— Достукался, — закончив чтение, произнес злорадно начальник тюрьмы и, распаляясь, заорал:

— Я из тебя все кишки вымотаю, большевик!

Сильным ударом он чуть не свалил с ног Новгородцева. Пошатнувшись, Михаил уперся одной рукой о стену, второй рванул начальника к себе. Навалившись на него туловищем, подмял его под себя, схватил за горло. На помощь тюремщику кинулись надзиратели. Михаил очнулся в камере. В коридоре все еще был слышен топот встревоженных тюремщиков, доносился шум из камер и выстрелы охранников-сербов, стрелявших в окна тюрьмы снаружи.

Волнение заключенных, узнавших о расправе над Новгородцевым, долго не утихало в тот день.

Михаил с трудом дотянулся до койки и лег. Через стену соседней камеры, где сидел Виктор, послышался перестук. Новгородцев приподнял голову:

— Крепись, Михаил: свобода близка! — методично выстукивал Виктор.

Дорого слышать в такую минуту слова утешения от товарищей. Многих уже нет в живых. Старший брат Петр в тюремной больнице. Сошел с ума от пыток Тювякин, лежат пластом от голода Клюшин и Ковальский.

— Когда же это кончится?

— Не падай духом, — слышится стук Виктора. — Свобода близка, — повторяет он. Михаил смотрит на луч солнца, который, проникнув в камеру, вбирает в себя миллиарды пылинок.

Проходит час. В соседней одиночке слышны шаги. Виктор занят вычислением:

— Два шага вперед, два назад. Сколько же можно пройти за день?

Исхудалое, бледное лицо заросло бородой. Кто бы узнал теперь в нем прежнего жизнерадостного студента! Все прошло: и горячие студенческие сходки, задушевные беседы с Русаковым, встречи с Андреем, Ниной. При воспоминании о девушке Виктор остановился и, зажав виски руками, покачнулся.

— Нина… — Словцов подошел к тюремному окну и долго смотрел на яркую полоску света. — Родная, где ты? — Чувствуя, как тяжелые спазмы давят горло, Виктор закрыл лицо руками.

— Минутная слабость… пройдет… — прошептал он и выпрямился. — Будем бороться за новый, солнечный мир! — заговорил он вслух. — Буду жить светлой мечтой. Я знаю, что мир обновится. Надо верить… верить в победу!

В морозный день февраля Виктора неожиданно вызвали в контрразведку. Проходя по тюремному коридору, он крикнул в волчок камеры Новгородцева:

— Прощай, Михаил. Передай привет товарищам!

Сильный рывок конвоира оторвал его от волчка. Михаил отчаянно забарабанил в дверь.

— Товарищ Словцов! — донеслось до Виктора. — Това… — последние слова были заглушены яростной руганью надзирателей, сбежавшихся на шум.

Словцова повели на допрос.

После ряда формальностей, следователь контрразведки, щеголеватый офицер, спросил:

— Я вижу, вы интеллигентный человек… Что может быть у вас общего с большевиками?

— Это мое дело, — сухо ответил Виктор.

— Мы дадим вам возможность искупить вину. Допустим, вы поступите добровольцем в нашу армию, мы направляем вас в офицерскую школу, перед вами открывается блестящее будущее.

— Благодарю, — усмехнулся Виктор, — свои политические убеждения я не меняю.

— Подумайте, я вам дам достаточный срок для размышлений. Кстати, может, вы припомните имена челябинских коммунистов? Мы знаем, что одно время вы были в аппарате губкома РКП(б).

— На роль провокатора я не гожусь, — с достоинством ответил Словцов.

— Как бы вам не пришлось об этом пожалеть! — Следователь нажал кнопку звонка.

— Отведите в камеру номер три, — приказал он появившемуся в дверях егерю, показывая глазами на Виктора.

Втолкнув Словцова с помощью второго егеря в каменный мешок, часовой закрыл тяжелую железную дверь на засов. Виктор сделал попытку встать во весь рост, но низкий свод камеры придавил его книзу.

Можно было сидеть, упираясь лбом в дверь. Словцов в отчаянии забарабанил кулаками в железо. В коридоре по-прежнему слышались мерные шаги часового. Через час ослабевший Виктор впал в полузабытье.

Утром загремел засов, и Словцов вывалился через открытую дверь лицом на пол. Так продолжалось два дня. Виктору казалось, что он начинает сходить с ума. На третий день его поместили в обычную камеру.

