Мы спрашиваем, где Яковлев. Говорят, что во время боя был на батарее, но куда-то уехал. «Может быть, вы его видели? У него бинокль на груди». — «Не тот ли это командир, который советовал нам возвращаться обратно, когда мы подъезжали к огневым позициям? У него, верно, был бинокль». — «Может быть, может быть».

«Что ж, — думаем, — оставим беседу с ним до утра, до завтра», — и отправляемся к своей машине, чтобы ехать к месту ночлега.

Но назавтра на этой позиции орудий уже не оказалось. Незнакомые бойцы сматывали телефонный провод, собирали на грузовик раскиданное имущество артиллеристов. Через клеверное поле, туда, вперед, откуда вчера выходили немецкие танки, неслись теперь на полных скоростях наши танки. Впереди рвалось и ревело. Бойцы сказали нам, что батарея ушла будто бы в Большие Губаницы — под Волосово. Во всяком случае, они-то сами отправятся сейчас туда.

Что оставалось делать? Поехали искать эти «Бол-Губаницы». Снова выбрались на шоссе, снова ехали через Бегуницы, свернули к югу за Красной Мызой; через Кемпелово спустились до Клопиц; дорога дальше была неважная, ехали почти так же медленно, как вчера. Михалев сидел впереди, рядом с Бойко. Я — на заднем сиденье. Так мне было удобней: в нашей бригаде я был как бы «начштаба» — ведал картами, разработкой и составлением маршрутов, и мне в таких случаях, когда путь прокладывался но карте, надобно было много места. Карту я раскинул рядом с собой.

По нашим представлениям, в Волосове уже должны быть немцы. От Волосова до Губаниц — километров семь. Следовательно, в Губаницы артиллеристов послали, чтобы снова бить прямой наводкой по наступающим, не дать немцам выйти через Клопицы на шоссе. И хотя артиллеристы были где-то впереди нас, мы ехали осторожно, в любую минуту лесными дорогами сюда могли вырваться передовые немецкие отряды. Поэтому в гранаты у нас уже были вставлены взрыватели, в патронники трехлинейки Михалева и моего карабина загнаны патроны. Карабин лежал у меня на коленях — аккуратная, удобная винтовочка сильного и точного боя.

Дорога была пустынна. Никого ни туда, ни обратно. Только перед самыми Губаницами навстречу нам на всей возможной для них скорости прошли прицепленные к тракторам-тягачам крупные орудия. Артиллеристы кричали нам и махали руками. Но грохот тракторных моторов был так силен, что не только слов, по даже вообще голоса мы не услышали. Напряженно ехали и ехали вперед и так въехали на заросшую веселой травкой-муравкой губаницкую площадь, широко раскинувшуюся перед белой церковью. И тут, еще не полностью Уяснив, в чем дело, не столько но разуму, сколько по интуиции, довольно, видимо, необычным голосом я закричал: «Немцы!» Бойко на этот крик, чего с ним пока еще не случалось, отреагировал мгновенно, дав резко влево руля. «Козлик» шел через площадь по крутой дуге, заворачивая обратно. И в это короткое время быстрых действий мы своими глазами убеждались, что я не ошибся. Возле двухэтажного дома — возможно, что то был сельсовет, так как над ним развевался красный флаг, — стояли два непривычных по внешности чужих грузовика; с них прямо через борта соскакивали на землю чужие солдаты, в чужих мундирах и пилотках, они стаскивали с грузовиков пулеметы и винтовки; а из улицы на площадь один за другим выходили новые грузовики, и сколько их там было еще, только леший ведал.

Мы уже неслись со страшной, не виданной и не слыханной для Бойко скоростью километров в шестьдесят — семьдесят, в густейших клубах дорожной пыли, по ямам и рытвинам, когда позади нас застучали пулеметы.

Немцы, видимо, поначалу все-таки растерялись: встреча эта и для них была не менее неожиданной, чем для нас. Видимо, не сразу поняли они, чей это «козлик», так нахально вытрусивший им навстречу, и упустили время. А теперь пыль скрыла нас от их прицельного огня.

Не останавливаясь, мы мчались километров восемь — до самых Клопиц. В машине звенело и грохотало: подскакивали, подлетали, раскрываясь, вытряхиваясь, наши чемоданчики, наши вещевые мешки, тома Клаузевица и других теоретиков военного искусства, падали на пол гранаты с вставленными взрывателями; мы стукались головами то о крышу машины, то о свои винтовки и карабины, нас мотало из стороны в сторону.

