Сколько же они будут подпускать их к себе? — волновался Дмитрий, слыша, как возле него шелестит трава — партизаны ползут к опушке навстречу мадьярам. Уже осталось метров тридцать, двадцать пять… двадцать… К Пантелею заговорили. Черт! Сам себя загубит!.. Уже нерешительно останавливается офицер. Вдруг подбрасывает к плечу блестящий буковый карабин. Но Пантелей опережает неприятеля — прямо в упор проводит автоматом, раз и второй раз. И тягучие стоны смешались с одичалым воплем:

— Мадьор партизанок[146]!

Будто стремясь обкрутиться вокруг себя, падает на землю офицер. И тотчас партизанский огонь прорывает живые кольца цепи, отбрасывает ее назад. Кто попробовал залечь, уже больше не встает с земли.

Бледный, но веселый от пережитого, к Дмитрию быстро подходит Желудь и уже шутливо, чтобы скрыть волнение, комически дыбает, копируя походку врага. Немного позади него держится всегда уравновешенный Янош Балог.

Партизаны немедленно подбирают оружие и патроны, так как теперь немало бойцов, из новых, имеют лишь одни берданки.

Разведка доносит, что наименьшие силы, и то мадьярские, стоят возле оврага, ведущего к небольшой речке, так как за нею начинается неширокое, но непроходимое весной болото. Здесь даже поле не заминировано.

С трех сторон по лесам ударила полковая артиллерия. Трещало и охало расколотое дерево, глухо гудела земля, курились дымками свежие воронки, а испуганные птицы после каждого взрыва то поднимались вверх, то снова табунками падали в кусты, недалеко от прежнего места. Когда возле Дмитрия начали взрываться снаряды, он вскочил в щель и увидел согнутого пулеметчика Василия Меля, который как раз перелистывал страницу распухшей зачитанной книги.

— Ты что делаешь? — изумленно посмотрел на партизана.

— Чехова читаю. Интересная книжка, только листов не хватает. Зачитали хлопцы.

— Нашел время.

— А что же делать теперь? Пулеметом до артиллерии не достанешь, а фашист леса боится, не идет. Чего же время расточать? — и засмеялся. — Здесь такие меню ловкие составлены: поросенок с хреном, поросенок без хрена и хрен без поросенка. Я думаю, что вот недавно врагам попался хрен без поросенка. — И снова засмеялся.

«Неужели ему сейчас до книг?» — пытливо посмотрел. А партизан уже углубился в чтение, улыбаясь и удовлетворенное вороша губами. Тем не менее не забывал регулярно и осторожно осматриваться вокруг, высовывая голову из щели.

Не обращая внимания на неистовый обстрел, к Дмитрию подъехал Созинов, а немного спустя и Тур, поглощенный заботами, уставший и разнервничавшийся. Аж удивился Дмитрий, увидев таким своего комиссара.

«Может беспокоит судьба девушки?» — подумал, подходя к Созинову, спокойному и сосредоточенному, что вынимал из планшетки карту.

— Чего, комиссар, побледнел? — бросил косой взгляд.

— Женщины растревожили. Подняли крик, плач. Ударит снаряд, так они не по щелям бегут прятаться, а сбиваются вместе. Насилу как-то усмирил. Ну прямо не могу смотреть на бабские слезы.

Легли на земле перед расстеленной картой.

— Привез новости из штаба, — удобнее умостился Созинов на траве. — Поступил приказ из Москвы, из штаба партизанского движения, вырваться из окружения и выйти на территорию Украины, оккупированную Румынией. Сегодня же начинаем марш на юг. Задача нашего отряда — разорвать кольцо, дать всем выйти из окружения, а удар принять на себя. Маршрут такой: сначала на Яцковские леса, потом выходим в Чечельницкий район, форсируем речку Ривец — нынешний кордон, и здесь, в этом лесу — показал очерченный кружочек на карте — снова сходимся всеми силами.

— Вон как, — призадумался Дмитрий.

— Задача ответственная и тяжелая, — Созинов для чего-то поправил кобуру, открыто встретился глазами с Туром. — Особенно беспокоит, что у нас сотни мирных людей, не привыкших к боям и маршам…

— Поэтому нам надо провести бой стремительно и мастерски, — промолвил Тур. — Сейчас соберем партийное собрание.