Избитую Нину Дробышеву под усиленным конвоем отправили в Челябинск, бросили в камеру сырого подвала контрразведки.

Сделав попытку подняться, девушка закусила губы от боли, по телу пробежала мелкая дрожь. Она ползком добралась к железной кровати. Уткнувшись лицом в грязный тюфяк, закрыла глаза.

В коридоре слышались шаги часового. Холодная, противная крыса, быстро перебирая лапками, пробежала по груди девушки и скрылась под кроватью.

Нина в страхе подобрала ноги и прислонилась спиной к стене.

С писком метались крысы на полу камеры, прыгали на кровать, скрывались. Нина поспешно закрыла ноги тюфяком и, съежившись, притихла в углу.

Контрразведчики надеялись, что Дробышева начнет колотить в дверь, просить пощады. Но в камере было по-прежнему тихо, и встревоженный часовой припал к волчку.

Заключенная сидела в углу, подперев голову рукой.

Загремел засов, и яркий свет фонаря осветил камеру.

— Дробышева, выходите! — Дежурный контрразведки пропустил девушку вперед и, вынув из кобуры наган, направил дуло в спину заключенной.

Поднявшись этажом выше, он указал на дверь начальника контрразведки Госпинаса.

Перешагнув порог, ослепленная ярким светом ламп, девушка зажмурилась; снова открыв глаза, в страхе прижалась к косяку: на полу, недалеко от дивана, лежал Виктор. Одежда на нем порвана, спина исполосована нагайками. Правый глаз, под которым виднелся огромный синяк, закрыт.

На диване курил следователь контрразведки Гирш. Рядом лежала окровавленная нагайка с прилипшим к ней пучком человеческих волос.

У стола, заложив по привычке руки за спину, стоял Госпинас. Зеленый свет абажура падал на его испитое, с глубокими впадинами глаз лицо, напоминавшее маску мертвеца.

Возле стены спиной к Нине стояли три офицера.

Госпинас уставил немигающие глаза на девушку и, кивнув головой в сторону лежавшего Словцова, спросил:

— Узнаете?

Нина не ответила.

— Чистая работа? Как вам нравится наш гранд-отель? — глаза Госпинаса прищурились. — Правда, там есть маленькое неудобство — крысы, но, к сожалению, они сегодня сыты и, видимо, вас беспокоили мало?

— Что вы хотите от меня? — вяло спросила Дробышева.

— Пардон, несколько минут терпения, — глаза Госпинаса сузились, как у кошки. — Поручик Гирш, — повернулся он к офицеру, — вы невежливы: предложите даме место.

Гирш вскочил, кривляясь, шаркнул ногой.

— Бон суар, мадемуазель, как вы отдыхали? — спросил он, издеваясь, и хлопнув нагайкой по голенищу сапога, улыбнулся.

Не ответив, Нина тихо опустилась на колени перед Виктором, поправила его волосы и долго смотрела на измученное лицо.

— Трогательная идиллия, — прошипел Госпинас и крикнул свирепо: — Стать к дверям! Вы не в парткоме!

Девушка бережно опустила голову Словцова на пол и отошла.

Лежавший сделал слабое движение рукой и открыл здоровый глаз.

— Знакомьтесь, Нина Дробышева здесь, — пнул Виктора носком сапога Госпинас.

Избитый с трудом поднялся на ноги и, шатаясь подошел к Нине:

— Крепись, — пошевелил он губами и опустил горячую голову на ее плечо.

— Начинаем, господа, — обратился Госпинас к офицерам.

Те подошли к столу.

— Я последний раз спрашиваю, Словцов, намерены вы изменить свои взгляды и идти добровольцем в армию? — спросил Госпинас.

— Нет, — послышался ответ.

— Намерены вы сказать имена челябинских коммунистов?

— Нет.

— Так. А вы, Дробышева? Все еще упорствуете?

— Товарищей не выдам, — твердо произнесла Нина.

— Что же, придется к вам обоим применять один метод развязывания языка… Раздеть большевичку! — крикнул Госпинас. — Держать Словцова! Гирш, за работу!

Госпинас рванул Нину от Виктора, вцепился в ворот кофточки. Затрещала ткань, Нина, оттолкнувшись, прикрыла руками грудь, Гирш взмахнул нагайкой.