— Провиант и зелье, свинец, бомбы к пушкам есть в крепости? И много ли всего в запасах?

   — Хлеб ещё есть. Лошадей для прокорма уже почти всех порезали. С порохом у турка совсем худо стало, потому и палит редко. Свинца нет совсем, янычары подбирают, где можно, наши пульки. Тем и стреляют.

   — Много ли полонянников там русских?

   — Мало осталось, царь-государь. Кормят тухлятиной, потому многие померли с голоду.

   — Сам в плен как попал к туркам?

   — С нашей стрелецкой сотни ещё по весне послали десяток обоз сопровождать. Налетели татаре — не заметил, как аркан набросили и потащили в степь. Но почему-то продали не в Крым хану, а азовскому мурзе.

   — Где твой полк стоит в лагере — знаешь?

   — Знаю, царь-батюшка. По знамени зрю.

   — Скажешь полковому полковнику мой сказ. Пусть снарядит тебя снова. Даст кафтан и всё остальное. Фузею, бердыш и саблю даст. За плен пусть тебя не обижает. Хорошие вести ты мне принёс. В награду вот тебе рубль серебряный. Иди с Богом к своим...

Бежавший из турецкого плена московский стрелец принёс действительно важные вести. Султанский, преимущественно янычарский, гарнизон устал сражаться, припасы его были на исходе. Помощь же из Стамбула осаждённым всё не приходила. Да и не могла прийти — донское устье надёжно стерегли галеры русских. Надежда же на ханскую конницу у азовских сидельцев давно исчезла.

Патрик Гордон, присутствовавший на расспросе беглеца, понял, что штурм должен быть скор и мощен. Потому он и попросил у государя слово, когда остался в просторной каюте генерала и адмирала Франца Лефорта один генералитет:

   — Ваше величество, думаю, что пора нам решаться на приступ. Время для того уже подошло. Мой полк к тому готов...

Утром 18 июля на военном совете у главнокомандующего было принято решение произвести штурм вражеской крепости 22 июля во вторник. Гарантией успеха все видели законченность осадных земляных работ — турки теперь обстреливались с близкого расстояния с высоты насыпного вала. Поставленные на его вершине пушки могли успешно поражать своим огнём любую точку города. Янычары уже не могли совершать вылазки — при выходе из крепости они почти сразу же вязли в рыхлой свеженасыпанной земле.

Обнадёживало и то, что у турок закончились запасы свинца для пуль. Мало оставалось и пороха. Терялся и боевой дух многочисленного гарнизона Азовской крепости. Он просто устал от ежедневного ожидания генерального штурма.

На той «консилии» генерал-инженер Патрик Гордон предложил царю, генералиссимусу и генералитету следующее:

   — Город падёт если не в этот вторник, так в следующий. Терять солдат нельзя — они дороги и для царства, и для казны. Чтобы не опережать события, надо выбить турок с земляного вала крепости. В сам же Азов пока не вступать. Бой на его улицах будет нам стоить дорого.

С предложением генерал-инженера согласились и главнокомандующий боярин Шеин, и все генералы. Только атаманы казаков, горячась, предлагали штурм вести до полной победы. Пётр молчаливо выслушал мнение каждого приглашённого. После этого сказал:

   — Будет так, как Пётр Иванович сказал. Он прав — обученный солдат казне дорог. Поберегём его для будущего. Идите в полки, готовьте их к приступу...

Однако штурму крепости было суждено не состояться. В полдень 18 июля турки из Азова стали, махая шапками и преклоняя знамёна, делать знаки, что желают вступить в переговоры. Речь могла идти только о сдаче города. Царь Пётр Алексеевич, бывший на одной из гордоновской батарей, приказал всюду прекратить пальбу по крепости. Поэтому в ней сразу поняли, что русские готовы начать переговоры.

Вскоре из Азова выехал парламентёр, знатный осман Кегай-Мустафа в сопровождении мурзы-толмача с письмом, которые беспрепятственно прибыли на русские позиции. Посланник турецкого гарнизона оказался в лагере генерала Головина. Письмо он просил передать лично в руки царскому главнокомандующему. Кегай-Мустафу приняли с вежливостью, но с известной для таких случаев строгостью.

