— Емельян Олелькович.

— Теперь говорите со мной, как с простым, — улыбнулся.

— Ты бы спать шел, Емельян.

— Нельзя, — покрутил головой. — И так мы много спим. Боюсь, как бы судьбу свою не проспали.

— Емельян, что мне делать? Набросили петлю на шею. — И он рассказал о последних событиях в селе. Крупяк, упрямо думая о своем будущем, молча выслушал и жестко ответил:

— Что делать? Спать. У вас не то что землю — все скоро подберут. Так вам и надо. Дождетесь грома над самой головой! Что вы сейчас не можете дать толку одной горстке созовцев? Или силы черт-ма? — язвительно повторил слова Варчука. — Ждете, чтобы все село в коммунию повалило? Ну, ждите. Черт с вами. Не хватило смелости убить предводителей, так сначала хоть их скот истребите, тогда и соз распадется на куски…

— Емельян, ты не горячись. Как же я тот скот истреблю, если сразу же злыдни бросится на меня? И так пальцами тычут на мой хутор и днем и ночью.

— Хорошо, хрен с вами. Еще раз помогу. Карпа возьму в работу, чтобы поменьше за юбками гонял, а побольше делами занимался. Не маленький, — взглянул на звезды, зевнул: — Ну, пора будить Бориса Борисовича.

— Так вы и ночевать не будете?

— Где там ночевать. К утру еще надо вон какой крюк отмерить. Я на днях вернусь к вам.

— Возвращайся. Будь гостем дорогим… Ты скажи, Емельян, как наши дела кругом идут? — понизил голос.

— Какие дела?

— Ну, мировые. Ты что-то такое говорил об этом. Есть ли нам какая-то поддержка с запада? Петлюру же убили. Нашелся какой-нибудь его наместник и всякая такая штуковина?

— Главный атаман Левицкий. В Варшаве живет со своим министерством. Под крылом Пилсудского, — ответил неохотно.

— Пилсудского? — переспросил горячо, чтобы еще вырвать какое слово.

Крупяк покосился на Сафрона и заговорил быстрее, более сосредоточенно:

— Наш председатель директории не с одним государством имеет связи, и в первую очередь с Англией. Ежедневно видится с английским посланником в Варшаве. В Румынии нашей «Лиге наций» помогает сигуранца и в частности генерал Авереску. Во Франции действует «Объединение украинской общины». Левицкий в Париже выслал Даценко, а тот составил список всех атаманов, полковников и генералов. В Германии орудуют Дорошенко и Скоропадский. Гинденбург имел личную встречу со Скоропадским. Словом, Сафрон Андреевич, события назревают. Да еще какие события. Уже военный министр главного атамана генерал Сальский через министра финансов Токаревского получил от Англии помощь и предложил в Париже готовый план похода на коммунию. «Основная наша сила, — говорит Сальский, — находится на Украине, перед нами». Крепко запомните это. На вас, хозяев, — основные упования…

Крупяк так уверенно и четко сыпал названиями петлюровских организаций, фамилиями, событиями, что Варчук аж захлебываться начал от трепета. «Пилсудский, Болдуин, Гинденбург, встреча Чемберлена с Примо-де-Ривера» — эти слова пасхальным звоном гудели в ушах и возвращали ему даже ту землю, которая была отрезана в 1920 году.

— Это хорошо, хорошо… А ты, Емельян, на этих днях нам поможешь? Крепко твое слово?

— Вы уже и мне начинаете не верить?.. Сичкарь надежный?

— Надежный, — горячо заговорил, прикидывая, что будет куда лучше, если не Карп, а Сичкарь с Крупяком нанесут убытки созу.

Тихо вошли в светлицу. Крупяк подошел к кровати и потормошил за плечо Бориса Борисовича. Тот спросонок что-то забормотал, и вдруг Варчук услышал отрывистые картавые слова чужого языка. Перепуганный Крупяк быстро закрыл гостю рот, а Сафрон застыл посреди комнаты и размашисто перекрестился. Большие надежды потоком рванулись в его грудь.

Дмитрий только что воротился с поля, кода пришел исполнитель:

— Вас Свирид Яковлевич вызывает.

Умывшись, не спеша пошел в сельсовет. На крыльце его понурым взглядом встретил Иван Тимофеевич.

— Нечистые наши дела, Дмитрий, — сразу же отозвал в сторону.

— Чего? — удивился парень.

