Надо было или погибать на ломавшемся льду под градом осколков, или бежать по воде, под которой могли оказаться и трещины и промоины, прямиком к Петропавловской крепости. Я решил предпочесть второе — побежал, черпая воду голенищами, к гранитным серым уступам, вжался в одпу из ниш в стене и стоял так, пока гитлеровцев не отогнали.

Ленинградцев этот налет встревожил. Так нагло немцы днем себя еще в воздухе не вели.

Ночью они налетели снова. Развесили над городом осветительные ракеты, бросали фугасные и зажигательные бомбы.

— К чему бы все это?

Утром, после бессонной ночи, ленинградцы узнали, что во вчерашнем налете участвовало более сотни немецких бомбардировщиков и истребителей, что многие из них были сбиты нашими зенитчиками и летчиками.

В тот день Вера сказала, что меня разыскивают «настраженцы». Зачем? Им только что стало известно, что я «безработный», и они требуют, чтобы я немедленно шел к ним.

— Но там же военные, «кадровые», у них свои порядки. Там генералы да полковники…

— Какие генералы! Редактор новый, только что назначен. Макс Гордон из «Известий». А-заместителем у него Володя Карп.

— Володя Карп? — Это многое меняло.

Я отправился в редакцию фронтовой газеты «На страже Родины», на Невский, 2, в одно из зданий, включенных в ансамбль Генерального штаба, и там за какой-нибудь час все было решено. Из-под власти Золотухиных и товарищей игрековых я вышел. Теперь я уже состоял если еще и не в рядах, то, во всяком случае, как говорят, в системе Красной Армии.

Пулковские высоты. Залитая солнцем даль. Косогоры, с которых сходит последний снег. Полные водой низины и канавы.

С лейтенантом Семиным — командиром артиллерийской батареи — стоим на НП, на колокольне полуразбитой пулковской церкви. Самого Пулкова уже нет. Большое красивое старинное соление ушло в зимние дни на дрова, на постройку землянок и блиндажей. А исковерканная; ободранная снарядами и минами церковь все еще торчит на возвышении, похожая больше на груду кирпича.

В бинокль рассматриваю немецкие траншеи, знакомые деревни за ними — Синдо, Кокколево, Верхнее Кузьмино, станцию Александровскую, окраины и парки Пушкина.

Бинокль Семина сильный, в него видно, что не только от Пулкова, но и от тех деревень и селений тоже почти ничего не осталось. На месте Верхнего Кузьмина лишь торчит одинокая черная труба. В немецких траншеях различаем суету. Немцы откачивают талую воду.

Лейтенант Семин на Пулковских высотах с 6 октября. Перед его глазами прошло многое.

— С осени немец совсем другой был. Как хозяева по всей равнине фрицы разгуливали. Картошку копали, кур ловили. «Эй, рус, — орали в мегафоны, — скоро вешать вас будем». А сейчас, глядите, какие смирные вояки…

Немцы ходят с ведрами, смешные в своих куцых мундирчиках, тощие, вялые; как блохи, скачут они через канавы, перетаскивая какой-то скарб.

— На новые места перебираются, — поясняет Семин. — Не рассчитали с осени, на мокрых луговинах траншей понарыли да блиндажей настроили. Сейчас на бугры отходят. Видите, где копают?

Длинной вереницей копошатся серые люди вдоль канавы, вязнут в нашей клейкой земле, счищают ее лопатами с ботинок, с сапог.

— Сейчас мы их взбодрим!

Семин командует данные, которые телефонист передает на огневые позиции. Два выстрела за нашими спинами в районе мясокомбината, и среди серых людей взблескивают два разрыва. Вскидываются два столба дыма, земли, воды, обломков, обрывков.

— Не отвечают, слышите? — Семин потирает руки. — Бояться стали. Не хотят обнаруживать свои батареи. У нас сейчас мощные контрбатарейные сродства есть. Вот гансики и помалкивают, чтобы не получить сдачи по башке. А с осени ураганным крыли по площадям. Вся земля, видите, в воронках. Как шахматная доска. А рыжая ржа по ней — это окись от осколков. Железа тут тысячи пудов. После войны металлургический завод можно в Пулкове строить. Вы шли сюда, видели у моста «диаграмму»?

Да, я видел то, что Семин называет диаграммой, — десятка два снарядов, выстроенных на дорожной обочине рядком по ранжиру — от маленького, миллиметров в сорок пять калибром, до огромнейшего, чуть ли не в четыреста двадцать миллиметров поперек и в метр с лишним высотой. Снаряды не разорвались, и бойцы по своему почину устроили из них «выставку».