Остановились только в Клопицах. Вышли на волю, и задним часом нам стало неимоверно страшно. Что было бы, если б при своих партбилетах и кандидатских карточках, при редакционных удостоверениях мы угодили в плен? Живыми мы, конечно бы, не сдались. Это само собою разумеется. Ну, а если бы… если… мало ли что бывает!.. Ранеными, потерявшими сознание, оглушенными могли нас взять. Можно себе представить, как бы тогда порадовались молодцы Геббельса…

Опасность давно миновала, но из сознания она уходила с трудом, и впервые за время наших блужданий по фронту, по соединениям и частям к нам явилась мысль: а не выпить ли для поддержания сил? Бутылка водки на всякий случай у одного из нас всегда хранилась в чемоданчике. Этот случай, кажется, пришел. Да, нам во что бы то ни стало понадобилось выпить по стаканчику. Но, увы, было это не суждено: бутылка разбилась, и содержимое чемоданчика основательно пропиталось живительной влагой — намокли сложенные там рубашки, полотенца, томики Есенина и Блока из «Библиотеки поэта» (малая серия).

Встряска для нервов и для машины была так сильна, что посидев на теплых от солнца бревнах перед чьей-то избой в Клопицах, через которые в девятнадцатом году прорвался под Красное Село белогвардейский Талабский полк, мы приняли решение ехать в Ленинград. Тем более что обстановка на фронте запуталась до такой степени, когда найти кого-либо, кто тебе нужен, уже невозможно, а в плен того и гляди попадешь.

Помогли Бойко переменить спустившее при этой гонке колесо (отчего нас так и мотало) и тронулись в путь — на Красное Село.

Перед Красным Селом — вновь сотни людей, главным образом женщин, так же, как было в лесах за Веймарном, как было возле Алексеевки. Копают. Копают противотанковые рвы.

На окраине Красного Села — прямо стволом нам навстречу (видимо, для стрельбы по наземным целям) — стоит зенитное орудие. Рядом с ним дзот, которого совсем еще недавно не было. Вот, значит, куда подступает война! До Ленинграда отсюда рукой подать.

Пока мы путешествовали по фронту, в Ленинграде произошло немало перемен. Прежде всего при въезде в город, у Средней Рогатки, нашу машину остановил патруль только что созданной комендатуры.

— Товарищи корреспонденты, сами понимаете, — сказал нам старший лейтенант, проверяя документы, — каково положение: вы же с фронта и должны знать, что он недалеко. Верно? А раз недалеко, то под видом беженцев немцы кого угодно могут забросить в город. «Пятой колонны» мы не допустим. Такие комендатуры на всех дорогах.

Проезжая по улицам, на многих высоких зданиях мы заметили будочки наблюдателей за воздухом, за пожарами. В скверах, в парках, в садах рыли противоосколочные щели; некоторые из них были крытые. Появилось еще больше зенитных батарей. Орудия вкопаны в землю, а вокруг них выложены еще и аккуратненькие брустверы из мешков с песком.

Странно и пестро выглядят окна в домах, все до одного испещренные крест-накрест наклеенными полосками белой бумаги: дескать, стекла не будут лопаться от взрывной волны при бомбежках. Может быть, они не так будут сыпаться — это, пожалуй, верно. Но лопаться?.. Мы уже насмотрелись в городах и селениях области, как они лопаются… Только звон пойдет, допусти немцев до бомбежки Ленинграда.

В старом кафе «Квиссисана», куда мы заехали пообедать, нас застала воздушная тревога. На улицах, в репродукторах завыли сирены. Вход и выход в кафе и из кафе были тотчас закрыты. Торопливо застучал радиометроном. Еду подавать перестали.

Сидели мы так, в полнейшем безделье, с добрый час. Тревогу, оказывается, объявляют во всех случаях, когда даже еще на самых дальних подступах к городу (сейчас, правда, слишком дальних уже нет) появляются немецкие бомбардировщики. Мы-то знаем, как все это делается. Комиссар батальона BНOC политрук Вагурин преподал нам азы противовоздушной науки. Мы тут сидим за закрытыми дверьми, перед остывшими бараньими котлетами, а там, где-нибудь в районе Волосова, Луги, Новгорода, уже бьются в воздухе с врагом наши истребители, а с земли по самолетам немцев ведут ураганный огонь зенитчики.