— Сколько сейчас времени? — спросил Андрей решительно. — Без десяти двенадцать? Я пойду. — Спрятав записку Гирша в потайной ящик, Андрей достал револьвер.

— Ты хочешь проследить «Марусю»?

— Да. Только плохо, что я его не знаю…

— Ты его сразу узнаешь, — сказала Христина. — Заметь: выше среднего роста, папаха всегда заломлена на затылок, походка танцующая… Береги себя, Андрюша: он опасен, — заботливо закончила Христина и обняла мужа.

— Если к утру не вернусь, заяви комитету. Пускай установят надзор за домом Образцовых.

С соборной колокольни пробило двенадцать. Фирсов остановился на углу соседнего с контрразведкой дома. У подъезда под фонарем стояли часовые.

Из темного переулка вышел человек и, озираясь, направился к часовым. Сказав пароль, исчез в подъезде. «Это и есть вероятно, «Маруся», — подумал Фирсов.

Ждать пришлось недолго. Образцов вышел на улицу, повертел головой по сторонам и направился в сторону вокзала. Прячась возле стен и заборов, Андрей последовал за ним. Городские постройки кончились. Слева вид-неслись низкие, обшитые тонким железом склады чаеразвесочной фабрики, справа — пустырь. Боясь потерять Образцова в темноте, Андрей ускорил шаг. «Маруся» оглянулся и, пропустив мимо Фирсова, стал выжидать.

Поняв его уловку, Андрей завернул за угол чаеразвески и остановился.

Образцов прошел, не заметив слившегося с темнотой человека в плаще, бодро зашагал к виадуку. Прошел мост и оказался на кривой улочке. Оглянувшись еще раз, остановился, постучал в окно своего домика. Окна осветились. На пороге, держа высоко лампу над головой, показался старый Образцов.

— Ну что? — спросил он сына.

— Все в порядке, — ответил тот. Дверь закрылась.

Где-то глухо тявкали собаки, под навесом соседнего двора горласто пропел петух.

Остаток ночи Андрей провел, шагая из угла в угол своей комнаты. Подошел к спящей Христине, припал к ней щекой. Она проснулась.

— Нужно сейчас же идти в комитет! — Взволнованная рассказом мужа, женщина быстро поднялась. — Кто мог подумать! Правда, молодой Образцов вообще не внушал доверия, но его отец! В доме у него проходили подпольные собрания!

— Да, старый ворон вел тонкую игру, — заметил Андрей. — Однако мне пора, — заторопился он и, захватив записку Гирша, торопливо зашагал на конспиративную квартиру.

Решение комитета было единодушным. Исполнение приговора поручили Андрею и двум коммунистам.

В тот день «Маруся» был вызван в каменоломни, в глухой бор на окраине города.

Ничего не подозревая, молодой Образцов, насвистывая, приближался к глубокой выемке каменоломни, заполненной до краев вешней и почвенной водой. И когда от ближайших сосен отделились трое вооруженных людей, вздрогнул, беспокойно завертел головой по сторонам. Стояли молчаливые деревья. Лица троих были суровы. «Маруся» машинально опустил руку в карман широчайших галифе, но не успел нащупать рукоятку браунинга, как чья-то рука точно клещами сжала его горло. Провокатор упал.

Браунинг Образцова был уже у Фирсова.

— Попался, гадина! Сознавайся, кто кроме вас с отцом предавал коммунистов?

— Не знаю, спросите старика, — ворочая с трудом языком, произнес тот, поднимаясь на колени. Его заячьи глаза перебегали с одного на другого и с животным страхом остановились на Андрее.

— Простите! — произнес он плачущим голосом. Вид «Маруси» был жалок.

— Простить?! — с трудом сдерживая гнев, произнес Фирсов. — Простить кровь Словцова, Нины Дробышевой и других коммунистов, погибших в Уфимской тюрьме? Да понимаешь ли ты, подлюка, о чем просишь? — Андрей задыхался. — Вот тебе ответ, гадюка! — Вместе с выстрелом прозвучал волчий вой Образцова!

Тело провокатора полетело в воду, раздался всплеск, и по глубокой выемке заходили круги.

…Под вечер к домику старика Образцова подкатила тележка с колчаковским офицером и двумя солдатами. Офицер вошел в дом. Поздоровался с сидевшей у стола женщиной и, козырнув старому Образцову, заявил:

— Господин Госпинас просит вас прибыть.