Турки предлагали сдать город-крепость с условием, чтобы им была предоставлена свобода выхода с жёнами, детьми и личным имуществом, какое можно было им унести с собой. Янычары хотели сохранить и личное оружие, которым они так дорожили. Османы просили: в случае принятия таких почётных для них условий сдачи Азова представить им повозки или речные суда, чтобы отвезти их за реку Кагальник в лагерь конного войска крымского хана.

Генералиссимус Алексей Семёнович Шеин, выслушав перевод письма и устные просьбы Кегай-Мустафы относительно семей воинов султана, выразил своё согласие. Он приказал угостить парламентёра чашечкой кофе по-турецки и послать в город письмо за его печатью. Русский главнокомандующий подтверждал своё ранее данное обещание пощадить капитулирующих перед русским оружием турок и разрешить им с семьями свободный выход из Азовской крепости.

Запечатанное при Кегай-Мустафе письмо вручили донскому казаку Самарину, и тот поскакал к городским воротам. Там его уже поджидали турки из числа начальных людей султанского гарнизона. Поприветствовав их на татарском языке, казак передал шеинское послание.

Меньше чем через час из крепости выехал начальник гарнизона бей Гассан Арасланов. Он лично хотел удостовериться в принятии условий капитуляции Азовской крепости и уточнить условия сдачи. При его разговоре в шатре Шеина присутствовали все генералы и молчаливо стоявший в стороне «капитан Пётр Алексеев». Из всех присутствовавших он один находился в немалом волнении.

Подошедший к нему Патрик Гордон, одетый по такому торжественному случаю в парадную стальную кирасу с золотой насечкой, вполголоса сказал царю Московии:

   — Ваше величество, вот она, большая победа на войне. Блестящая виктория против туркского султана. Поздравляю вас с ней, мой государь, от всего сердца...

Генерал Гордон поздравил и главнокомандующего при бомбардире Петре Алексееве боярина и князя Алексея Семёновича Шеина, с кем уже давно имел честь сдружиться:

   — Ваша светлость, с победой вас как первого в Российском царстве генералиссимуса...

Азовскому гарнизону были представлены льготные условия капитуляции: весь его личный состав уходил из крепости с личным «лёгким» оружием и «со имением и пожитками»; жителям тоже разрешалось покинуть разрушенный бомбардировкой город. Турки обязывались также вернуть всех пленных и укрывавшихся в Азове «охреян» или раскольников, беглецов из Московского царства, за исключением тех, которые приняли мусульманство. В этих переговорах прошёл весь день 18 июля.

Лишь одно требование русского командования носило категорический характер. Оно решительно настаивало на выдаче «немчина Якушки» — того самого голландского матроса, перебежчика Якова Янсена, по совету которого во время прошлогодней осады османы предприняли удачную вылазку на позиции спящих после обеда стрельцов. Янсен к тому времени успел «обасурманиться» — перешёл в магометанскую веру и записался в янычары азовского гарнизона. О возвращении к себе на родину в Голландию он и не думал.

Турецкие переговорщики долго не соглашались выдать янычара-голландца. Тогда генералиссимус Шеин пригрозил им прервать мирные переговоры и возобновить бомбардировку крепости:

   — Коли не согласны на то наше непременное требование, то езжайте обратно в крепость. Как только за вами закроются крепостные ворота — прикажу пушкам стрелять по Азову без пощады вам.

Тогда османы сразу уступили. Султанский воин Якушка Янсен был доставлен связанным в русский лагерь, где его заковали в кандалы. Вместе с ним из Азова доставили и несколько перебежчиков-раскольников, которых по царскому повелению отправили на казнь в город Черкасск. Врагам православной веры пощады не было никакой.

В таких непрерывных трудах прошёл весь день. Поскольку стемнело, то принятие капитуляции Азовской крепости решили перенести на следующий день. Её комендант бей Гассан Арасланов был оставлен в русском лагере в качестве аманата — заложника. Ему отвели отдельную палатку, у входа в которую поставили часовым солдата. Здесь он пребывал в большой безопасности, чем среди собственных янычар, часть которых требовала сражаться до конца. Бей с откровением сказал через толмача русскому генералиссимусу: