— Ганю, сбегай к тетке Марии за молоком. Скажешь — для партизан.

— Сейчас, только отцежу картофель, — метнула черными косичками.

— Ведь у нас же и хлеба нет. Как мы будем гостей принимать? — призадумался парень, и его чернявое лицо будто постарело.

Растроганный Дмитрий встал с пола и долго смотрел на детей ласковыми и грустными глазами.

— Как вам спаслось? — подбежал к нему Ивась. — Не замерзли? — и головой приклонился к плечу Дмитрия. Дмитрий разбудил своих бойцов и сразу же приказал:

— Где хотите, а достаньте для сирот продуктов. Сейчас же. А потом раздобудьте корову, то ли из общественного хозяйства, то ли у старосты.

— Достанем! — быстро подпоясался Евгений Свириденко и через минуту выскочил с Остапцом во двор к лошадям.

Ганя быстро схватила глиняный кувшин и начала сливать Дмитрию на руки.

— Ой, горе мое! Куда же ваши поехали, не позавтракав? — сказала таким жалостливым голосом, как говорят пожилые женщины, и бросилась к окну.

— Они скоро вернутся, — успокоил Дмитрий.

Было очевидно, что враг о подготовке к нападению ничего не знал. Если и дошли какие-то слухи — не поверил им, потому что ведь в городе собралась такая большая сила. Фашисты, наверно, думали, что какой-то партизанский отряд напал на полицейский участок, а поэтому днем из города выехала карательная группа — что-то около шестидесяти пехотинцев.

Дмитрий приказал партизанам пропустить эту группу в лес, а потом неожиданно ударить и сзади, и с боков. Связисты на всякий случай метнулись вдоль шоссе с помощью. Когда автомашины вошли в глубь леса, партизаны всей силой обрушились на карателей, которые, соскакивая на землю, ложились прямо на болотистой дороге и упрямо отстреливались, аж пока их не находила верная партизанская пуля или не разносила в клочья граната. Несколько измаранных тиной фрицев сдались в плен, их хотели расстрелять в отплату за одного убитого и одного тяжело раненного партизана, однако отвели к командованию отряда.

Возле Супруновки Дмитрия догнал связист-мотоциклист, вооруженный танковым пулеметом Дегтярева, и передал приказ штаба партизанского соединения отправить обе пушки с обслугой в распоряжение штаба. Хоть и жалко было, однако сразу же направил Остапца с запиской к командиру артиллерийского взвода Пидвысоцкого.

По селам представители штаба соединения пополняли партизанские отряды вооруженным населением, перемешивали его с обстрелянными лесными бойцами. Отдельно выделили две группы опытных рыбаков, чтобы без задержки можно было переправляться на противоположный берег Буга. Женщины сносили перкаль и холст для перевязок — бинтов не было. Всюду по домам топились печи — готовились к партизанскому празднику. И в каждом дворе ощущалось то счастливое и праздничное настроение, которое охватывает человеческую душу в минуты наибольших переживаний, когда совсем не думается о своем личном, так как оно так хорошо растворилось в окружающем, как соль в кипятке. Верилось, что совсем недалеко ходит счастье, и потому особым огоньком светились просветленные глаза, свободнее дышалось и легче ходилось по земле.

Не доезжая до просеки, обсаженной вишняками и изрытой давними щелями, Дмитрий услышал сердитый бас, то и дело срывающийся в сердцах и переходящий в гортанный клекот:

— Я тебе сказал — не пущу! Значит, не пущу!

— Ну да, так и не пустите. Сам убегу, — упрямо твердил детский голос.

— Я тебе так убегу, что не сядешь и не ляжешь. Всего насиню, как сирень.

— Нет такого права, отец.

— Ты знаешь, как наша мать будет сокрушаться, — начал доказывать отец.

И сразу детский голос повеселел:

— Я уже маму успокоил. Они сказали, чтобы недалеко от вас держался. Все же может случиться. А после боя чтобы вместе пришли домой. Вот что!

— Тьфу на вашу голову! И малое и старое заодно! — сплюнул пожилой мужичонка в короткой свитке. — Пошли уже вместе, прилипала, а то опоздаем.

— Э? — еще недоверчиво протянул мальчик лет четырнадцати, не приближаясь к отцу. Но быстро понял, что его не обманывают, поэтому сразу же стал серьезнее и, придерживая рукой ремень карабина, широкими шагами деловито пошел по лужайке, то и дело перепрыгивая через обвалившиеся запущенные щели.

