Просим Вас поставить все эти вопросы перед нашими партийными руководителями.

Коллектив редакции тоже должен сделать для себя выводы. Рассказывая о военных действиях, мы печатаем преимущественно «боевые эпизоды». Все они на один лад. В каждом «фашисты трусливо бегут» и дело кончается их разгромом. Полагаем, что большинство людей даже не читает эти материалы, а кто читает — не верит, хотя сами эти факты и не выдуманы. Ведь народ прежде всего смотрит сообщения Советского Информбюро. Он видит, каково положение на фронтах, и теряет уважение к нам из-за того, что мы не говорим ему всей правды.

Не убаюкивать нужно народ, а открыто и мужественно говорить ему правду, как бы тяжела она ни была. Надо прямо говорить, что артиллерии мало снарядов, которые она получает. Надо разобраться: если на артзаводах не хватает людей — провести специальную мобилизацию рабочих на эти заводы. Если дело за электроэнергией — еще более сократить часы трамвайного движения, по пустить эти заводы в три смены. Если не хватает металла — провести сбор металлолома, организовать сдачу населением всех бытовых металлических предметов, вплоть до самых необходимых. Ведь сейчас дальнобойная артиллерия, призванная подавлять вражеские батареи, сидит на голодной норме — четыре снаряда в сутки на орудие.

Надо помнить, что мы сейчас фронтовая, а не гражданская газета и что вопрос стоит о нашей жизни или смерти. А мы часто делаем секреты из таких вещей, которые отлично известны по только противнику, но всему населению.

Военные корреспонденты (подписи).

«Записка» подана редактору. На душе легче. Хоть в какой-то мере, но мы выполнили свой долг перед теми серыми комочками на черном снегу, которые мы видели на торфянике за Спиртстроем, перед теми семью, которые так и не проснулись, отойдя на отдых после боя, перед теми, кто зябнет без горячей пищи в траншеях, перед теми, кто «в случае чего, иди сам», у кого на орудие в сутки только четыре снаряда, — перед всеми, кто поведал нам свои думы, свои надежды. Будем ждать теперь результатов. Может быть, наши соображения и капля в море. Но ведь и море-то не из чего либо — из капель состоит.

Немцы под Ленинградом остановлены около 25 сентября. На одних участках пораньше, на других днем-двумя позже, а если брать в среднем, то мы так и считаем: 25 сентября. Теперь началось их бешеное наступление на Москву. Из газет видно, какие ожесточенные бои идут сейчас на подступах к столице. Но газет нам, конечно, мало. Мы же отлично знаем, что газеты сообщают о событиях на фронтах выборочно, кое-что, и притом очень важное не договаривая. Те, от кого это зависит, объясняют такое положение тем, что, дескать, не следует сеять панику и уныние ни на фронте, ни в тылу. Может быть, это и верно. Хотя когда в Ленинграде с предельной правдивостью было объявлено в августе: «Над городом Ленина нависла смертельная угроза», — никакой паники не возникло; напротив, новые тысячи людей пошли добровольно на фронт, на заводах и фабриках люди еще напряженнее работают на оборону.

Ежедневно, утром и вечером, читаем сообщения Советского Информбюро, стараемся вычитать, что можно, между строк, на вес золота ценим рассказы тех, кто через линию фронта прилетает в Ленинград с Большой земли, особенно из Москвы. Таких, правда, немного, и верить им трудно, их рассказы столь противоречивы, что о подобных источниках информации у нас говорят: Агентство ОМС», то есть «Один Майор Сказал».

Но тем не менее, сопоставляя слухи, пришедшие по линии «ОМС», с вычитанными между строк в сводках Совинформбюро, мы в какой-то мере представляем себе масштабы развернувшейся битвы за Москву. Может быть, этим объясняются и наши непрерывные наступательные операции на реке Тосне? Стремлением отвлечь немецкие силы из-под Москвы или, во всяком случае, помешать немецкому командованию перебрасывать их туда из-под Ленинграда?

