В полдень, проехав стороной казахский аул, он заметил одинокую юрту и направил коня к ней. Встреченный лаем собак, не слезая с седла, голодный Фирсов крикнул вышедшему из жилья пастуху-казаху:

— Дай ашать….

— Колчак? — не спуская глаз с погон Сергея, спросил тот.

— Колчак, Колчак, — ответил тот и выжидательно посмотрел на казаха.

— Колчак-та албасты[17], — хозяин юрты презрительно сплюнул и повернулся спиной к путнику. — Айда, — махнул он рукой на степь. — Моя Колчак не кормит!

Под вечер усталый конь пошел шагом. Фирсов сошел с седла. Конь едва передвигал ноги. Кругом лежала мертвая равнина, покрытая тонким налетом соли. По-прежнему моросил дождь. Серые облака стремительно неслись над степью, бросая холодные волны водяной пыли на землю.

Ночь застала Фирсова на кромке солончаков. Лошадь вконец обессилела. Сделав попытку подняться на передние ноги, вновь упала и вытянула шею. Яростные порывы ветра несли с собой стужу, хлестали в лицо острыми иглами снега. Опустившись к поверженному коню, Сергей спрятал озябшие руки в шинель.

Ночь тянулась мучительно долго. Перед утром, бросив полуживую лошадь, он закинул винтовку за плечи и зашагал по степи. Туман рассеялся, выглянуло скупое осеннее солнце. Сергей вздохнул с облегчением: в стороне от него виднелся стог сена, значит близко жилье. Осмотрев местность, он убедился, что находится недалеко от станицы Звериноголовской. Боясь встретить красных, Фирсов забрался глубже в стог и пролежал целый день.

Как только Русаков поднялся, Устинья выехала в Звериноголовскую к свекру. В степи было неспокойно.

Узнав от Епифана, что его отряд направляется к мельнице Фирсова, стоявшей недалеко от станицы, Устинья обрадовалась.

— Ну вот, стариков попроведаю и на могилу Евграфа схожу. Теперь можно ехать без опаски…

— В седле тебе трудно. Не ускачешь за нами, — стал отговаривать ее Епифан.

— Ничего, к седлу привыкла. Поеду, не бойся, не отстану, конь у тятеньки добрый.

— А с Григорием Ивановичем советовалась?

— Да, — кивнула головой Устинья.

— Ну что ж, собирайся, — согласился Батурин.

Устинья добралась до станицы на вторые сутки. Подъехав к истоминскому дому, соскочила с седла, открыла ворота.

Старики, увидев сноху, радостно поздоровались.

Устинья вошла в свою горенку. Ощущение грусти при виде знакомых предметов охватило ее.

Ночью она проснулась от осторожного стука в окно, приподняла голову. Стук повторился. Не зажигая огня, молодая женщина подошла к косяку.

Кто-то настойчиво стучал, рассыпая по стеклу мелкую барабанную дробь.

— Кто там? — Устинья припала к стеклу и тотчас отшатнулась, узнав в страшном бородатом лице знакомые черты Сергея. Учащенно забилось сердце.

«Открыть дверь, пустить в дом? Ни за что не простит ей того брат! Приютить недруга? Нет!» — Устинья стояла неподвижно, прислушиваясь к усиливающемуся стуку в окно. Лупан заворочался на постели.

— Кто-то стучит. Иди открой, — сказал он снохе и надсадно закашлял.

— Боюсь я, тятенька, может, недобрый человек стучится. Сам знаешь, время какое.

Старик не спеша слез с кровати и, сунув ноги в валенки, подошел и тоже припал к стеклу:

— Кого надо?

— Пускай Устинья выйдет, — ответил голос с улицы.

— Тебя зовут, — повернулся он к снохе.

Накинув на плечи полушубок, Устинья решительно толкнула дверь.

Возле калитки, опираясь на винтовку, стоял Сергей.

— Здравствуй, Устинья Елизаровна, опять свидеться пришлось. Не узнала? — спросил он, натянуто улыбнувшись.

— Узнала, — ответила та сухо. — Что надобно?

— Спрячь у себя на денек. Ночью уйду.

— Нет, Сергей Никитович, иди своей дорогой. — Устинья повернулась к калитке.

— Устиньюшка, неуж забыла, как ночки темные коротали?.. — голос Сергея дрогнул.

— Уйди, чужой ты мне, — бросила Устинья через плечо, берясь за скобу калитки.

