— Не ждали. Мать, а, мать, — потряс он за плечо спящую жену, — вставай, Евграф приехал.

Женщина поднялась с постели и всплеснула руками:

— Евграф Лупанович, вот радость-то!

Утром, за чаем, Евграф спросил:

— Должно, ночью дверь нам открывал твой квартирант Русаков?

— А вы откуда его знаете?

— Устинья говорила, — помолчав, Евграф добавил: — Уж сильно его хвалила. И в Кочердыкской мы о нем слышали от дочери Степана Ростовцева.

— Спит он еще, наверное… Пойду узнаю, — Елизар направился к квартиранту.

— Здесь я, здесь, уже живой, — улыбаясь, Григорий Иванович подошел к гостям, поздоровался, провел по привычке рукой по волосам и, обратившись к Евграфу, спросил: — Значит, вы и есть муж Устиньи Елизаровны?

— Да.

Русаков взглянул на Евграфа. В его душе на миг вспыхнуло чувство неприязни и тотчас погасло. «Может быть, Устинья с ним счастлива?» Стараясь отогнать ее образ, Русаков повернулся к спутнику Евграфа.

— Это мой товарищ. Мы с ним из одной станицы, — сказал Истомин, показывая глазами на Василия.

Шемет крепко пожал руку Русакову и внимательно посмотрел на него. Крепко сбитая фигура, простое лицо рабочего, с коротко подстриженными усами и гладко выбритым подбородком, спокойные движения, уверенный голос располагали к Русакову.

— Фронтовики? — Григорий Иванович бросил беглый взгляд на георгиевские кресты на груди обоих.

— С Евграфом Лупановичем из одного полка, — ответил Шемет.

— Он кавалер всех четырех степеней, — заметил Евграф. — Приказ был о его производстве в чин подхорунжего. Да вот с крестами-то у Василия заминка вышла. Разжаловали за подстрекательство казаков к бунту. Чуть под расстрел не попал. Революция спасла.

Русаков украдкой поглядывал на Шемета. Открытое, мужественное лицо казака, его военная выправка пришлись по душе Григорию Ивановичу: «Пожалуй, из него выйдет неплохой командир. Надо иметь в виду».

— Коммунисты?

Евграф отрицательно покачал головой.

— Оформляться было некогда. Домой торопился…

Василий же вынул из кармана гимнастерки удостоверение члена партии большевиков, выданное одним из райкомов Петрограда.

Русаков бережно сложил удостоверение вчетверо, передал его хозяину и поднялся из-за стола:

— Сегодня приходите после обеда на партийное собрание, — он назвал адрес. — Не прощаюсь, увидимся.

Гости направились осматривать город.

— Давно не были, — одеваясь, сказал тестю Евграф, — да и обнов надо купить Устинье, дочке и старикам.

Марамыш изменился мало. На улицах стояли полицейские, но уже без формы. В купеческих магазинах шла бойкая торговля. Сохранились и старые вывески государственного казначейства, кредитного банка и земского присутствия. По-прежнему мелькали офицеры, чиновники и нарядно одетые дамы с собачками. В магазинах приказчики с красными бантами на груди учтиво называли покупателей господами и угодливо подставляли стулья богатым клиентам.

Навстречу фронтовикам шел широкоплечий, среднего роста мужчина в широчайших галифе из красного сукна, заправленных в голенища хромовых сапог, на которых звенели серебряные шпоры. Лихо заломлена кубанка. Огромный чуб закрывал низкий, покатый лоб, смуглое с узкими раскосыми глазами лицо — неприятно. На боку, поверх цветной шелковой рубахи, — массивная, покрытая лаком деревянная кобура, из которой торчала рукоятка тяжелого парабеллума. Положив руку на эфес сабли, ножны которой были украшены богатой резьбой и инкрустациями, он слегка раскачивался на кривых ногах, привыкших к седлу.

Приглядевшись, Евграф воскликнул:

— Да ведь это Пашка Дымов. Вот дьявол, смотри, как оделся, а? Вот чучело гороховое. Эй, Пашка, постой!

Услышав свое имя, тот повернулся на голос и, расставив широко ноги, спросил хрипло:

— Кто кличет?

— Да протри ты глаза! Своих не узнаешь?

— Геть! — Дымов ударил рукой по ножнам сабли. — Какое вы имеете право так называть командира отряда анархистов? Башку снесу!

