— С тобой? — удивился парень. — Ты не эт самое сегодня? — ударил себя средним пальцем по шее.

— Нет, не эт самое! Поведешь? — нажал рукой на плечо.

— Вот так да! — совсем растерялся Варивон, отстраняя тяжелые руки Дмитрия от плеч. — Ты скажи, какой тебя овод укусил сегодня?

— Скажу, — остановился, трудно подбирая слова. — Присматривался к Югине, понравилась сильно. Если она такая, как мне кажется, — сразу бы старост заслал. Только тебе такое говорю, мать ничего не знает. Где-то заикнешься — голову оторву.

— Ну, ну, полегче немного, — охватил шею руками. — Без головы, значит, мне фуражку неудобно будет носить.

— Удобно или нет — меня не касается. Так что держи язык за зубами.

— Чтобы не есть борщ с грибами, — досказал Варивон, быстро размышляя, что Дмитрий незаурядный жених да и не одна рюмка перепадет от него. Тем не менее еще верил и не верил. Только подумать: за несколько лет ни одной девке слова не сказал, а теперь ринулся, как медведь на пасеку.

«Все они такие черти скрытные. Молчит, молчит, а потом сразу же в ад полезет. Славный женишок». — Засмотрелся на возбужденное лицо Дмитрия.

— Поведешь?

— Это дорога далекая. Чего-то, значит, ноги болят, — притворно вздохнул Варивон.

— Знаю, чего они у тебя болят, пьяница несчастный. — Улыбаясь, достал с полки для посуды бутылку.

— Прямо тебе, Дмитрий, только фершалом быть. Сразу чувствую, боль как рукой сняло, — поморщился, занюхивая корочкой хлеба. — И что оно за знак? Ведь вода — и больше ничего, а всякую болезнь из тела выгоняет. Кажется, на дне в бутылке блестит немного?

— Иди к черту! Гляди, чтобы твои ноги онишником[32] не полечил — давно он ревма ревет по тебе.

— А знаешь, Дмитрий, — вдруг стал серьезнее парень. — Выбор твой, хвалить не хочу, ой, важный, хороший выбор. Югина — это, значит девушка, — поднял вверх палец.

— Так и мне кажется, — помрачнел Дмитрий. — Только выйдет ли что из этого?

— Должно выйти! — уверенно сказал Варивон. — А впрочем, как говорят: догнал не догнал, а погнаться можно.

— Знаменитая поговорка, только не на меня скроена. — Порывисто открыл сундук и начал одеваться в праздничную одежду.

— Куда вы собрались? — появилась на пороге мать.

— Вашего красавца сватать веду, — улыбнулся Варивон и поймал на себе такой взгляд Дмитрия, что сразу сник и объяснил матери: — Пройдемся немного по селу.

— Давно бы уж пора, — согласилась.

Она видела непривычную поспешность в движениях сына и глазами хотела спросить об этом Варивона. Но тот, чувствуя ее немой вопрос, только предупредительно покосился на Дмитрия и с преувеличенным упорством начал говорить о разных новостях.

— Вот Созоненко воротился из города и аж чуб на себе рвет. Пропал его пай на дубильне. Думал, значит, торгаш весь век на гнилых шкурах богатеть, надеялся, что нэпу края не будет. Но вот и треснула сумка с торгашескими червонцами. Государство закрыло их гнилую лавочку. Значит, еще на один лишай внутреннего капитализма меньше стало.

— Так им и надо, — отозвалась Евдокия. — Людей обманывали — одно, а второе — весь город тяжелым духом отравили. Прямо возле речки пройти нельзя было.

— Теперь там завод должны строить.

— Кожевенный?

— Кожевенный. По последнему слову техники. А рядом новая электростанция возводится, белая-белая, как яблоня в цвету, и мощная, куда там старой бухикалке до нее. Вот забыл, на сколько тысяч киловатт. Всем предприятиям и окрестным селам свет даст. Словом, небольшой наш Днепрогэс. На глазах меняется город. Камень кругом в руках рабочих прямо от зори идо зори, как жаворонок, поет.

— Насмотрелся?