— Ну, что ж, бог тебе судья, прощай, — сказал тот понуро и, тяжело опираясь на винтовку, побрел по улице.

Сергея приютил Сила Ведерников, накормив, отвел в малуху, стоявшую на задах, уложил спать. После бессонной ночи, проведенной на солонцах, Фирсов спал очень крепко. Утром Сила вернулся в малуху, разбудил Сергея.

— Чуешь музыку-то?.. Стреляют. Как бы в станицу непрошеные гости не пожаловали. Подымайся!

Через час в сопровождении Ведерникова Фирсов выехал на его коне в степь.

— От станиц подальше держись: народ ненадежный стал, — советовал хозяин Сергею. — Дорог избегай. Держись на полдень! Встретишь Поликарпа, скажи, чтобы домой не рвался! — крикнул он вслед Сергею.

Дня через три вблизи Ишима Фирсов догнал свой эскадрон и явился к командиру.

— Где пропадал? — спросил тот сурово.

Сергей рассказал о попытке взорвать мельницу отца.

— Хорошо. Приехал кстати! Завтра принимай конную разведку. Из штаба получен приказ о твоем производстве в офицеры.

Бои на Ишиме разгорелись с новой силой. На рассвете конная разведка захватила в плен трех красноармейцев. Избитые в эскадроне, красноармейцы с трудом передвигали ноги по липкой грязи. Сергей ехал впереди, волком поглядывая на пленников.

— Поторапливай, — бросил он через плечо конвою. Те начали нажимать на красноармейцев:

— Шевели ногами!

— Не тянись!

— Идти не могу, — прошептал один из них.

Подхватив под руки обессиленного товарища, остальные молча зашагали вперед. Пасмурные облака низко неслись над землей. Дул холодный, пронизывающий ветер. Накрапывал дождь.

— Отдохнуть бы, — несмело заметил один из красноармейцев.

— Отдохнешь на том свете, — и, выругавшись, колчаковец замахнулся плетью: — Шагай!

— Гы, паразит, не машись, — губы красноармейца задрожали: — Я тебе не батрак.

— Прекратить разговоры? — приказал сердито Фирсов конвою и повернул коня к группе арестованных.

«Пожалуй, до штаба не дотащить, ослабли», — подумал он и подал команду:

— Спешиться! Шашки из ножен! Списать в расход! — сказал он хладнокровно.

Через несколько минут, обтерев о мокрую траву окровавленные клинки, конвойные вскочили на коней и поехали вслед за командиром.

В поле остались лежать три трупа. К вечеру повалил снег, накрыл их тонким белым саваном.

Фирсова назначили командиром эскадрона.

Сердце его окаменело к людским страданиям. Порывы бешенства, которые в нем наблюдались в Марамыше, вспыхивали все чаще.

В Петропавловске он чуть не зарубил командира своего полка из-за неудачной контратаки. Только вмешательство генерала Ханжина спасло его от военно-полевого суда.

Вскоре эскадрон Фирсова перебросили в Кулунду на борьбу с партизанами Мамонтова. Разбитый им наголову, он бежал с группой казаков в Барнаул.

Глубокой осенью пал Омск, за ним — Новосибирск. Освобождались от Колчака села и деревни многострадальной Сибири.

Зима 1920 года. Морозы сковали льдом высокогорные озера и реки. В междугорьях лежали глубокие снега. Над ними, точно причудливые замки, высились голые скалы. Угрюма, неласкова природа Алтая зимой.

Дни и ночи дует холодный ветер, сметая со склонов гор в узкие долины остатки снега. Безлюдно в алтайской тайге. Раскинув над землей могучие ветви, стоят молчаливые лиственницы. Выше тянутся заросли кедрача, за ними на самой границе леса видны уродливые деревца карликовой березы, стелющийся по земле мелкий кустарник, камни, покрытые лишайником, и ледники. Отряд Сергея Фирсова держал путь в Монголию, спасаясь от натиска Красной Армии.

Всадники приближались к границе. Вот и пограничный столб. Впереди — чужая земля.

Фирсов остановил лошадь.

— Ведерников!

Из рядов выехал Поликарп.

— В фляжке вино осталось?

— Так точно. Добыл в Онгудае!

— Передай сюда!

Казак подал фляжку Сергею.

— Езжайте. Я вас догоню. — Фирсов отъехал в сторону, наблюдая движение отряда: — Подтянись!