Не хочется верить в рассказы о паническом бегстве из Москвы всяких мелких и средних начальников, происшедшем несколько дней назад, 15–16 октября, о толпах паникеров, катившихся из столицы по шоссе на Горький, о заградительных рабочих отрядах, которые перехватывали драпунов, опрокидывали в канавы их автомобили. Трудно верится, потому что ничего подобного мы не знали у себя в Ленинграде.

В течение такого-то или в течение ночи на такое-то октября, читаем в газетах: «Наши войска вели бои с противником на Можайском, Малоярославецком, Волоколамском направлениях». Враг атакует Москву с запада и северо-запада. О том, что происходит у нас под Ленинградом, в центральных сводках говорится мало, а если и скажут иной раз, то скажут так: «Бои местного значения».

«Боевые эпизоды», которые извлекаются корреспондентами из этих боев местного значения, всем — и читателям и кто о них пишет — изрядно надоели. Мы с Михалевым (Еремин очень болен и теперь уже редко участвует в наших поездках по фронту) решили не тратить подорвавшиеся от голодухи силенки на такую газетную лапшу, а попытаться пообобщенней, покрупнее рассказать о защитниках Ленинграда. Тем более что «Записка» наша, как нам думается, требует подкрепления положительным примером, рассказом о таком соединении, о такой части, где борются с недостатками, о которых мы написали, и где их в упорном труде преодолевают.

На широкой пустынной равнине перед городом, на правом фланге 55-й армии, где проходит линия Витебской железной дороги, возле Пушкина оборону держит одна из стрелковых дивизий, побывавшая во многих боях.

Боевой ее политработник батальонный комиссар А. Е. Гронь горячо одобрил нашу идею собрать полосу о дивизии, в обороне, поскольку мы уже писали о ее действиях в контрнаступательном бою, рассказать ленинградцам о тех, кто защищает их труд, их жизнь, их будущее.

В землянке, врытой в склон оврага недалеко от Кол-пинской дороги, батальонный комиссар Гронь вместе с одним из старших командиров дивизии Королевым рассказывали нам о том, что они хотели бы увидеть в обзорной статье за их подписями. То один из них, то другой отрывались к телефонам, к заходившим в землянку командирам, связным, нарочным. Тогда рассказ вел тот, кого в ту минуту не тревожили. Мы попеременно записывали в блокноты.

— Когда наша дивизия получила приказ остановить наступление врага и прочно занять оборону, — говорит, как бы раздумывая вслух, Гронь, — бойцы и командиры подхватили призыв: «Ни шагу назад! Превратим подступы к Ленинграду в могилу фашистов». И не отступили. Ни на шаг. Враг был остановлен в кровопролитных, жесточайших боях. На Ижоре… — Гронь подымает глаза. — Ижора… Вы приезжали к нам в дивизию. Но забыли те дни?

— Где уж забыть! Помним.

— Мы выполнили тогда главную задачу — остановили немцев.

В разговор вступает Королев. Голос его размерен, хрипловат от простуды.

— Но это еще не все. На Ижоре под шквальным огнем врага мы начали свои оборонительные работы…

Мы слушаем Королева и мысленно представляем себе ту огромную работу, которую дивизия проделала за эти короткие военные месяцы.

Превратить ровное, открытое всем ветрам поле в неприступную, непроходимую преграду для врага — задача не из легких. Научить бойцов окапываться, вгрызаться в землю под вражеским обстрелом, научить их новой тактике боя, изменить всю систему ведения автоматического огня, создать сложнейшие инженерные препятствия…

— Вы говорите, что было мало времени, что было трудно. Не без этого, конечно. Но мы сделали это, потому что хотим не только остановить врага, но и разбить его, победить. — Королев достает папиросу, закуривает.

— На днях в одной корреспонденции я прочитал, что современная война — это война новейшей техники. — Глаза Гроня светятся усмешкой. — Ничего не скажешь, верно: техника — великое дело. Но воюют все-таки люди. А они измотались в боях. Надо было позаботиться об их отдыхе, понастроить надежных блиндажей. Немало пришлось поработать саперам. Зато теперь, сидя в блиндаже с бойцами, можно услышать такую окопную шутку: «Тише, дежурный идет! Проверяет, хорошо ли мы зарылись». «Дежурный» — это немецкий снаряд. Он проверяет прочность наших сооружений.