— Что так срочно понадобился? — одевая пиджак, спросил Образцов. — Да и удобно ли ехать сейчас?

— Господин Госпинас все предусмотрел. Вы поедете как бы под конвоем. Двое солдат и лошадь вас ждут у ворот.

— Ну что ж, двинемся. Я скоро вернусь, — кивнул старик жене.

Он уселся в тележку. Сидевший за кучера солдат повернул коня на окраину, направляясь на Смолинский тракт.

— Туда ли мы едем? — обратился Образцов к офицеру.

— Да. Люди господина Госпинаса задержали в Смолино коммуниста. Требуется установить причастность к большевикам хозяина квартиры, где был схвачен бунтовщик.

— Понятно, — старый провокатор погладил усы. — В Смолино, скажу я вам, почти все жители переметнулись к красным. Неспокойный поселок… Однако зачем же в лесок? — заметил уже тревожно Образцов, видя, что солдат поворачивает лошадь с тракта к виднеющейся невдалеке роще.

Офицер не ответил. Когда телега остановилась на опушке леса, он подал знак солдатам, и те, опрокинув навзничь провокатора, связали ему руки и поволокли в чащобу.

— Ну, старый иуда, теперь все тебе ясно? — жестко спросил переодетый в форму офицера Андрей.

Образцов ворочая глазами, выдохнул:

— Жаль, что вы раньше мне не попались. Виселица давно по таким плачет! — и затрясся в бессильной злобе.

— По ком плачет, а тебе уже готова, пора отправляться вслед за сыном! — Фирсов подал знак товарищам.

Через неделю после этих событий Андрей благополучно перебрался через колчаковский фронт и приказом политуправления армии был назначен комиссаром в один из пехотных полков 29-й дивизии.

Весной Лупан простудился и слег. Надсадно кашлял, с трудом поднимался с кровати. Со знакомым казаком он послал в Марамыш наказ:

— Передай Устинье, что хотя скончался Евграф, а ее, сноху, старики за дочь считают и ждут с внучкой погостить.

Устинья сразу же собралась в Звериноголовскую. При выезде из города ее задержал патруль. Напуганная солдатами падчерица прижалась к матери. После тщательного обыска и расспросов их пропустили на Звериноголовский тракт.

Обрадованные старики не знали, чем и угостить дорогих гостей. Вечером Устинья сходила на братскую могилу, где был похоронен Евграф, поплакала.

Слышалось мычание коров, возвращавшихся с выгона, и скрип арбы с сеном. Багровое солнце медленно уходило за увал. Тени исчезли, и вскоре маленькие домишки низовских казаков потонули в темноте.

Устинья прислонилась к забору. Грустную тишину степной ночи прорезал чей-то голос:

— Мой Евграф уже не прилетит! — вздохнула Устинья. — Что мне осталось в жизни?.. — прошептала она уже просветленно. — Григорий Иванович, Гриша, — точно боясь своих мыслей, оглянулась. Далеко за увалом выплывал круторогий месяц.

Недели через две, взяв в попутчики старика Черноскутова, Устинья насыпала несколько мешков с зерном и выехала на водяную мельницу, которая стояла где-то под Усть-Уйской. Но смолоть хлеб там не пришлось: весенним половодьем сорвало мост через Тобол. Устинья с Черноскутовым повернули лошадей на паровую мельницу Фирсова.

— Должно, завозно там, — высказал опасение старик. — С неделю, пожалуй, жить придется. Чем будем питаться? — и, скосив глаза на узелок с хлебом, почесал рыжую бороду.

— Проживем как-нибудь, — махнула рукой Устинья и, соскочив, взялась за тяж, помогая коню вытащить воз из грязи.

Слабосильная лошадь Устиньи с трудом тащила телегу, часто останавливалась. Овса у Лупана не было с зимы.

Поднявшись на косогор, с которого хорошо была видна мельница, Черноскутов покачал головой. В степи, возле построек, точно огромный цыганский табор, виднелись телеги помольцев с поднятыми вверх оглоблями. Из огромной железной трубы густыми клубами валил дым и, расстилаясь черным облаком, висел над рекой. Было слышно, как рокотал паровик. Зоркие глаза Черноскутова заметили среди сновавших казаков в форменных фуражках войлочные шляпы мужиков и меховые шапки казахов.