Песня и девичья фигура приближались к нему, приближались большие неостывшие звезды и широкий заманчивый мир, по волнам которого, разбрызгивая золотые капли, плескалась лукавая размашистая луна.

Ничего не слыша за стуком собственного сердца, парень подбегает к девушке.

— Надежда!

— Леня!.. — в радостном испуге оборачивается девушка, метнув тяжелыми темными косами.

Сильные руки неожиданно подхватили ее, и она сразу же оказалась на крепком молодецком плече.

— Ой, Леня! — вскрикнула, а потом рассмеялась.

— И чего бы это я по чужим плечам катался? Что за привычки институтские? — строгим баском забурчал Леонид. — Ну-ка слезай мне сейчас, — резко качнулся.

— Ой, Леня! — И девушка еще крепче обвилась руками вокруг шеи парня. Леонид осторожно поставил ее на снег, улыбнулся.

— Здравствуй, Надежда. Вреднючая моя.

— Здравствуй, Леня. Радость моя.

Ее черные ресницы двумя крылышками метнулись вверх, и большие, счастливые, с влажным блеском глаза так смотрели на парня, как только молодость умеет. На щеках двумя вмятыми зернышками дрожали небольшие ямки.

— Чего же ты не позвонила, когда приехала на станцию? Я бы тебя, как солнце, встречал бы.

— Как раз наши колхозники были в городе.

— Вот жаль… Помнишь, как в прошлом году приезжал за тобой?

— Помню, Леня. Тогда такая метель, такая метель крутила. День как ночь стал. Никогда не думала, что доедешь.

— Это я бы не доехал? Да еще за тобой?

— Ой, хвастун. Ты тогда валенки такие привез, что я с головой в них нырнула.

— Стоящие валенки — отца моего. Помнишь, как мы со станции возвращались?

— Быстрее ветра летела. А помнишь, как наши санки перекинулись возле дубины?

— Перекинулись, говоришь? Нет, что-то не припоминаю такого.

— Припоминаешь, припоминаешь. Только признаться не хочешь. Знаю тебя.

— И охота вспоминать о том, чего не было… Надежда, а мне не верится, что это ты. Дай хоть рассмотреть… Похудела вроде немного на студенческих харчах, вытянулась и еще лучшей стала. — Прижал девушку, поцеловал в губы, щеки и прядь ароматных волос, на которых уже блестели пушистые ниточки изморози.

— Как я соскучилась по тебе, Леня, — тихо промолвила, и глаза ее стали грустнее, а на щеках задрожали румянцы.

— И я, Надежда. А эти дни сам не свой ходил. Даже к телефонисткам начал подлаживаться, конфетки и орехи носить, чтобы они, если ты позвонишь, не твоему отцу, а мне сердечное коммюнике передали. Потому что с твоим стариком мы снова поцапались. Боюсь, что он такого зятя и на порог не пустит.

— А за что же вы?

— За электростанцию, Надежда. Твой отец таким жадным стал… Мы насели, чтобы на островке электростанцию построить, а твой, экономя копейку, понадеялся на ивчанцев. Мол, они выстроят и нам электричество пойдет. Ну, ивчанцы электростанцию выстроили, но маломощную. Вот мы и напали на твоего. Я сгоряча его скупым рыцарем назвал. Так даже и не здоровается теперь.

— Ничего, Леня. Пересердится и начнет станцию строить. Я его знаю… Леня, а как у тебя с учебой? Работаешь не регулярно? Ленишься? Вот я возьмусь за тебя.

— Приехал контроль на мою голову.

— Знаю твой характер. Математику, наверно, на самый конец оставляешь?

— Не люблю ее, — вздохнул.

— А без математики не быть тебе командиром.

— Нет, я ее таки вгрызу… Уже намечается перелом.

— Долго он у тебя намечается.

— Эх, Надежда, если бы ты мне алгебру преподавала, — и аж прищурился от мысленного счастья.

— Тогда бы ты выучил?

— Глаз бы не сводил…

— С алгебры ли с учительницы?

— С обеих, с обеих… Ой, Надежда, мне еще надо сбегать к своим комсомолятам. Я быстро-быстро. И тогда пойдем с тобой аж до Буга. Помнишь, как мы в прошлом году ходили? Тогда такая же лунная ночь была. Помнишь?

— Помню.

— Там теперь уже день и ночь электростанция рокочет, не дает воде заснуть. А над ней красная звезда сияет. Увидишь ее — и аж даль расступится перед тобой, и звезды Кремля засияют тебе. Знаешь, как у Лермонтова: «И звезда с звездою говорит».

