Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Когда мы наконец-то очутились в своем «козлике», я при свете карманного фонаря попытался рассмотреть, который же час. Но часы на руке были разбиты — ни стекла, ни стрелок.

7

Голод все поджимает. Хотя мы и базируемся на Усть-Ижору и чаще всего почуем на холодной веранде старой кулачки, но время от времени наезжаем и в Ленинград; мы бродим там по настылым комнатам редакции, в которых стук злосчастных наших сапог слышится еще громче, потому что многие сотрудники спустились в подвал здания, переоборудованный под бомбоубежище, и в комнатах четвертого и пятого этажей нет почти никого.

На днях мы с Верой шли в редакцию но улице 3 Июля. У входа в аптеку, которая между Юсуповским садом и Сенной, лежал старик; он лежал лицом вниз, шапка у него свалилась, и по плечам раскинулась косматая грива давно не стриженных серых волос. Я подошел, повернул его на бок: может быть, у него неладно с сердцем.

— Вам плохо?

Едва открывая рот, он ответил:

— Не беспокойтесь. Прошу вас.

Мы пытались подымать его, ставить на ноги — он снова медленно и вяло валился на тротуар.

— Гражданин, — сказала старушка, проходившая мимо с пустой кошелкой, — всех не подымете. Вон в том подъезде женщина лежит упавши.

Я поднялся по лесенке в аптеку, сказал пожилой продавщице о том, что возле их дверей плохо с человеком, нельзя ли принять меры, «скорую помощь», например, вызвать. В аптеке было пусто, продавщица вышла из-за прилавка, отогнула подол юбки до колен, и я увидел ее неправдоподобно толстые, пугающие ноги в грубых чулках.

— Разве для всех для нас «скорую помощь» вызовешь? — Она улыбнулась больной, но не злобной улыбкой. — Голод — страшное состояние, молодой человек. Ваш старик упал от голода, а я вот, например, с него пухну, пухну с каждым днем. И может быть, завтра-послезавтра тоже упаду. А что делать?

Тогда мы отыскали постового милиционера, сказали ему о старике. Нельзя же, мол, так оставлять человека.

— Нельзя, нельзя, — согласился милиционер, а в глазах у него тоже был голод.

Когда мы вернулись, наконец, к старику, ни в какой помощи, ни в нашей, ни в «скорой», он уже не нуждался.

Это была первая смерть от голода, которой мы с Взрой стали свидетелями. От растерянности, от неожиданности я не знал, что и делать. Мне скоро тридцать. Лет пятнадцать из них я так или иначе участвую в жизни страны, в жизни народа. Много прошел испытаний, повидал всякого, по не было еще ни разу впереди столь глухой стены невозможности что-либо предпринять, что-либо изменить, остановить, предотвратить. Перед лицом движущегося на город бедствия не пойдешь ни в свою партийную организацию, ни в райком — никуда, не позовешь на помощь друзей, товарищей, единомышленников. Ты только цепенеешь перед грозной, огромной, всепоглощающей бедой.

А тут еще что ни ночь на город падают бомбы, то там, то здесь вспыхивают пожары, на улицах рвутся и рвутся снаряды. Изматывающие обстрелы стали систематическими, регулярными. Нет в городе улиц, площадей, закоулков, где бы то ранним утром, то днем, то к вечеру но рявкали бы тяжелые разрывы, не сыпались от них степы, балки потолков, межэтажные перекрытия, не падали бы на мостовые убитые и раненые.

Установились морозы, метет снежок, и на нем, белом и чистеньком, особо отчетливо печатается черпая копоть разрывов.

Мы знаем, что с этими обстрелами наши артиллеристы как-то борются, что есть особые артиллерийские части, ведущие огонь по дальнобойным батареям немцев. Мы решили рассказать об этом ленинградцам: пусть знают, что все-таки они не совсем уж беззащитны, что, если бы их не защищали, смертей от вражеских снарядов в городе было бы в несколько раз больше.

В штабе армии нам назвали артиллерийский полк подполковника Гусарова. Прежде чем оказаться у окраин Ленинграда, 24-й дважды Краснознаменный армейский артполк в тяжелых боях отступления уничтожил и подавил десятка три батарей противника, разбил воинский эшелон, отразил две атаки пехоты и две танковые атаки. Словом, артиллеристы Гусарова повоевали хорошо. Мы найдем их, точнее найдем их наблюдательные пункты, в районе Спиртстроя. Сегодня батареи как раз в бою, но бьют не по дальнобойным пушкам немцев, а поддерживают наступление нашей пехоты.