С НП Семина видны и дальние правофланговые высоты, идущие в сторону Урицка. Там, на не отданных немцам рубежах ставших знаменитыми деревень Кискино и Камень, время от времени бухают удары могучей силы. Немцы закидывают туда снаряды из-под Красногвардейска, за десятки километров, стреляя с железнодорожных установок. Они простреливают весь Международный проспект, всю магистраль, ведущую из Ленинграда к Пулкову. Прежде чем попасть на НИ Семина, я собственными ногами проделал этот нелегкий путь. То отлеживался от артналета, прижавшись к цоколю Дома пушнины, то сидел в преобширнейших подвалах недостроенного Дома Советов, где полно штабов разных частей и соединений, то никак не мог высунуться из-за насыпи возле Варшавской железнодорожной линии.

— Сейчас самое время охоты на фашистов, — продолжает свое Семин. — Вовсю развернулось снайперское движение. Среди наших артиллеристов в дивизионе есть такие, у которых на счету десятки убитых немцев. Из винтовки, конечно, бьют. Мы вам хоть десяток таких мастеров представим. Но первым делом отыщите Ермакова Михаила Петровича. Это он открыл истребительный счет в дивизионе.

И вот мы стоим с Ермаковым на солнышке среди груды трухлявых бревен, оставшихся от того старого дома, с террас которого, как до войны рассказывали старожилы этих мест, Николай II созерцал маневры гвардейской кавалерии.

— С чего началось все? — Ермаков подает мне кисет, сложенную гармошкой газету, мы свертываем цигарки, закуриваем. — Ну примерно было дело так… В конце января к нам в землянку зашел комиссар батареи. Вот что, говорит, немцев надо истреблять. Поштучно, одного за другим. Придется для этого окончательно позабыть, что они люди. Вон что гады эти с Ленинградом, с ленинградцами делают! Беритесь, ребята, за трехлинейки, и нечего времени терять. Что ж, взяли мы с Никипеловым да с Бахаревым по винтовке, надели маскхалаты, выползли в район «аппендицита», который вдоль Варшавской насыпи аж под самую Александровну подходит. Сидим, сидим в своих норах, зябнем. Немец чистит от снега траншею. Только лопата мелькает над бруствером, а сам пи-пи. «Что за снайперство! — сказал Никипелов. — Пошли, ребята». Они с Бахаревым уползли. А я все сижу. И тут мне пофартило: вылез немец из траншеи на бугор. Я хоть и заволновался, но врезал ему пулю прямо в грудь. Ждал, когда за убитым живые вылезут — подобрать. Пе дождался, темно стало. Утром, чуть свет, я опять туда. Но гансы кое-что учуяли и не показывались. Тут подвернулась другая возможность. На том же «аппендиците» охотились за немцами снайперы-пехотинцы. И не совсем удачно. Троих из них немцы накрыли минами. Ну, думаю, надо тех минометчиков подкараулить. Выбрались мы с Никипеловым за боевое охранение, за минное поле, окопались в снегу и повели наблюдение. И не один так день и не два сидели. Снайперы-пехотинцы постреливают, а мы только наблюдаем. И дождались-таки. Видим, за елочками четыре немца устанавливают миномет, чтобы дать по нашим охотникам. Выпустили мы с Никипеловым по одной пуле — уложили двоих. И третьего вдвоем уложили. Четвертый удрал как заяц, не успели его достать. Подползли к ним, поснимали каски с убитых, всякие знаки — орлы да короны. Ящик с минами прихватили. Миномет утащить не смогли, поломали у него кое-что прикладами, да и назад.

Цигарка догорела. Ермаков бросил окурок в лужу.

— Так и пошло помаленьку… Было недавно в Большом Кузьмине. Вот так, скажем, наше боевое охранение — крайний отсюда дом. А метрах в ста семидесяти к Пушкину уже немцы. Отчего-то у них несколько домов загорелось. Может, от наших пуль, может, сами какое горючее пролили. Горят дома, немцы вокруг суетятся. Я троих уложил. Общий итог за день получался — пятеро, потому что спозаранку, на зорьке, я уже успел двоих взять на мушку. Удачные охоты бывают, когда ходим к насыпи бывшей царской ветки. Там у немцев, что у кротов, землянок видимо-невидимо понарыто, входы видны, как вот перед тобой в нескольких шагах. Другой раз, верно, нарвешься, бывает. Фрицы тоже не дураки, смекают, что к чему. Охотились мы как-то большой компанией, впятером. Увлеклись, до самой луны досидели. Светит она волею, не шевельнись под ней. А холодище, мерзнем, сил больше нет. А уйти никак. Сделаешь движение — огонь открывают бешеный. Перевалились все-таки через бруствер из снега, ползем, ветер маскировочные халаты задирает, демаскирует нас. Никипелова ранило пулей. В общем кое-как унесли ноги. Думали, что уже конец.