3.

На воротах, в двухметровой зеленой стене, висела табличка: “Чейни—Уок. Художественные мастерские”.

Керриден помедлил секунду, огляделся по сторонам и вошел в ворота. Огромный асфальтированный двор был полон маленьких коттеджей с застекленными крышами. Номер 2а, крошечный, аккуратный домик с побеленными стенами, стоял в самом конце левого ряда, словно архитектор, задумав построить пятнадцать мастерских, нашел место лишь для четырнадцати, а последнюю стыдливо спрятал.

Керриден приблизился к выкрашенной в синий цвет двери и позвонил. Потом, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы, стал ждать. Он совершенно не представлял, что говорить сестре Мэллори, и рассчитывал только на свою сообразительность — сама внешность Энн подскажет ему нужные слова. Стоя под теплым солнцем, Керриден, будто взявшая след гончая, чувствовал растущее возбуждение.

Дверь открылась, и на пороге возникла молодая девушка. С первого же взгляда он испытал острое разочарование, ожидая почему–то увидеть кого–нибудь наподобие Риты Аллен. Но сестру Мэллори никак нельзя было назвать эффектной. Среднего роста, очень худенькая, с тонкими и слабыми руками. Ее широко раскрытые серо–голубые глаза смотрели прямо и приветливо, под скромным платьем угадывалось хрупкое тело. Все вместе взятое производило впечатление ранимости и беззащитности.

— Добрый день, — сказала девушка спокойным чистым голосом.

Ее лицо осветилось улыбкой. Казалось, она говорит Керридену, что он ей нравится, что она встречает его добром и верит, что ей отплатят тем же.

Охотничий азарт и самоуверенность слетели с Керридена, как шелуха, надежды на сообразительность развеялись в дым. Эта тихая наивная девушка с большими серьезными глазами выбила его из колеи. И у него вырвалось то, чего он никак не собирался говорить, — правда.

— Я разыскиваю вашего брата, Брайана Мэллори, — робко произнес он. — Ведь вы его сестра?

Улыбка дрогнула, лицо девушки омрачилось.

— Как, разве вы не знаете? — сказала она, будто сразу признав в Керридене старого товарища. — Брайан погиб. Почти два года назад.

1.

Гостиница “Эндфилд” на Брюэр–стрит явно не принадлежала к числу первоклассных. Вывески над входом, зажатым между фотоателье и магазином канцелярских товаров, не было. Название гостиницы оглашали золотистые буквы, выведенные на стеклянных панелях так давно и витиевато, что прочитать его было невозможно.

За распахивающимися в обе стороны двухстворчатыми дверями начиналась крутая лестница, наверху которой зачем–то висел пыльный занавес из бусинок, противно гремящих на постоянном сквозняке. Занавес отгораживал от ступеней маленькое, темное, почти квадратной формы фойе с шестью креслами, тремя бамбуковыми столами и двумя чахлыми пальмами, растущими в тусклых медных горшках.

Административная часть находилась тут же, рядом. На взгляд простого постояльца, она состояла из вечно запертой двери с табличкой “УПРАВЛЯЮЩИЙ” и небольшой, но грозной надписью “Посторонним вход строго запрещен” и крошечного окошка, напоминающего железнодорожную кассу. Согнувшись в три погибели и постучав, вы могли обратиться в это окошко с просьбой о комнате, а после томительного ожидания получить и ключ, не видя при этом ничего, кроме черного корсажа, пыльного и плоского, и дряблых рук жены управляющего.

Расположенная неподалеку от кабинета управляющего дверь с табличкой “Комната отдыха. Только для проживающих в гостинице” вела в помещение даже еще более темное и унылое, чем фойе. Свет с трудом проникал в два маленьких окна, которые выходили на тыльную сторону зданий по северной стороне Чансери—Лейн, и в комнате отдыха царили полумрак и затхлость. К холодному пустому камину зябко жались азиатские ландыши, в самых темных углах притаились расставленные попарно старые кожаные кресла. За бамбуковым столом возле одного из окон сидел Ян Шиманович, человек в черном берете.

Вот уже почти час, плотно сведя колени и опустив массивный подбородок на сжатые кулаки, Ян предавался воспоминаниям. Так он проводил почти все свободное время. Вся его жизнь теперь заключалась в прошлом. Будущего у него не было. Он напоминал человека, страдающего неизлечимой болезнью, смерть которого могла наступить в любую минуту, без предупреждения. К такой перспективе он относился с полным безразличием, если задумывался о ней вообще. Думы его постоянно занимали два человека: Шарлотта и Мэллори.

