Взрыв той минной галереи оказался военной хитростью Кара-Мустафы-паши. Уже через час была взорвана другая, более мощная подземная мина — под стенами крепостного замка. По сигналу с батареи, где на белом коне под сенью многих знамён восседал полководец султана, турецкое пешее воинство бросилось на приступ. Забили большие медные барабаны — янычарская музыка.

Немедленно прискакавший к месту взрыва полковник увидел, что здесь весь вал оставлен защитниками Чигирина и уже занят ликующими янычарами. К коменданту подбежал гордоновский любимец полковник Матвей Кровков, командир новоприборного солдатского полка, набранного на Орловщине и Брянщине:

   — Кровков, любезный ты мой! Где твой полк?

   — Пётр Иванович, люди собраны в роты. В строй поставил даже больных и с лёгкими ранениями. Приказывай, где ударить.

   — Сбей янычар с замкового вала. Сбрось их любой ценой в ров. Не дай им спуститься в город. А я тем временем найду, чем подкрепить твой полк.

   — Господин комендант! Умру, но вал очищу.

Полковник Кровков приказал ротным барабанщикам бить сигнал атаки. Размахивая шпагой и кинувшись к валу, он прокричал солдатам:

   — Ступай, братцы! Ступай! В штыки! Ура!..

Кровковский солдатский полк удачно контратаковал толпы торжествующих вражеских пехотинцев, которые даже не позаботились сбросить русские пушки с вала в ров. С великим трудом янычар удалось согнать штыками с замкового вала. Солдаты так расходились в рукопашной, что их полковнику, ротным капитанам и поручикам стоило немалых усилий, чтобы удержать их на валу, не дать преследовать отступавших турок.

Воевода князь Григорий Ромодановский продолжал считать, что крепостной гарнизон беспрерывными вылазками способен заметно ослабить турецкую армию, уменьшить огневые припасы противника. Боярин не слишком доверял тревожным донесениям «служилого иноземца» и прислал к нему собственного «инспектора». Его-то и постарался убедить полковник Гордон в невозможности частых вылазок, которые каждый раз дорого обходились осаждённому гарнизону.

«8-го боярин прислал, — записал в тот день в своём «Дневнике» шотландец от третьего лица, — доверенного стрелецкого полковника Семёна Грибоедова осведомиться о состоянии крепости. Гордон повёл его и показал ему всё. Полковник настаивал на необходимости сделать вылазку. Гордон показал ему невозможность этого, а чтобы бояре не подумали чего-нибудь другого, попросил полковника посмотреть на попытку сделать вылазку, приказал 150 выборным солдатам приготовиться.

Несколько офицеров с 25-30 довольно решительно двинулись вперёд и нанесли значительное поражение туркам в их траншеях, остальных же никаким образом нельзя было уговорить выступить из рва. Из всего этого полковник убедился, что путём вылазок ничего не может быть сделано...»

Стрелецкий голова Семён Грибоедов, вернувшись в ромодановский походный лагерь, выложил перед воеводой всю правду-матушку, сказав тому безо всяких прикрас:

   — Ваша милость, полки Чигиринские устали — ратоваться в турские траншеи их плёткой не выгонишь. Шпанский немец Гордон, хоть и воин старый, только крепость держать и может. Сил на более у него нет.

   — Как нет, Грибоедов? А где же солдаты, стрельцы, что я ему уже отсылал через реку?

   — Те уже, ваша милость, или побиты, или больными сказываются, или вал берегут. Свободных рот и сотен из них у коменданта сей день нет. Все при деле на стене.

   — Значит, полковник Гордон Пётр Иванович не лукавил, когда о том мне в челобитных писал?

   — Нет, не лукавил. Он немец не из вороватых в словах. Службу в крепости правит со всей строгостью.

   — А порох добрый, что ему посылался мною? Запасы огненного зелья есть ли ещё в Чигиринских погребах? Или кончаются?

   — Зелья осталось мало. Порох почти весь пожгли, стреляя из пушек и мушкетов. У турка его отбивают на вылазках самую малость. Стрельцы наши, сказывали мне, будут биться одними бердышами да саблями.

   — Скажи, голова, сильно ли надеются начальные люди в Чигирине на подсобление от меня? Что сказывают о том?