Спиртстрой, уже не раз помянутый мною, — огромное недостроенное здание из железобетона. Оно одиноко и громоздко стоит на виду у немцев, среди чистого поля, меж Кировской железной дорогой и берегом Невы. От него совсем близко до Усть-Тосно, до Ивановской, до берега Тосны — до врага. Здесь перед войной подходило к концу строительство спирто-водочного завода большой производительности. Сейчас серая многоэтажная коробка полна людей в шинелях и полушубках. В подвалах ее сидят снабженцы, в средних этажах — связисты разных частей, в верхнем — наблюдатели артиллеристов и минометчиков.

Николая Алексеевича Гусарова мы находим именно там, на самом верху, у заколоченного широкого окна. В щель между досками наружу глядят рожки стереотрубы. Здесь же с биноклями еще несколько командиров, в том числе артиллерийский полковник из штаба армии, комиссар полка Гусарова и два лейтенанта-корректировщика.

Нам объясняют, для чего они собрались все на спиртоводочной голубятне.

— Вот смотрите туда, вперед, — показывает Гусаров, поставив нас возле стереотрубы. — Отрегулируйте окуляры по глазам. Так. Ну вот, что там?

Мы видим унылую, поросшую ракитником торфянистую равнину, закиданную первым снежком. Голые ветви ракит бьются на резком северо-восточном ветру. Меж кустами — серые бугорки; их много, они то растянуты цепочкой, то собраны в тесные группки. Это лежит и готовится к броску наша пехота. Немцы, оказывается, на этом участке сидят до крайности неудобно для наших частей — на левом, «нашем», берегу Тосны. Их решено выбить за реку, чтобы лишить опасного для нас плацдарма.

— А теперь смотрите дальше, — говорит Гусаров, меняя установку стереотрубы. — Там наши цели.

Мы видим три красных кирпичных дома, поставленных в ряд, в одну линию, на том берегу Тосны. В домах — пулеметные гнезда немцев, а в одном из них такой же, как у Гусарова, наблюдательный пункт со своими командирами и корректировщиками огня. В эти минуты, когда мы вот так, пристально, следим за немцами, они тоже, наверно, не спускают с нас взгляда, с нашего искореженного снарядами здания и того жидкого ракитника, в котором перед броском в атаку зябнет не очень-то многочисленная наша пехота. Прежде чем поднимутся цепи, средний кирпичный дом с оборудованным в нем НП должен быть уничтожен, иначе немцы скосят пехоту свирепым, точно направленным артиллерийско-минометным огнем.

Отдаются обычные в таких случаях команды, телефонист кричит: «Выстрел!» — через короткие мгновения доносится глухой далекий раскат. Теперь — внимание! Несколько секунд тянутся как добрые полчаса. Наконец перед тем средним кирпичным домом взлетает столб черного дыма. Надо бы левее.

— Выстрел! — снова кричит телефонист.

Черный столб вскидывается теперь слева и несколько позади дома. Командуются дальнейшие поправки.

И вдруг ухо ловит характерный, давно нам знакомый, резкий, нарастающий свист. Секунда, другая — два немецких снаряда разом взрываются метрах в ста от нас. Немцы уже лупят по нашему наблюдательному пункту. Не скажу, что это весело — сидеть на верхотуре, когда прямо в тебя целятся из шестидюймовок; тут только отдайся чувствам, как быстроногой серной помчишься вниз по искореженным лестницам в железобетонные подвалы, к интендантам. Чувства в таких случаях, когда говорят пушки, должны вместе с музами помалкивать. Слово здесь предоставляется лишь сознанию долга, необходимости. И мы все — артиллерийские командиры и корреспонденты ленинградской газеты — стоим как ни в чем не бывало у неплотно, небрежно заколоченного досками окна.

А тем временем снова свист и снова удар, уже совсем рядом.

Это дуэль. Противники отлично видят друг друга. Теперь — кто кого. Хладнокровие, прочность нервов, точность расчетов, быстрота — все брошено на чаши весов пушечного поединка.

64
{"b":"283062","o":1}