— Как сердце с сердцем. Правда? — прислонилась к плечу милого, а тот окутал ее надежными руками. — Возле залива электростанция?

— Ну да. Там, где мы когда-то под лодкой от дождя прятались. Помнишь?

— А потом, как возвращались, наша лодка на стремнине перекинулся, и мы на берегу сушились у костра. Помнишь?

— Нет. Что-то я этого не припоминаю. Это ты уже выдумываешь. Побегу я. Проведу тебя до росстани. Там подождешь меня.

— Леня, а чего тебе так спешно надо? Это ты так соскучился по мне? — притворно нахмурила лицо и горделиво отвернулась от парня.

— Дело есть. Завтра на рассвете мы траву будем косить на лугу. Наш бригадир такое надумал… Хорошее это дело, Надежда. Живое, — даже не заметил разгневанного вида девушки.

— Зимой косить!? И я с вами пойду. Буду собирать! — сразу забыла, что хотела рассердиться на Леонида.

— С дороги отдохнула бы.

— Успею. Стыдно от своих комсомольцев отставать. Там их, очевидно, всех и увижу?

— Всех. Я тебя на утренней зорьке разбужу, как когда-то в жатву.

— Сама встану.

— Сама? Ну, зачем тебе у человека хлеб отбивать? Я с тобой хочу вместе пойти.

— Тогда приходи. Не забыл, в какое окно стучать?

— Разве такое забудешь? До конца века не забуду.

— А помнишь, как однажды отец наскочил на тебя, когда ты в окно барабанил?

— В косовицу?

— В косовицу.

— Нет, что-то такого не припоминаю, — и оба весело рассмеялись.

— Так завтра вместе пойдем?.. Помнишь нашу клятву? — Ясно и счастливо взглянула на парня.

— Где бы ни были, мы всегда вместе. — И Леонид снова прижал девушку. Потом взялись за руки и, рассыпая звонкие бусинки смеха, побежали переливистой дорогой вдаль. Если кто-то встречался на пути, они опускали руки, а потом снова крепко и надежно сплетали их. Вдруг Леонид остановился.

— Надежда, кажется, мой старик идет. Ну да, он. И надо ему именно в такое время на дороге появиться.

— Ой, Леня, бежим назад, — побледнела девушка.

— А может, пойдем навстречу? Надо же когда-то и родителям о нашей любви сказать.

— Леня, я стесняюсь. Побежали…

— Нет, ты иди вперед, а я тем временем дам круг и заскочу до Карпцов.

Парень быстро исчез за хатами, а девушка нерешительно пошла дорогой, на которой одиноко чернела мужская фигура, перегоняя впереди себя длинную тень.

Поравнявшись с девушкой, Поликарп радостно поздоровался.

— Надежда! Приехала! На каникулы, значит?

— Приехала, — ответила тихо.

— Кто же тебя привез?

— Григорий Шевчик. Он был в контрольно-семенной лаборатории.

— Григорий Шевчик? Ну, я теперь своему Леониду дышать не дам. Проворонил тебя… Не видела его?

— Нет… — Девушку как жаром обдало. Склонив голову, не могла промолвить ни слова, ни посмотреть в глаза Поликарпу.

— Ну, чего так зарделась?.. Все прячетесь, все кроетесь от старших. Думаете, что мы ничего не знаем, ничего не видим. Моя старуха — она, как только услышала, что ты приехала, — так и сказала: «Увидишь Надежду, передай, чтобы в гости зашла. А то этот головорез — Ленька, значит, — до сих пор кроется со всем от нас…» Только ты, Надежда, за чуб его таскай, чтобы он скорее в военную школу поступал. На ту, как ее, алгебру нажимай. А то он как начнет вычитывать «а» плюс «б», так и я догадываюсь — ни «а» ни «б» он до сих пор не понял. Да и сам на эту алгебру обижается. А все другие науки, учителя говорят, толком знает… Ну, чего ты, Надежда?

Девушка взглянула на худощавого пожилого мужчину, и тот заметил, как задрожали на ее ресницах молодые слезы волнения, признательности и радости.

— Идем, Надежда, к нам, — ближе подошел к ней Поликарп.

— Так Леня меня будет искать.

— Пусть поищет, если отца испугался. Пусть не будет таким хитрецом… Вот когда я молодым был, от меня девушка и в земле не спряталась бы. Разве теперь парни? Вот как мы вели холостяцкую жизнь… Бывало с Арсением как выпьем по крючку[53]… — Поликарп, вытянул согнутую фигуру, горделиво пошел с девушкой, что та уже едва сдерживала смех.