   — Помощи ждут там от царя-батюшки каждый божий день. Если Кара-Мустафа-паша опять пойдёт на приступ — говорят, что костьми лягут, а с порубежья не уйдут. Только подмога им нужна крепкая. Своих сил самая малость осталась.

   — Подмогу бы дал. И битву бы туркам с ханом учинил всем государевым войском. Да на то из Москвы царского слова для меня всё нет и нет...

Перебежавший из-за реки от турок в русский походный лагерь молодой поляк-шляхтич сообщил, что верховный визирь Кара-Мустафа-паша не отказался от генерального штурма Чигирина, хотя большинство подчинённых ему военачальников стояло за снятие осады. Сигналом для начала общего штурма крепости должны были послужить удачные взрывы подземных мин. Паша приказал закладывать более мощные пороховые заряды, чем это делалось по расчётам султанских минёров. Боярин Ромодановский незамедлительно прислал в Чигирин вестника.

10 августа турки взорвали в одночасье три подземные галереи. В первом случае Гордон сумел быстро разместить на валу городского ретраншемента большое число солдат новоприборного Курского полка с распущенными знамёнами — подступившие было вражеские пехотинцы не рискнули броситься в рукопашный бой. По умозаключению османов, множество знамён свидетельствовало о большом количестве отрядов русских, собранных в этом месте.

В других случаях комендант приказал быстро установить в образовавшихся проломах короткоствольные пушки, стрелявшие картечью и «дробом» — железной сечкой — по толпам атакующих. Янычарские орты наступали и отступали как один, не разбегаясь по сторонам, доказывая сим, что они лучшая часть султанского воинства.

Разъярённый большой неудачей великий визирь Кара-Мустафа-паша «разнёс» на словах подчинённых ему пашей. Но на новый приступ в проделанные бреши в Чигиринском валу он больше послать никого не смог. Брожение и неповиновение началось даже в янычарских ортах, которые чаще других посылали на приступы.

Турки стали грозиться самому великому визирю, что встанут в круг и опрокинут на землю большой медный котёл с варевом. Это означало одно — янычарство поднималось на мятеж.

Ромодановский попытался атаковать турецкие войска, засевшие в осадных траншеях, одновременными ударами из-за реки и из крепости. 10 августа сильный отряд генерал-майора Франца Вульфа перешёл реку Тясьмин по мельничной плотине и пошёл в рукопашный бой. Вражеские дозоры были, как полагается, бдительны, и движение 15 000 русских войск оказалось замеченным ещё в самом начале.

Когда первые солдатские роты подбежали к неприятельским траншеям, оттуда раздались ружейные залпы, засвистели оперённые стрелы и полетели ручные гранаты. Атака захлебнулась уже в самом начале. Передние пехотные солдаты, залёгшие перед вражескими апрошами, расстреляв большую часть мушкетных зарядов, не слушая офицеров, стали отползать назад.

Гордон к началу атаки отряда генерал-майора Вульфа держал в готовности 1200 отборных солдат. Видя неудачу, он не стал выводить из крепости отряд, чем заслужил большое неудовольствие воеводы Ромодановского. Прискакавший от него разрядный дьяк выпалил служилому иноземцу:

   — Господин и воевода наш Григорий Григорьевич желает знать, почему из Чигирина нет вылазки, о коей было оговорено? Где ваше воеводское слово, господин Пётр Иванович?..

В ответ на громкие и обидные слова укоризны «шпанский немец» со всей почтительностью попросил присланного к нему из-за реки дьяка, мало смыслящего в делах батальных, передать боярину-воеводе:

   — Передай его сиятельству, что те солдаты, что не поддержали генерала Вульфа при его поражении, нужны мне не мёртвыми, а живыми. Им ещё надо отстаивать крепость его царского величества...

За час до рассвета 11 августа боярин Григорий Ромодановский прислал к Чигиринскому коменданту конного дворянина с известием, что он узнал от допрошенного им дезертира, будто великий визирь отправил крымского хана с конницей и большим числом пехоты напасть на русский лагерь за рекой. И что в тот же день турки взорвут пороховые мины под крепостным валом и затем пойдут на решающий штурм.