а как читать дальше, не знаю.

Я прямо не верила своим глазам и ушам. Я знала, что она выучила все буквы и умеет складывать кубики с буквами в слова, но я не ожидала, что она сможет прочесть и понять целую строчку без посторонней помощи. С радостью я показала ей, что продолжение написано в следующей строчке, внизу. Для меня это была такая же радость, как было радостно видеть ее несколько лет назад сделавшей первый шаг.

Накануне первого мая у нас на комбинате, как всегда, было собрание, на котором директор делал доклад. Большую часть доклада он посвятил разглагольствованиям, как плохо было жить при царе. Потом объяснив нам, как много выгод получил рабочий класс с приходом большевиков к власти, он в конце призывал рабочих вступать в ряды стахановцев… "помогать нашей родной советской власти строить коммунизм. Мы все должны ГОРЕТЬ энтузиазмом, работая для своих, родных партии и правительства", — закончил он свою речь.

Когда я после первомайских праздников пришла на работу, ко мне в контору пришел Юсупов; он, по-видимому, хотел рассказать мне что-то интересное.

— Валентина Алексеевна, машинист Бочар собирается подавать рационализаторское предложение.

— Пусть приносит, что-нибудь интересное?

— Очень интересное, верный способ узнать настоящего стахановца!

— Как же он предлагает их распознавать?

— Очень просто. Подойти и плюнуть на стахановца, если зашипит — настоящий стахановец, горит энтузиазмом, а если нет, значит притворяется, шельмец, холодный, вводит в заблуждение партию и правительство!

— Ну и ну, действительно придумал способ безошибочный! Пусть подает скорее, я пошлю в ВЦСПС, это открытие всесоюзного значения.

— Думаете, ему могут за это орден дать?

— Насчет ордена не могу сказать, но что его немедленно пошлют в санаторий куда-нибудь в Сибирь, могу предсказать без ошибки. Если он будет много рассказывать о своем открытии, то пусть его жена начинает немедленно сушить ему сухари в дорогу.

— У нас разговоры дальше машинного отделения не идут.

— Юсупов, я давно хотела спросить вас, за что сидят ваши отец и брат в лагере?

— Ни за что. Видите, наша семья перебралась сюда из южной Армении, из Турции. В тридцать шестом нам всем предложили переменить подданство на советское, а они отказались. Отец, узнав какая жизнь в России, надеялся, что иностранцу будет жить легче.

— Почему же вы убежали из Турции?

— Турки после войны стали притеснять православных армян, даже не притеснять, а просто уничтожать. Отец жил в России до революции и знал, что Россия всегда защищала православных, вот мы и приехали под защиту, "из огня да в полымя!"

— Потому, видно, турки и стали притеснять, что после революции Россия была ослаблена. Почему же вас не сослали вместе с ними?

— Я немедленно согласился взять советское подданство.

— Так что, ваша семья не собиралась уезжать обратно в Турцию?

— Нет, там творится что-то ужасное… Турки вырезывают армян целыми семьями, буквально, режут детей, женщин, всех! И это продолжается уже долгое время. Вы знаете, я не паникер, и мой отец также, но мы бросили все, что у нас было: имущество, работу, насиженные веками родные места и убежали, убежали, чтобы только спасти жизнь. Надежды остаться в живых почти не было. У турок были Специальные батальоны для уничтожения армян, они назывались "мясники".

— Почему же никто не пишет об этих событиях? Я до сих пор об этом и не слыхала.

— Во-первых, в Турцию запрещен въезд иностранцам, я подразумеваю, в глубину Турции; а потом, в это время в Европе случалось много других громких событий, среди которых уничтожение армян в дружественной европейцам Турции не казалось достойным внимания. Так мне объяснил один знающий человек.

С тех пор как Нина поссорилась со своим мужем, она часто приглашала меня пойти с ней куда-либо вечером, чаще всего на концерты. Иногда я ходила с ней в субботу, в день, когда Сережа обыкновенно уходил играть в карты к своим друзьям.

Мы, ростовчане, гордились своей филармонией и ее дирижером Паверманом. На всесоюзном конкурсе дирижеров он занял пятое место, довольно высокая оценка, так как в конкурсе принимало участие несколько десятков человек. Многие считали, что он должен был получить третье или даже второе место, первое бесспорно принадлежало Мелик-Пашаеву. Я несколько раз слушала концерты под управлением харьковского дирижера, получившего высшее, чем наш, место, и он не показался мне лучше. Харьковский очень вертлявый, делает так много движений всем телом и жестов руками, что, смотря на него, забываешь слушать музыку!

В эту субботу я охотно согласилась идти на концерт, так как в программе была моя любимая симфония Чайковского. Возвращаясь домой, мы говорили о концерте и о музыке Чайковского и Нина спросила меня:

— Валя, ты слышала недавно лекцию о Чайковском по местному радио?

— Нет. Была лекция интересной?

— Ты немного потеряла не услышав ее. Я слушала и страшно возмущалась, говорили такую брехню и обидную для композитора ересь, что мне несколько раз хотелось трахнуть кулаком по приемнику.

— Почему же ты не выключила?

— Любопытно было послушать до конца, до чего договорится лектор. Он выставил Чайковского не понятым своими современниками, бедного, вечно нуждающегося в деньгах. Только-де советская власть довела его прекрасную музыку до масс и оценила его по заслугам. Ну не брехня ли?! Чайковскому современники устраивали овации, и в двадцать шесть лет он уже был профессором Московской консерватории. Но что возмутило меня больше всего, было то, что будто композитор был вынужден, не имея денег, принимать обидные для него денежные подачки от капиталистки фон Мекк, и та, поиграв с ним, как с новой игрушкой, вскоре бросила его и перестала давать ему деньги. Но ведь каждый, кто хоть немного знает о Чайковском, знает также, что она была его друг и меценат в истинном значении этого слова. Вот содержал же Вагнера немецкий князь и никто не считал это обидным для Вагнера.