— Да ты что, башибузук, не узнаешь нас, что ли? — усмехнулся Евграф. — А еще однополчанин, — произнес он с укоризной.

Дымов огляделся, видя, что чужих близко нет, шагнул к казакам.

— Вы, ребята, так мой авторитет подорвать можете. Всякая контрреволюционная сволочь хихикать начнет. Я, брат, здесь их устрашаю. — Пашка самодовольно погладил жидкие усы и хлопнул по кобуре парабеллума. — В Самаре достал, а саблюка казанского мурзы. У одного богатого татарина в доме маленько пошуровал. Ну и взял на память. Пошли в пивную! — Видя, что фронтовики замялись, продолжал хвастливо: — Деньги здесь, брат, с меня никто не берет!

— А где твои отрядники? — поинтересовался Евграф.

Пашка сдвинул кубанку на затылок, ухмыльнулся и покрутил в воздухе пальцем.

— Только вы, ребята, молчок. Я, брат, купчишек на бога беру. Стоит мне стукнуть в пивной кулаком по столу и гаркнуть: «Геть! Братва, по коням!» — так они, друг мой, эта самая неорганизованная масса, кто куда! Ну и пошла слава: у Пашки Дымова тысячный отряд. Живу, брат, во! — анархист выставил большой палец. — Может, вы запишетесь для почина в мой отряд, а? Вот бы стали орудовать, мать честная! Все бы кадетики ползали передо мной, а?

— Нет, валяй уж один, нам с тобой не по пути!

На партийном собрании Евграф с Шеметом сели недалеко от председательского стола. Большинство собравшихся было в солдатских шинелях. На краю скамейки молодой матрос беседовал с двумя башкирами. В глубине большой комнаты устроилась группа крестьян. Были тут рабочие с кожевенных и пимокатных заводов. Народ прибывал. В комнате стало тесно. Вскоре показался Русаков.

— Товарищи! — прозвучал его четкий голос. — На повестке дня у нас один вопрос: Апрельские тезисы вождя нашей партии Владимира Ильича Ленина.

— Советы рабочих депутатов являются единственной формой революционного правительства: нам необходимо завоевать там большинство и тем самым изменить политику Советов, а через них изменить состав и политику правительства. Такова установка Ленина.

Евграф подтолкнул Василия и зашептал:

— Правильно ведь: у нас хозяином Сила Ведерников, в сельских комитетах тоже сидят богатеи…

В комнате послышался приглушенный шепот:

— Точно! Правильно! Так!

— …Буржуазия будет крепко держаться за свои права. Наша задача заключается в полном отказе от поддержки Временного правительства. Нужно покончить с империалистической войной, которая выгодна лишь капиталистам, и вести борьбу за мир.

Среди фронтовиков началось движение. Евграф с Шеметом, чтобы лучше слышать Русакова, пересели ближе.

— Только власть Советов может обеспечить мирную и радостную жизнь трудового народа. Мы знаем: борьба будет нелегкой, но мы победим!

Последние слова Русакова потонули в шуме рукоплесканий.

— Я считаю, что нам нужно познакомить с Апрельскими тезисами рабочих Анохинского кожевенного завода и бедноту сел и станиц Зауралья. Ваше мнение?

Истомин с Шеметом поднялись точно по команде.

— Мы хорошо знаем своих станичников, — заговорил Василий, — поэтому, как коммунисты, беремся провести беседы по станицам.

— Так, — довольный Григорий Иванович что-то записал на своем листке. — К рабочим Анохинского завода я пойду сам.

Осенью в Марамыш возвратились с фронта солдаты: Епиха Батурин и его дружок Осип. Явился Федотко. Вид его был грозен. Опоясанный пулеметными лентами, с двумя гранатами, висевшими по бокам, он на следующий день пришел в уком к Русакову.

Григорий Иванович, завидев на пороге матроса, пригласил:

— Проходи!

Федотко, вытянувшись во фронт, козырнул:

— Младший канонир Балтийского флота Федот Осокин явился в ваше распоряжение.

Русаков поднялся:

— Федот, да ты ли это? Прости, братец, я ведь тебя не узнал, — воскликнул он радостно, обнимая матроса. — Возмужал, да и вид-то у тебя боевой. Коммунист?

— Я ведь, Григорий Иванович, коммунистом стал, когда еще плавал на «Отважном». Давай теперь работу. Не терпится.