Теплая звездная ночь. Слышно, как в темноте вздыхает и плещется река. А по левую сторону волной перекатываются шумы — это человеческая река, невидимая и грозная, поплыла всеми дорогами и без дорог к настороженному городу. Иногда звякнет оружие, скрежетнет о камень подкова и из-под копыта расцветет веточка золотистых искр, похожих на гроздь сирени.

Партизаны, заминировав дороги и выставив на них заслоны, широко охватывали небольшой сонный город; окраины его перед самой войной закрасовались ровной линией новых зданий; теперь здесь расположились фашисты. На лугу перед домами горбатились дзоты; окантовав черепашьим выводком окраину, они двумя клешнями вгрызались в прибрежные склоны. Партизаны зажимали город так, как проходила кривая дзотов, но основная сила была направлена на центр, где стояли казармы, дом полиции и комендатура. Перед их окнами лежали кучи хвороста: опасаясь ночного боя, фашисты на всякий случай еще огородились сухостоем.

С шипением поднялись три ракеты и, опускаясь, вырвали из тьмы клочок обвислой кручи и человеческую фигуру с винтовкой наперевес.

Вдруг всколыхнулась ночь, забухала тяжелыми шагами, раскатилась стоголосым «ура». Задребезжали, захлопали выстрелы. И чей-то невменяемый вопль раздирал темень пронзительно и долго.

Из казарм, дома полиции и лесистого побережья Буга невпопад застрочили автоматы, позже — пулеметы и вспыхнули горы сухого хвороста, зубчато поднимая вверх черный подол ночи. Огонь ярко осветил кровавые коробки домов, зарешеченных редким лесом, будто из волн поднялся высокий берег, на котором бегали, суетились и падали фашисты. Вот часть их добежала до дзотов, некоторые запрятались по домам и сильнее отозвались пулеметы и минометы.

Через широкий и глубокий ров партизаны быстро перекинули доски и, подпрыгивая, словно качаясь, побежали ближе к зданиям. Вот один остановился на миг, покачнулся и упал на руки товарищу, подбежавшему сзади. И тотчас партизанские минометы ударили беглым огнем. Багряные вспышки выводками жарь-птиц встрепенулись над домами.

— Вовремя сыпнули! Очень вовремя! — обрадовался Созинов, спешившись около трех деревьев. — Красиво бьют!

— По-хозяйски! — остановил коня Дмитрий, наблюдая, как его партизаны залегали недалеко от зданий, которые уже начинали неровно подниматься вверх шатким сиянием, обливая багряным литьем своды деревьев.

Недалеко от них, держась ближе к реке, пробежала с карабином Соломия. Санитарная сумка, набитая медикаментами и полотном, неуклюже подпрыгивала, била девушку по ногам. Созинов хотел ей крикнуть, чтобы возвращалась назад, но в это время увидел, как девушка припала к партизану, осторожно оттягивая его в тень. Потом во весь рост побежала к группе партизан, вклинившихся между дзотами и горящими домами.

Из домов, уже объятых огнем, прыгали и выбегали фашисты. Большинство из них падало недалеко от порога и окон, а те, кто уцелел, упрямо отстреливаясь, отступали к Бугу и прятались за деревьями, аж пока не залегли между толстыми бревнами сплава.

Громоподобно заиграли по бревнам снаряды и мины, и расколотое дерево поднималось вверх с кусками окровавленного мяса.

— За Родину! За Сталина! — поднялись партизаны в атаку, на ходу вгоняя в автоматы вороные диски и заряжая немецкие противотанковые гранаты. Бросилась за ними Соломия, но рядом кто-то застонал, и она наклонилась к раненному.

— Ой, печет мне, сестричка. В груди!.. — тяжело захрипел молодой парень с волнистыми русыми волосами.

Осторожно подняла сорочку и вздрогнула: пуля попала партизану ниже соска, и из небольшой раны с силой вытеснило часть легкого, похожую на красный детский кулачок. Ощущая приток крови к голове, метнулась назад, между горящими деревьями нашла пароконную телегу, которая как раз подвезла боеприпасы, уложила раненного и приказала везти в санпункт, где был хирург. И снова побежала догонять партизан, приближающихся к Бугу.