Слушатели заулыбались. Улыбнулся и Григорий Иванович.

— А вы знаете, о чем говорил тогда Ленин?

— Не слыхали, а ну-ка расскажи, — партизаны подвинулись к командиру.

Русаков рассказал об Апрельских тезисах Ленина.

Разрозненные отряды партизан двух районов Зауралья были объединены под командованием Русакова. Штаб по-прежнему находился в лесах Куричьей дачи.

Неожиданно мысли Григория Ивановича были прерваны дружным смехом партизан. Это Епифан тянул к себе чьи-то торчавшие из-под нар ноги и, вытащив полусонного Ераску, усадил его возле печурки.

— Ну-ка, Герасим, сыграй что-нибудь, — попросил он и подал балалайку.

Настроив инструмент, тот вопросительно посмотрел на партизан:

— Что сыграть?

— Узника…

В землянке наступила тишина. Зазвенели струны. Усевшись на нары и подперев рукой щеку, Григорий Иванович затянул мягким баритоном:

Батурин подхватил:

В хор партизанских голосов влился тоскующий тенор Шемета:

Под сводами землянки, как призыв, пронеслось:

Туман исчез. Ночное небо прояснилось. Через редкие разрывы облаков виднелись звезды.

Русаков медленно пошел по лагерю. В крайней землянке слышался плач ребенка. Перешагивая через спящих вповалку людей, Русаков остановился возле стола, на котором стояла лампа.

Женщина, укладывая в постель ребенка, тянула:

Русаков узнал Лоскутникову. За ее спиной, растянувшись в проходе, спал Ян.

— Здравствуй, Федосья, — поздоровался Русаков, улыбаясь. — Ивана пришла попроведать?

— Ага. Вот только Василко отдохнуть не дает, — показала она глазами на ребенка. — Два года скоро, а все неспокойный, — вздохнула женщина.

— В отца, — улыбнулся Григорий Иванович, — непоседа.

После войны с немцами Ян вступил в партию коммунистов. Старый Лоскутников умер. Хозяйство легло на плечи Федосьи. Русаков при встрече с нею всегда вспоминал жестокую расправу Пашки Дымова над Яном. Пытливо глядя на женщину, думал: «Любит, видать, своего Яна».

— Не боялась к нам идти?

— Нет. Сказала соседке, что иду к сестре, в Узково. Ты, Григорий Иванович, моего-то Ивана сохрани, — слабо улыбнулась женщина.

— Сохраню, Федосья, сохраню, вот прогоним беляков, вернется домой.

— Скорей бы. Плохо без мужика в хозяйстве, все валится, да и Пашка Дымов лютует. Убить, говорит, тебя надо за то, что за пленника вышла, да к тому еще коммуниста.

Отряд спал. Григорий Иванович тихо пробирался к своей землянке, когда его остановил пожилой партизан:

— Погоди. Так, стало быть, товарищ Ленин сказал, чтобы землю передать мужику?

— Да, об этом он говорил и раньше.

— Ну, а Колчаку по своей партизанской доброте мы, так и быть, отмеряем три аршина. Хватит ему!

— Он, говорят, длинный Колчак-то, — усмехнулся кто-то.

— Ничего ноги ему подвернем!

Мальчишка торопливо погонял коня. На неокрепших плечах болтался пиджак, видно, снятый со взрослого, из-под шапки выглядывали льняные волосы, лезли в глаза. Увидев командира, соскочил с седла и козырнул:

— Связной партизанского отряда Дорофей Третьяков!

— Знаю, знаю, Дороня, рассказывай, что там у вас на заставе? — улыбнулся Григорий Иванович.

— Все в порядке, товарищ командир.

— Ну как, привыкаешь к партизанской жизни?

Лицо подростка расплылось в улыбке.

— Мне бы, Григорий Иванович, винтовку… — протянул он. — Какой я партизан без оружия, — серые глаза Дорони просительно смотрели на Русакова.

— Хорошо, ты ее получишь, только сейчас у нас с оружием плоховато, но винтовка у тебя будет, дай только время!

Когда молодой всадник повернул коня к заставе, Русаков, посмотрев ему вслед, подумал: «Хороший парнишка. Если бы не он, пришлось бы нам туго…»

О подвиге Дорони долго говорили в партизанском отряде. Случилось это летом прошлого года.

Дороня Третьяков прибыл в партизанский отряд из села Станового, где батрачил у попа. В отряд пришла группа людей. Их привел человек, одетый в генеральскую шинель. Его молодое лицо с гладко выбритым подбородком, с мягко очерченными губами, строгими темно-карими глазами, было сурово. Высокий лоб незнакомца прикрывала серая офицерская папаха.

Когда показался Русаков, он круто повернулся навстречу и, козырнув, подал команду своим людям:

— Встать! Смирно! Равнение налево! — Пристукнув каблуками, произнес четко: — Товарищ командир, я бывший военный комиссар Озернинского волревкома, Николай Медовиков. Прибыл в ваше распоряжение с группой партизан в количестве четырнадцати человек.

— Откуда, ребята? — спросил Русаков.

— Из Сетовой!

— Мы из Речной! — послышались голоса.

— А вы? — обратился он к Медовикову.

— Я из Орловки. Там и скрывался последнее время от белых.

— Мы все из одной волости… Ну, и решили с Николаем Матвеевичем идти к тебе. Он ведь унтер-офицер, а потом, как ни говори, был военком, — продолжал крестьянин. — Да и отца его знаем. Правда, тихий мужик его отец-то, но зато сын боевой. Вот и выбрали себе командиром, — говорил один крестьянин.

— Генеральскую шинель где взяли? — разглядывая красную подкладку шинели Медовикова, спросил Русаков.

— В семнадцатом году снял с одной гидры, — рассмеялся тот.

— Я в этом не вижу смешного, — холодно сказал Русаков, — форсить в генеральской шинели не время!

В группе людей прошел шепот одобрения.

— Для первого знакомства пропесочивает нашего Николу, видать, правильный командир.

— Пожалуй, Медовикову туго придется. Ходу ему не дадут, — послышался сдержанный говор.

Вновь прибывших зачислили в отряд Батурина.

Жизнь в партизанском лагере шла своим чередом. Днем под руководством Епифана и Медовикова шли занятия по военной подготовке, вечером Русаков проводил беседы, и только глубокой ночью жизнь в Куричьей даче затихала. Лишь на заставе и в «секретах» бодрствовали люди, охраняя лагерь. Медовиков избегал встреч с Русаковым, держался обособленно, прислушиваясь к разговорам партизан.

Однажды Дороня с Яном, находясь в «секрете», услышали подозрительный шорох. Кто-то крался между кустов, направляясь к опушке леса. Ночь была темная, тучи черной громадой нависли над уснувшим лесом. Тишина. Шорох послышался ближе. Тронув локтем подчаска, Ян прошептал: — Должно, колчаковский лазутчик, спеши на заставу, только не шуми.

Дороня ползком выбрался из «секрета» и исчез в темноте. Ян нащупал спуск затвора винтовки и весь превратился в слух. На той стороне балки послышался крик совы. Недалеко от прижавшегося к земле Яна ответила вторая. В мрачном безмолвии леса голоса ночных птиц звучали зловеще.

Дороня услышал треск сухой ветки, поспешные шаги и припал к дереву. Мимо прошел человек, остановился недалеко и закричал, подражая крику совы. Шаги теперь слышны были с двух сторон, они сходились. Незнакомый хриплый голос:

— Что там?

— Партизаны готовятся к вылазке на станцию Мишкино.

У Дорони зашевелились на голове волосы: он узнал голос Медовикова.