— Уже, видно, их отродье успело подмазать Крамовому, чтобы сухая ложка рот не драла. Так ли договорились, взятку ли дали — черт их знает, только не туда Крамовой дело клонит. На меня насел, что Прокопу Денисенко голову разбил. «Вы первый будете отвечать за хулиганство. И кто знает, не вы ли потасовку начали», — даже угрожать начал. И, как та лягушка, стеклянными глазами светит, пусть бы они тебе остались, а нижние повылазили. — Бросает окурок и растирает его большим порыжевшим сапогом.

Из канцелярии выскакивает покрасневший, с испуганными глазами Поликарп.

— Ну, как? — подзывает к себе Бондарь.

— Черт бы его побрал, — отмахивается рукой Поликарп.

— Что же они тебя спрашивали?

— Дрались ли мы.

— И что же ты ответил?

— Дрались, говорю. Еще и как. Если бы не бросилось кулачье убегать, всех бы… — сразу смелеет Поликарп.

— Тоже мне: не говорила, не говорила, взяла мазницу и за медом пошла. Кто тебя за язык тянул? — кривится Бондарь.

— Ведь начальство хотело, чтобы я так сказал. А оно же знает, что к чему. Вот я и сказал. Разве не так? — удивляется Поликарп.

— А еще что спрашивали?

— Не мы ли первые начали кулачье проучивать, чтобы не ходили на бугорок… Так приязненно спрашивает тот, белокурый, в очках, и сам подсказывает, что надо было проучить их.

— А вы что? — не выдерживает Дмитрий.

— А мне что: кулачье жалеть? Да и сказал тогда — мы и сами догадались их проучить дрекольем, чтобы не были такими хитрыми.

— Ты знаешь, что намолол?

— Да так же начальство хотело. Они же власть, конечно.

— Тьху на тебя. Кажется, теперь уж не они, а мы виноваты будем. — Аж в сердцах плюет Бондарь. Мимо него, злорадно прищурившись, в сельсовет идет Варчук, важно, с достоинством.

В канцелярии накурено. За столом, устеленным бумагами, сидят Петр Крамовой и высокий милиционер с узкими, будто осокой прорезанными глазами.

Милиционер, обращаясь к Дмитрию, долго рассказывает, что надо говорить только правду, так как за неправильные свидетельства будет привлекаться к уголовной ответственности, может накликать беду на свою голову. Его сухо перебивает Петр Крамовой.

— Гражданин Горицвет, подтверждаете ли вы показания большинства свидетелей, что потасовка на урочище «Бугорок» была содеяна по горячности членом соза «Серп и молот» гражданином вашего села Степаном Кушниром? — Из-под круглых очков пытливо впиваются в него серые большие глаза, затененные, как сеткой, длинными выгнутыми ресницами. Когда ресницы поднимаются вверх, они едва не касаются бровей и тогда из уголков глаз выпирают две влажные капли розового мяса.

— Нет, такого не было, — отвечает Дмитрий, стоя перед столом с шапкой в руках. «Паляницы тебе на пользу идут», — рассматривает дородного, раздобревшего Крамового.

— Как не было? Предупреждаю, за неправильные свидетельства будете привлечены к уголовной ответственности.

— Слышал уже, знаю, — кивает головой Дмитрий. — Потасовку начал не Кушнир, а кулаки.

— Молодой человек, что-то вы начинаете петлять. — Забегали на очках четырехугольники отраженных окон, пряча глаза Крамового от Дмитрия.

— Я не заяц и петлять ни ногами, ни языком не научился. Если мои показания не нужны, отпускайте домой, так как меня ждет работа, — нахмурено мнет шапку обеими руками.

— Домой захотелось? — кривится Крамовой и вдруг нападает на Дмитрия: — А что если мы тебя за хулиганство и лживые свидетельства в милицию отправим?

— Не имеете права.

— Найдем и отправим.

— Тогда я вам ребра переломаю, — бледнеет парень и сразу надевает шапку на голову, чтобы освободить на всякий случай руки. — Я вам не Поликарп Сергиенко.

— Вон ты что! — сжимаясь, как перед прыжком, привстает Крамовой.

За ним встает из-за стола милиционер. Он косится на Крамового и явным образом улыбается Дмитрию.

— Садись, — останавливает милиционера Крамовой. — Хорошо. Так мы и запишем ваши слова, гражданин Горицвет. А за оскорбление органов охраны заведем на вас дело.