— Насмотрелся, возя хлебозаготовку за Варчука. Думала старая лиса обмануть государство. Хитро задумал запрятать хлеб, но комсомольцы проследили за ним. Не удалось уклониться от сдачи. Теперь темнее тучи ходит. Как-то я засмеялся к Софье — хлеб как раз насыпали, — так волком ощерился: «Рад, что кровное мое возишь, погибели на вас нет». А я ему так, с прижимом: «Не о нашей погибели речь, дядя Сафрон. На жизнь наше идет». — Так чуть арапником не огрел. От злости в один момент морщины потом налились. Злится, как пес. Однажды даже какого-то гостя сразу, значит, и не поздоровавшись, ошпарил: «И в левых и в правых уклонах болтается, а ничего путного сделать не может». Потом покосился на меня, затих.

— Я, Варивон, чуть на горячем в лесах Созоненко не поймал. Надо проследить. Где-то около пасеки хлеб прячет…

Мягкий сентябрьский день неводом затягивал солнце в сизоватые крылья, и только иногда оно, скользнув над рваной, клубящейся прорехой, мелькнет золотым плавником, и просвет заиграет в темных водах трех прудов, и все село, как из волн, поднимается вверх; новые земли, затемненные до сих пор, побегут, тенями трепыхаясь за дорогами.

Не слышал Дмитрий, что тарахтел Варивон. Тугим клубком сбивались мысли, надежды.

— Григорий пошел куда-то, — тронул рукой за плечо Варивона.

На далекой тропе, ведущей к лесу, появилась невысокая фигура Григория. Между ним и парнями широко легли задумчивые огороды; зеленую реку матерки осветил луч из-за туч и потух возле группы дедов-подсолнухов, которые держали какой-то совет, касаясь друг друга потемневшими фарами.

Увидев из-за деревьев дом Бондарей, заколебался: может, вернуться…

Но, поймав на себе насмешливый, любопытствующий взгляд Варивона, нахмурился и решительно пошел к воротам.

Бондари как раз обедали и совсем не надеялись на таких гостей. Засуетилась Марийка по дому, Югина вся смутилась и положила ложку на стол. Только Иван важно встал из-за стола, поздоровался и обратился к жене:

— Марийка, у нас найдется на чем гостей посадить?

Марийка принесла из другой хаты стулья.

— Садитесь, садитесь и извиняйте, что такое в доме застали: гости неожиданные, хозяева неубранные, — приглашала за стол Марийка.

— А непрошеный гость что увидит, то и поест, — подмигнул Югине Варивон.

Та, краснея, улыбнулась, и Дмитрий ощутил такой покой, будто не раз уже бывал у Бондарей. Удивился, что сразу же завязался разговор, простой, непринужденный, о всяких хозяйских делах.

После обеда Марийка присела ближе к Дмитрию. И с каждой минутой чувствовал, как невидимыми нитями возникала между ними приязнь, каждое слово его не слушала, а кажется, пила Бондариха. Только Югина молчала, и часто по задумчивому лицу пробегали тени. Дмитрий угадывал, что сейчас девушка думает о Григории, может, догадывается о причине их прихода, но верит и не верит, беспокоится и изумленно посматривает на Варивона. Видно, что и Иван был рад парням, хотя и переводил насмешливые глаза на жену, которая таяла, как воск, от почтенных речей Дмитрия. Простились аж в сумерках.

— Не обходите же наш дом, — подала сухую желтую руку Марийка и приязненно глянула на Дмитрия.

— Конечно, заходите, — согласился Иван.

Девушка же по обычаю должна была проводить парня из дому. Варивон сразу же выскользнул на улицу, а он оказался с Югиной в темных сенях.

Вот оно, его долгожданное счастье, стоит перед ним. Он только видит гибкий стан, пышные курчавые волосы и ощущает ее ясный взгляд, застенчивое лицо, трепетные ямки на щеках, тепло чистого девичьего тела.

— Югина! — задыхаясь, смотрит на задумчивое лицо и ничего от волнения не может сказать. Двумя руками берет ее руку, слышит тонкое прикосновенье ногтей и легко сжимает ее пальцы своими шершавыми, большими и непривычно отяжелевшими. — Всего доброго тебе, Югина.

— Всего доброго и вам, — чуть слышит ее шепот и выходит во двор.

Темнота сразу же окутывает его.

Взволнованно оглядывается и видит, как широкий белый рукав исчезает в сенях.

«Эх, девушка дорогая! Какого еще счастье на свете искать? С тобой бы самое большое горе легким показалось. Ю-ги-на!» — по слогам шепчет дорогое имя и слышит, как хорошая теплынь убаюкивает его.