— Сейчас же, — тихо ответил Дмитрий, уже обдумывая план операции.

Скоро из взводов и даже застав сосредоточенно и важно начали сходиться на поляну коммунисты.

— Большие дела, братцы, наступают, — провожая их глазами, говорили партизаны.

— Такое время.

— О нашей судьбе думают.

— О нашей… Как и всегда.

— Проверяй, хлопцы, еще раз оружие, чтобы пылинки не было…

Вечером танки начали стрелять ракетами в леса и скоро в воздухе закружили самолеты. Пронзительно, холодя душу, визжали авиабомбы, ухали в мягкий болотный грунт, было слышно, как они вгонялись в глубь и аж потом глухо взрывались.

Прорываясь из окружения, ударная группа погнала на минное поле отару овец. Засветились редкие вспышки, прогремели взрывы, вверх полетело развороченное, искалеченное мясо. С жалобным воплем забарахталась темнота, как река, и новые взрывы, настигая вспышки, переполовинивали испуганную и залитую теплой кровью отару. За минным полем завязался бой. Вдруг прорвав южную немецкую линию, Дмитрий фланговыми ударами начал более широко разжимать ее расставленные когти. Беспорядочный вражеский огонь, нагнетая коловорот горячего воздуха, перекрестными дорогами обрушился на партизан Дмитрия, почти не задевая место прорыва. Сюда сразу же за ударной группой потекла голова колонны; метнулись патронаты. Но в ночной суете партизаны не успели своевременно вывести семьи двух рот.

Немалую панику своим неожиданным появлением поднял партизанский броневик, которому удалось после первых трех выстрелов подбить танк. Когда ошеломленный неожиданностью враг начал приходить в себя, подтягивать свежую силу, партизаны проскочили сквозь широкие ворота, а отряд Дмитрия, отступая назад, потянул фашистов за собой в лес, аж пока снова не сомкнулись когти окружения. Кривая линия окружения теперь обозначалась разноцветными огнями ракет.

— Маневр проведен с блеском, — подошел к Горицвету Созинов.

— Маневр проведен преплохо, товарищ начальник, — мрачно ответил Дмитрий.

— Почему?

— Семьи на нашей шее остались или нет? Теперь, когда самим придется прорываться, они свяжут нам руки и ноги. Ты знаешь, как живая трава связывает пловца?.. Плохо дело.

— Может как-то выскочим? — хотел развеять тяжелые мысли Дмитрия.

— «Как-то» — глупое слово, — ответил сухо и недовольно. — На командирском разборе я еще вернусь к этой операции. Завтра ночью ты будешь пробиваться с Симоном Гоглидзе. Трудно будет прорваться. Но Гоглидзе должен и в самом аду найти проход. А я останусь здесь с штабной охраной и небольшим прикрытием.

— Может я вместо вас последним буду отходить?

— Нет, потрудитесь выполнять приказ! — Сердитый, пошел в темень навстречу долдонежу и частым вспышкам вражеских пулеметов, которые, казалось, захлебывались собственным огнем.

Больно и досадно стало Михаилу. Если бы он был виноват в этом… На войне, как на войне — все бывает. Кому нужны твои переживания? Дела нужны! И он быстро пошел отводить с юга первую роту, чтобы пополнить ею самое слабое прикрытие на западном участке леса. Мимо него Пантелей Желудь молчаливо проносит что-то тяжелое и черное.

— Что, убит? — подсознательно догадывается.

— Убит. Евгений Свириденко. Не дождался парень… — не договаривает Пантелей. Только вздох вырвался.

Созинов механически снимает шапку с головы, подходит ближе к Желудю, который кладет Свириденко на траву. Далекий свет звезды тускло освещает спокойное лицо партизана, неподвижные руки его широко раскинуты, к ним мягко касается живая росистая трава. И вдруг начальник штаба выразительно слышит какой-то шорох. С надеждой, волнением и боязнью он наклоняется к бойцу.

— Это часы бьются на груди Евгения, — скорбно в тишине раздаются слова Пантелея. — Время не останавливается, его не убить врагам.

В конце концов после упрямой стрельбы на юго-западе одна за другой поднялись три ракеты.