— Андрей, какие у тебя оценки? — поинтересовался Дмитрий.

— Однообразные.

— Как это?

— Все — отлично.

Поспешая в правление колхоза, Степан Кушнир увидел, как из боковой улицы вышла его жена; сделав вид, что не заметил ее, озабоченно пошел в противоположную сторону: сейчас нарваться «на домашний контроль» самое меньшее, чего хотелось. Может он и проскочил бы в зеленую, обсаженную тополями улочку, но в это время ее заполонил табун молодняка: телята, с по-осеннему влажными глазами, покачиваясь, плыли и плыли нежными золотистыми волнами.

«Важный молодняк», — встав на обочину, пристально следил за живым коловоротом.

— Любуешься, Степан? — подошла к нему Ольга Викторовна, стройная черноглазая молодая женщина. Тяжелые вороные косы отклоняли ее голову немного назад, и потому походка Ольги Викторовны казалась горделивой, крепкой.

— Любуюсь, жена… Гляди, года через два у нас молочные реки потекут. Молочные.

— Только какие будут берега? — так сказала, что муж сразу же посторонился и заспешил на ферму.

— Ты, Ольга, иди домой, а я еще проверю одно дело. Скоро вернусь.

— Может, вместе пойдем?

— Чего там вместе? Как-то и без председательши сегодня обойдется. Ты за целый день наработалась на свекле. Отдохни, — великодушно пожалел.

— Спасибо, муж. Когда ты мне дашь лучшую землю чьего-то звена — большего отдыха и не попрошу, — промолвила насмешливо и строго взглянула на Степана выразительными повлажневшими глазами.

— И когда вы уже мне покой дадите? И дома нет тебе никакой поддержки, — загорячился Степан. — Вот пусть тебя изберут председателем, увидим, как ты будешь работать, что запоешь!

— Да уж как-то запою. Ни голоса, ни ума, наверное, не потеряю. А тебя тогда поставлю на поле, на самую заросшую пыреем землю.

— Сделай милость. Когда будут перевыборы, сам твою кандидатуру предложу. Сам выставлю.

— Что же, рекомендация не из лучших, но спасибо и за то — все-таки родня заступится за родню, — улыбнулась и прислонилась к руке мужа. — Степан, проследи за одним трактористом, который возле Буга работает. Очень хитро пашет человек: умеет мелкую пахоту замаскировать для человеческого глаза несколькими глубокими участками.

— Это я сейчас сделаю! — повеселело слово Степана: не надеялся, что властная жена так быстро закончит неприятный разговор.

— А я на ферму загляну. Какое там у тебя важное дело было?

— Да… — замялся Степан.

— Теперь понимаю: ты просто убегал от меня. Правда, Степан?

— Правда, Ольга! — весело согласился, и оба засмеялись.

Дмитрий, даром что стал шире в плечах и будто выше ростом, легко соскочил на еще упругую землю и положил руку на коротко подстриженную гриву. Конь, мотнув головой, воткнулся губами в плечо бригадира и застыл на месте, чуть подняв переднюю, в белом чулке, ногу. На умный синий глаз золотой сеткой упала тень длинной ресницы.

Дмитрий, прищурившись, любовно осмотрел коня, и тот легко ударил его мягкими, темного бархата губами в ямку между плечом и грудью.

— Как играется с тобой, Дмитрий Тимофеевич, а другого и не подпустит к себе, — подошел усатый старший конюх Василий Денисович Карпец.

— Потому что Дмитрий Тимофеевич любит и уважает скотину.

— Кони его по голосу за километр узнают, — вышел из конюшни Варивон Очерет. — Они музыкальный слух имеют.

— Знаю, знаю, — замахал руками Василий Денисович. — Ты бы что-нибудь новее сказал.

— Новее? — с оскорбленным видом, притворным, промолвил Варивон. — Оно бы и можно, но, значит, времени нет — на рыбалку едем.

— Так ты коротко обрисуй картину… Может, моего закупишь? У меня табачок как само здоровья, — подлащиваясь, вынул из кармана новый портсигар. В глазах исчез хитроватый блеск, и все лицо стало одним настороженным вниманием.

