— Дороня Третьяков, Григорий Рахманцев… — начал перечислять Василий бойцов.

— Дороню, как опытного разведчика, направь к Новгородцеву: в районе Усть-Уйской орудует голубая банда. Она постоянно меняет места, милиция бессильна. Ликвидацию банды поручаю тебе и Усть-Уйскому военкому Новгородцеву. Держи с ним связь. У тебя еще что-нибудь?

— С овсом для лошадей плохо.

— Тут я не могу тебе помочь, — развел руками Русаков. — Проявляй инициативу на месте.

Утром продотряд Шемета двинулся к Луговой. Отдохнувшие за ночь лошади бежали крупной рысью.

— И подумать только: Семка Великанов стал главой банды, — размышлял Василий. — Батрачил у богатых казаков. В армии получил Георгия за храбрость и звание подхорунжего! И вот тебе на — бандит! Тут что-то не то! Как он переметнулся к бандитам? Диво!

На площади, перед домом станичного совета, стояла большая толпа женщин. Возле амбаров валялись разорванные мешки с пшеницей, на одном из них лежал связанный избитый милиционер. При появлении отряда поднялся шум:

— Не дадим вывезти хлеб!

— Самим жрать нечего!

— Вы немцам его отправляете, а мы с голода мрем!

— Гражданки, спокойно! — приподнявшись на стременах, Шемет оглядел женщин. — Этот хлеб взят у кулаков как излишки. Мы отправляем его в промышленные районы страны. Насчет немцев — это вранье.

— Ишь, как ловко поет! — раздался насмешливый голос. — А ты хлеб-то сеял? На готовое вашего брата много найдется. Поди, ложку за голенищем привез. На-ко покушай! — Баба повернулась спиной к Шемету и, наклонившись, задрала юбку: — Скусно аль не ндравится?

Толпу охватил дикий восторг, неудержимый хохот.

— Ой, бабоньки, умора. Дарья-то что удрала. Ха-ха!

— Извольте, грит, кушать, ха-ха-ха!

Лицо Шемета потемнело. Рванув коня за повод, он на всем скаку занес над бабой нагайку. Взвизгнув от испуга, та одернула юбку и юркнула в толпу. Василий дышал тяжело.

— Дрянь этакая! Издеваться над нами вздумала? Мы враги, что ли, пустоголовая? — разыскав глазами бабу, спросил он хрипло и вытер рукавом гимнастерки вспотевший лоб.

Толпа притихла.

— Товарищи женщины! — Василий поправил съехавшую на затылок фуражку. — Повторяю: хлеб мы отправляем рабочему классу России, который получает его по осьмушке. — Голос Шемета окреп: — Хлеб идет и в Красную Армию, что бьет сейчас белополяков и Врангеля. Должны мы ее накормить? У вас у многих на фронте мужья и братья, кто откажет им в куске хлеба? Может лежит он в госпитале, а поесть нечего? — Волнение вновь охватило Шемета. — Может, лежит революционный солдат, умирает в чистом поле, а вы жалеете дать ему хлеба. — Тяжелый ком подкатил к горлу Василия. Он закончил чуть слышно: — Зачем все это? — Рука Шемета протянулась по направлению разорванных мешков пшеницы.

Опустив головы, казачки медленно расходились. Продотрядцы начали приводить в порядок разгромленные амбары.

— Весь тут шухарь подняла Лукерья Великанова! — сообщил Шемету оправившийся от испуга милиционер.

— Кто такая? — спросил тот мрачно.

— Местная казачка. Отца у ней выслали из станицы как експлоататорский елемент. Муж, Семка Великанов, из беднеющего класса. Раньше робил у отца Лукерьи в батраках, потом, значит, женился на ней, вошел в дом тестя.

— Где он сейчас?

— В голубой банде, — ответил словоохотливый милиционер, — а Лукерья, жена Семки, мутит народ.

— Почему ее не арестуете?

Милиционер произнес со вздохом:

— Улик нет.

— Какие тебе улики нужны, когда разнесли амбары и бишкиль[20] твой разбили.

— Но ведь это не Лукерья, а казачки.

— Я вижу, ваша Лукерья — неглупая баба! — насмешливо бросил Шемет.

— Бабочка, действительно, аховая, — согласился милиционер. — Похоже, председателя станичного совета опутала. Ходит перед ней на цыпочках. Можно сказать, вся станица у ней под началом. А кто пикнет, она сейчас: «Вот приедет Семен, даст жару».