О своей жене он сохранил точные и прекрасные воспоминания. Ему стоило лишь закрыть глаза, и она возникала перед ним ярче, чем в жизни. И сейчас, тоскуя в мрачной пыльной комнате, он видел перед собой ее образ: невысокая, крепкого сложения женщина, склонная к полноте, с мускулистыми ногами, широкими бедрами и спадающими на плечи волосами цвета вороньего крыла. Шарлотте не было и семнадцати, когда они поженились. В тридцать пять она погибла.

Ян старался воскресить в памяти малейшие подробности каждого дня их совместной жизни. Он вспоминал и тяготы лишений, и простые скромные радости, вспоминал адский труд на купленной им — поляком в чужой стране — ферме. Он вспоминал отчаянные попытки вылезти из бедности, мужество и доброту Шарлотты, как гневным огнем зажглись ее глаза, когда она узнала, что второй раз за двадцать пять лет Германия напала на Францию. Он ждал, что его призовут в армию, но враг прорвал линию Мажино, и маленькая ферма около Седана сразу же попала под власть гитлеровцев. Яна, конечно, посадили бы в лагерь, если бы Шарлотта не спрятала его и не держала в укрытии, пока не схлынула волна немецких солдат. Именно тогда у нее родилась мысль вместе пойти в ряды Сопротивления. Ян сперва колебался: это дело мужское, но она настояла на своем.

Пьер Гурвиль и Жанна приняли их с радостью, и они вчетвером как только могли подрывали коммуникации бошей. Позже к ним присоединились Джордж, Любош и Ренли; потом Гаррис и, наконец, Мэллори.

Ян не доверял англичанам. Разве не Англия обещала помочь Польше? Разве не англичане втянули Францию в войну? Разве не они позорно бежали из Дюнкерка на свой остров, оставив Польшу и Францию на произвол Гитлера?

Мэллори Ян доверял еще меньше, чем двум остальным англичанам. Он не любил его потому, что Мэллори относился к их делу, как к игре, совершенно не обращая внимания на опасность, которая жутким страхом выедала сердце Яна. Страхом не за себя — за жену.

Когда Жанна сообщила, что Мэллори выдал Гурвиля, он не удивился. Сам он избежал ловушки гестапо только потому, что пришел позже, через несколько часов после того, как взяли Гурвиля. И нашел тело Шарлотты и Джорджа, убитых в перестрелке.

Сперва ему казалось, что Шарлотта не могла умереть. Ян жил словно в оцепенении, все время ожидая услышать ее громкий смех, увидеть, как она готовит еду или стирает с тем умиротворенным выражением лица, которое служило ему постоянным напоминанием об их счастье.

Он не мог поверить, что ее нет. Он слышал слова, но мозг его был будто в тумане. Лишь через несколько дней он понял, что в смерти Шарлотты повинен Мэллори. Тогда отчаяние и горе сменились жаждой мести. Ян рвался в одиночку кинуться на поиски предателя, но Жанна уговорила его подождать. Она тоже хотела свести с ним счеты и убедила Яна в том, что им надо подготовиться, в частности, Яну необходимо овладеть английским языком, так как охотиться за Мэллори предстоит в Англии.

Больше года он изучал английский. Любош, Гаррис и Ренли добровольно вызвались остаться с ними. И Ренли, который давал уроки Яну, был поражен его успехами. Все это время — пока они готовились, пока откладывали каждый грош, зарабатывая деньги любой черной работой — все это время Ян лелеял свою ненависть к Мэллори и не мог смириться с тем, что в охоте участвуют посторонние. Он сомневался в своих силах, не был уверен, что сумеет обойтись без помощи в чужой стране, но мысль о том, что Гаррис и Ренли вмешиваются в глубоко личное дело, наполняла его горечью.

Затаил он неприязнь и к Жанне, — за ее ненависть к Мэллори, — считая, что ее любовь к Гурвилю не идет ни в какое сравнение с его любовью к Шарлотте. С самого начала он осуждал их связь. Им нужно было пожениться, раз уж они дорожили друг другом. Супружество — вот единственный исход настоящих отношений между мужчиной и женщиной. Если бы они были женаты, он, скрепя сердце, признал бы за Жанной право на месть. Но они не поженились. В таких отношениях не могло быть искреннего чувства.