Василий Денисович был неважнецким грамотеем: еле-еле сяк-так читал газету, но всеми новостями интересовался крепко. Цепкий практичный ум быстро схватывал все, как он говорил, из умной науки о самых разумных животных. В тяжелые времена, когда вражья рука потравила большую часть колхозных коней, Василий Денисович впервые выступил на колхозном собрании. Снял свою косматую и большую, как стожок, шапку и, тяжело переминаясь с ноги на ногу, сказал:

— В жизни не приходилось ту копейку у людей просить, а теперь не постесняюсь. Не постесняюсь, — повторил, будто кто-то его уже упрекал. — Кто сколько сможет — бросайте сюда…. Купцом стану. Лошадей буду покупать.

Молча переглянулись колхозники. Кто имел при себе деньги — бросил в пропахшую потом шапку, а большинство сказало, чтобы пришел завтра. И пошел на следующий день Василий Денисович из хаты в хату, собирая ту копейку, которая настоящего хозяина только могла привести к невеселым размышлениям. Тогда же кулачье и пустило едкую насмешку: «Карпец последние копейки из бедноты выдирает. Как раз на кнутик хватит».

И вот начал Василий Денисович ходить по ярмаркам и скупать за бесценок чесоточных, шелудивых и запущенных коней. Каждое утро водил их купать к трем прудам, вымывал зеленым мылом, мазал креолином и какими-то мазями из трав. И спустя некоторое время выходил коней, как выхаживает мать больных детей. Колхоз получил хорошее тягло, а Василий Денисович за один вечер прогулял с конюхами и друзьями свою премию и чуть не побил жену, когда та начала вычитывать ему.

— Глупая ты баба. Что мне деньги? Это дело наживное. Ты сюда взгляни: твоего мужа в газете пропечатали. Смотри, каким героем твой муж стоит на картине. А могут его и в московских газетах нарисовать. Ты понимаешь, обо мне пишут теперь, как раньше про всяких царей и министров. Еще и лучше. Столько лет на свете прожила, а не понимаешь, что такое жизнь. Как можно было на радости не выпить. Ты знаешь, что ко мне сам наркомзем может приехать, — в запале перехвалил себя. — Думаешь, вру? Глупая ты баба. Гляди, чтобы не развелся с тобой на старости лет…

Василий Денисович теперь подошел ближе к Варивону:

— Ну, так рассказывай.

— Объясняй вам, а кто за меня рыбы набьет? И за что, не понимаю, вам столько трудодней записывают? Еще и на собрании хвалят. Книг не читаете, новинками не интересуетесь, — искоса взглянул на Карпца, зная, чем можно досадить человеку.

— Так уж и не интересуемся, — не выдержал, задетый за живое.

— А на вашем фронте, брат ты не мой, что творится. Наука.

— Да, наука не идет без дубины. Наука — большое дело, — согласился Василий Денисович и со значением покрутил плотный, как из медного провода сплетенный ус. — Вот и из тебя эта научная жилка прет, как дым из камина. Мозговитый ты человек. Жаль, что не конюхом у меня. Я бы тебе даже за стригунками доверил присматривать. Ты бы справился, — дипломатично похвалил Варивона, чтобы выведать что-то новенькое и потом, уж с независимым и важным видом поучать своих конюхов.

Но Варивон такую похвалу принял за насмешку.

— Так что ты вычитал, Варивон?

— Кому бы другому — слова, значит, не сказал бы. А вам, так уж и быть, расскажу. Дмитрий, пойди сними в сарае наши рыболовные причиндалы.

— Конечно, кому и рассказать, как не мне, — сел Василий Денисович на побеленной колодке.

От заливных лугов стеной надвигались вечерние сумраки, затемняя дальний лес. На колхозный двор въехала машина, груженная белыми мешками, и в благоухание распустившихся свежих почек нежно вплелся аромат еще теплой, сладковатой муки.

— Так вот недавно я дал вам книжку, где писалось об искусственном оплодотворении скота.

— Ну да, не без интереса книжечка.

— А еще интереснее в одном заграничном, значит, журнале писалось.

— В заграничном? Ты сам читал? — покосился на Варивона, зная его характер.

— Нет, перевели мне.

— Перевели. Ну, ну, — придвинулся ближе Василий Денисович, аж накрыл широкополой шляпой картуз Варивона.

— Я вам лучше завтра доскажу. На засветло опоздаю.

— Успеешь с козами на торг. Ну, так что в том журнале?