Передав лошадь Дороне и не слушая больше болтливого милиционера, Шемет зашагал в станичный совет. На крыльце крестового дома с резными наличниками, окрашенными в голубой цвет, стояла казачка. Скрестив руки на пышной груди, слегка откинув красивую голову с большой короной светло-каштановых волос, она с усмешкой смотрела на Василия.

«Вероятно, это и есть Лукерья Великанова, о которой говорил милиционер», — подумал Шемет.

Поймав на себе ее взгляд, он невольно поправил выбившийся из-под фуражки чуб. Но если бы он увидел Лушу через несколько минут, когда она вошла в дом, он был бы поражен резкой в ней переменой.

Пнув вертевшуюся под ногами кошку, Луша хрустнула пальцами, торопливо подошла к буфету, вынула пузатый графин, посмотрела на свет желтоватую жидкость и поставила на место.

— Самогонки хватит. Этого красавчика я приберу к рукам. Надо только сказать Викентию, чтоб на постой ко мне направил.

Луша вышла через заднее крыльцо в огород, ступая осторожно, чтоб не помять длинные плетни огурцов и арбузов, остановилась у забора. До ее слуха донесся стук тарантаса.

— Не Дорофей ли едет? — женщина сделала руку козырьком, посмотрела на дорогу и вздохнула с облегчением. Увидев Лушу, Толстопятов молодцевато спрыгнул с тарантаса.

— Мое вам с кисточкой, Лукерья Егоровна, — поздоровался он.

— Здравствуй, — сухо кивнула та и, помолчав, спросила: — Как там у них?

Толстопятов заговорил вполголоса:

— Трое казаков на днях убегли от Семена. Будто бы с повинной в Усть-Уйскую. Ребята их дорогой догнали, ну, значит, и того… — Толстопятов выразительно рубанул себя по шее. — А новой прибыли в людях не видно…

Брови Луши сдвинулись.

— Где Семен?

— В Горелых колках.

— Сейчас же заворачивай обратно, гони к нему. У нас продотряд стоит. Скажи, чтоб из лесов пока не выходил. — В голосе женщины зазвучала повелительная нотка.

— Как у тебя с хлебом? — помолчав, спросила она.

— В надежном месте.

— Весь?

— Нет, оставил для близира пудов тридцать. Пущай товарищи пользуются. Потому как я сторонник Советской власти. — Толстопятов заколыхался от смеха. — А Семена ночью повидаю.

Луша сорвала несколько огурцов.

— На, поешь. В дом-то не зову. Опасно. Поезжай с богом.

— Лукерья Егоровна… — Дорофей умильно посмотрел на нее.

— Что еще?

— Себя-то береги, раскрасавица наша. Ведь на тебе все держится. Семен-то, Семен только шашкой орудовать мастер… А вот коснись что-нибудь умственное сделать — к тебе.

— Ладно, ладно, поезжай с богом, а то как бы не заметили.

Дорофей зашагал к тарантасу. На выезде из переулка он еще раз посмотрел на казачку.

— Даст же господь такую красоту! Не человеку только досталась, — вздохнул заимщик.

Улицы были безлюдны, лишь возле амбаров остались караульные. Конные дозоры надежно охраняли подступы к станице.

В доме станичного совета, куда вошел Василий, находился один секретарь.

— Разыщите председателя, чтоб немедленно был здесь, — заявил решительно Василий и, потрогав колченогий стул, прислонил его плотнее к стене.

— Оно можно и поискать. — Отложив счеты, секретарь сунул босые ноги в валенки и зашлепал к дверям.

Оставшись один, Василий предался невеселым размышлениям: «В станице есть люди, связанные с голубой бандой. Надо проверить…» Заслышав стук копыт, Василий подошел к окну.

— Дороня! — заметив Третьякова, крикнул он. — Зайди. — Открыв створку, Шемет помахал всаднику рукой. Дороня соскочил с коня.

Подросток с льняными волосами, одетый в пиджак с чужого плеча, превратился в эти годы в красивого юношу с открытым умным лицом, с достоинством носящего форму. Вот он подтянулся, оправил одежду и быстро поднялся по ступенькам крыльца.

— Прикрой плотнее дверь и садись ближе, — распорядился Шемет. — Тебе известно, что в районе станицы Усть-Уйской появилась голубая банда? — опросил он.

— Да, я знаю об этом.